По следу скорпиона - Федотова Юлия Викторовна - Страница 49
- Предыдущая
- 49/105
- Следующая
Хельги представил автомобильную пробку в районе Лубянки и ответил с большой убежденностью:
– Нет. Другие еще хуже. – Потом вдруг вспомнил теткины пирожки, почувствовал, что не ел уже больше суток, и добавил невпопад: – Хотя еда там вполне приличная.
Даже интересно, почему в присутствии мэтра Перегрина он всегда вел себя как идиот?
Миновав разбойничьи леса Кноттена, темные и зловещие, путники вышли к исконным землям дис. Теперь можно было бы расслабиться, перемещаться без опаски. Какой злодей рискнет выйти на промысел там, где обретаются дисы? Для маленьких девчонок-дис нет лучше забавы, чем выследить разбойника и гонять его по лесам, пока совсем не затравят. Порядочных существ они не трогают – от матерей влетит. Поэтому земли дис – одно из самых безопасных мест Староземья и окрестностей.
Хотя Меридит была на этот счет несколько иного мнения. Как можно считать безопасным край, кишащий тетками, каждая из которых видит своим высшим долгом наставлять племянницу на путь истинный? И это не принимая в расчет бабок и сестер разной степени родства, озабоченных той же проблемой.
И все они, и тетки, и бабки, и старшие сестры (некоторые из сестер по возрасту приближаются к бабкам и теткам), несмотря на присущую каждой яркую индивидуальность и собственный взгляд на жизнь, сходятся в одном: лингвистика и филология – совершенно не дисье дело. Значит, на море разбойничать, это, по их мнению, дело дисье, а наука – не дисье! Было бы не дисье – стала бы троллихой. Боги мозгов не дали – ничего, кроме, войны их не интересует, и думают, все такими должны быть. Темнота!
– Не пойму, чего ты так расходилась? – осудила ее Энка. – Если бы меня тетки заставляли воевать, я бы спасибо сказала. Потому что меня они принуждали вышивать, ткать гобелены, танцевать и делать реверансы. Кому из нас, по-твоему, хуже?
– Мне, – заявил Аолен так неожиданно, что все вздрогнули. – Мои тетки хотели, чтобы я стал оннолэнноном. – В голосе его звучало неприкрытое отвращение.
– Кем? Что такое он… онон… – Ильза попыталась выговорить и не смогла.
– Оннолэннон. Это эльф, посвятивший жизнь миросозерцанию и философским раздумьям.
– Чего такого уж плохого в философских раздумьях? – не понял Хельги. – По твоему голосу можно подумать, что тебя в ассенизаторы или гробовщики прочили.
– Эльф, решивший стать оннолэнноном, – разъяснил Аолен мрачно, – должен найти тесное дупло в коэлне или пещерку, если он эльф горный, и переселиться туда навсегда. Наружу выходить ни под каким видом нельзя. Из одежды положена одна лёгкая туника. Еду первое время приносят родственники…
– Подожди, – перебила сильфида. – Что значит нельзя выходить? А как быть с гов…
– С естественными нуждами, – ткнув подругу в бок, подсказала Меридит.
– Вот, вот. С ними.
Вопреки обыкновению, эльф даже не смутился.
– Сперва кто как устроится. Под себя или из дупла соответствующие части тела вывешивают. А потом все нужды пропадают. Ни есть не надо, ни наоборот. Эльф полностью срастается с деревом. Или с камнем, если он горный. Сидит тысячу лет в дупле и философствует, философствует, отрешенный от всего суетного и низменного. И все больше растворяется в дереве… Пока не останутся одни глаза и рот.
Ильза ойкнула. Представила себе: заглядываешь в дупло, а там, в темноте, вдруг глаза и рот.
– Боги Великие! – искренне ужаснулся Орвуд. Он всегда знал, что эльфы – народ, мягко говоря, не самый здравомыслящий, об их чудачествах бабки детям байки рассказывают. Но кто бы мог подумать, что чудачества эти способны приобретать столь жуткие формы? – К чему такое надобно? Дикость средневековая! За что твои тетки тебя так возненавидели?
Аолен страдальчески вздохнул. Если честно, он тоже не считал данный обычай передовым и прогрессивным. Любой народ, кого ни возьми: эльфы, гномы, люди, девы корриган – имеет свои предрассудки и пережитки, это неудивительно. Удивительно, почему они так отчаянно цепляются за самые неприятные из них.
– Ты даже не представляешь, насколько это почетно, – ответил он гному. – Иметь в роду оннолэннона – это все равно… все равно как если бы твой родной или близкий вдруг стал богом.
Энка фыркнула, выразительно покосилась на Хельги:
– Один наш родной или близкий стал богом. И где, скажите мне, почет? Одно беспокойство.
– Имеется в виду богом твоего народа, а не Черных моджахедов, – уточнил эльф.
Меридит понимающе кивнула.
– Как если твою родственницу призовут в Вальхаллу.
– Ну-у… Возможно, – подтвердил Аолен без всякой уверенности. О Вальхалле у него за время общения с Меридит и Хельги сложились не самые лестные представления.
– Да, – признала диса, – по сравнению с твоими мои тетки чистое золото.
Рагнар слушал молча. Он думал, взвешивал «за» и «против». С одной стороны, ему почему-то очень хотелось похвастаться, утереть всем нос рассказом о своей тетке. С другой, следовало бы помалкивать… Первое пересилило благоразумие.
– Это вы не знаете мою тетку. Похуже Аоленовой будет.
– Куда еще хуже? – не поверил Орвуд.
– Да уж есть куда. Знаете, что она задумала, когда мне было двенадцать лет? Не знаете? Она задумала меня оскопить.
– !!!
– З… зачем?!! – От удивления гном стал заикаться.
– В детстве я умел петь, говорят, у меня был красивый голос… контральто, что ли? Нет, как-то иначе, не суть. А тетка, любительница искусств, раздери ее дракон, как на грех, съездила с визитом в Аполидий, там была в опере. Оказывается, чтобы сохранить красивый детский голос, самых лучших певцов там оскопляют. Вот она и замыслила ужасное.
– Как же ты спасся? – выдохнул Эдуард.
– Она, слава всем богам, решила у отца позволение спросить.
– А он?
Рагнар хмыкнул:
– Сослал он ее. В замок на границе. Она же, дура настырная, как вобьет что себе в голову, палицей не вышибешь. Могла и без позволения…
Что и говорить, в споре о том, чья тетка зловреднее, пальму первенства одержал Рагнар. У Эдуарда со слабоумной графиней Эмилией и Хельги с бешеной сестрой ярла Гальфдана, той, что зверела не хуже берсеркера и в припадках ярости громила всё вокруг, не оставалось ни шанса на победу.
Леса Севера красивы только издали. Взгромоздишься, к примеру, на скалу, оглядишься вокруг и замрешь потрясенный величием дикой северной природы. Высятся каменные кручи, гудят водопады, мохнатые ели вздымают кроны к скупому солнцу, колышутся на ветру, сливаясь вдали в темно-зеленое море…
Вблизи все иначе. Никакого величия нет и в помине. Стволы у елей длинные, голые, все в ржавых пятнах лишайника. Нижние ветви сухие, мертвые. Вся зелень где-то далеко наверху, у самой макушки. Больше всего такое древо смахивает на не слишком опрятную метлу. Местами среди елей попадается нездорового вида береза, кривая, в уродливых каповых наплывах. Валежника столько, что передвижение напоминает бег с препятствиями. Твердой почвы под ногами нет, и не докопаешься до нее, слишком толст пружинящий слой торфа и мхов.
Горит такой лес странно. Тлеет, тлеет, дымит земля, потом огонь подбирается к ели, и та занимается, вспыхивает в считанные секунды вся, как факел, и опадает. И снова тлеет земля вокруг… И если нет ветра, если не начнет огонь прыгать с елки на елку по верхам, пожар будет тлеть долго-долго, не разгораясь, но и не затухая.
– Нет, – рассуждала Меридит вслух, – через старые торфяники нам не пройти, там все в огне. Надо же, сушь какая! Дождя, наверное, с июля не было, черника и та на кусту посохла! А Кноттен залило весь. Нет в мире совершенства… Придется теперь забирать севернее, переходить через Дурной ручей и выходить на большую тропу. Вот досада!
– Почему досада? – обеспокоился Рагнар.
– Потому что там несколько больших селений. Обязательно нарвемся на кого-нибудь из моей родни. Что крайне нежелательно. Эх, действовал бы ковер – горя не знали бы!
Увы. Артефакт, совсем недавно гордо паривший в поднебесье, старой тряпкой лежал в заплечном мешке Рагнара и годился лишь в качестве подстилки для ночлега. Ветхая средневековая магия не перенесла губительного воздействия радиации островов Аддо. От самого Дрейда путники двигались по старинке, пешком. Досадовали ужасно. Верно говорят, лучше никогда не иметь, чем потерять.
- Предыдущая
- 49/105
- Следующая
