Все, что шевелится - Федотов Сергей - Страница 74
- Предыдущая
- 74/91
- Следующая
Рождённого праздным бабьим языком ёбосана вымысел превратил в некоего лазутчика из племени Идзанаки, который в образе красного перца в сумерках соблазняет дотоле добродетельных паковских девиц. Откуда взялся красный перец в краях, позднее названных Восточной Сибирью, – загадка для современных историков, а в те допотопные времена над этим вопросом задуматься было некому. Красный перец будущие корейцы ни в глаза не видывали, ни на вкус не пробовали, а вот нате же – после глупейшей сплетни между племенами словно собака пробежала. Не будь этой размолвки, племена, возможно, так и остались бы на южном берегу Байкала и жили – не разлей вода. Тут тебе и рыба омуль, и ценный пушной зверь – соболь, и леса, и горы, и степи. Но что случилось, то случилось. Перезимовали на берегу Богатого озера, а по весне разбежались в разные стороны. Как племена пробивались через страну Инь (Китай), как погиб Пак Хёккосе, отравившись по-китайски приготовленным яйцом, вознёсся на небо, а вниз упало пять частей, которые хоронили отдельно, рассказывать не стоит. И про то, что до вожделенной страны племена довёл Тангун, которого мать родила без отца, будто бы съев некое снадобье – хрен (съела или куда сунула?), – тоже. Тангун довёл племена сира, коре, окчо, пуё, йе и мэк до ручки и основал страну Чосон, за что и считается родоначальником корейцев. А как будущие японцы попали на свои острова – это вообще песня. Но не станем разбирать ни её мелодию, ни текст, потому что к нашей-то истории песня сия не имеет никакого отношения. Ограничимся пределами будущей державы динлинов, Лесного княжества.
Омогойцы перезимовали на северных берегах, а по весне откочевали на север, чтобы проживать в краю весны и вечной прохлады, спускались от истоков реки Тёмной. Достигли местности, где много-много веков спустя возник город Якутск. Там и остановились. Края были богатыми и привольными, рыбу ловить им помогали сюллюкюны – местная разновидность берегинь. От своей юго-западной родни сюллюкюны отличались малым ростом (взрослому омогойцу – по плечо), едва наметившимися грудными железами (как у девочек-подростков) и слабой тягой к мужчинам. Видимо, недоразвились в холодной северной воде.
Сотон с ними познакомился первым. С трудом выманил на берег, что весьма необычно. Привык, что приманить мужчину для берегини – единственная и главная забота и обязанность. А тут увидел в воде русую головку с длинными волосами-водорослями и стал кричать:
– Эй, ты! Плыви сюда, род продолжим!
– Не-а, – просмеялась-прожурчала берегиня.
– Почему нет? – удивился небывший хан.
– Боюсь.
– Кого?
– Тебя боюсь. Схва-атишь…
– Схвачу, но не проглочу. Только чуточку пощекочу.
– Люблю щекотку, – призналась берегиня и полезла из воды. Маленькая – подросток, недодевушка.
Положила руки себе на шею и задрала локти, подставляя подмышки:
– Щекочи.
Её маленькие грудки тоже задрались, и старый греховодник стал щекотать задорно смотрящие вверх соски.
– Ой-ёй-ёй! Хи-хи-хи! – закричала тонюсеньким голоском и захихикала берегиня. – Ещё щекочи!
– Тебя как зовут-то? – спросил Сотон, щекоча один сосок пальцем, а другой языком.
– Сюллюкюн, – отвечала недодевушка, довольная таким способом щекотки.
А того не объяснила, что сюллюкюн – имя местного рода берегинь, а не её конкретно.
– А теперь ты меня пощекочи, – попросил дряхлеющий развратник. И спустил штаны, показал вяло торчащий отросток. А сам бесцеремонно ухватил недоростка за безволосый лобок.
Сюллюкюн взвизгнула, отскочила и сразу же нырнула в реку.
– Эй, погоди! Куда ты? – огорчился Сотон.
Русая головка показалась над волной и объяснила:
– Нельзя за стыдные места трогать. Ты, наверное, не знаешь, но от этого дети бывают.
– Не от этого, но бывают, – наполовину согласился старикан. – Только что в них плохого, в детях?
– Ничего, но мне пока рано.
– А когда не рано будет? – спросил Сотон, недоумевая: может, она и вправду ещё подросток?
– С тобой – всегда рано, – простодушно заявила она. – Мама меня учила: на свою колодку ищи в размер селёдку.
– Ничего не понимаю, – сказал юртаунец. – Если ты с мужиками жить не станешь, то род ваш прервётся. Всё и вымрете по-глупому. Вам рожать надобно.
– Не-а, не вымрем. Мы семьями живём.
– И мальчиков рожаете? – не поверил своим ушам Сотон.
– Ещё как рожаем.
– Да не может этого быть! Не бывает водяных мужиков! Кабы водились береговые, вы бы, поди, все реки-озёра давно переполнили!
В зоологии он понимал не больше Эсеге Малана и тоже путал амфибий с рыбами, хотя знал же не понаслышке: берегини икры не мечут, они – живородящие млекопитающие.
– Бывают береговые! – упрямо мотнула русыми водорослями сюллюкюн и ушла в глубину.
Сотон пересказал новопоселенцам разговор со странной берегиней. Те посмеялись, не поверили. Только отроки встревожились: вступая в пору юности, они были слишком робки, чтобы попросить у подружек, и от неуверенности в своих силах первые уроки по половому воспитанию получали чаще всего от любвеобильных водяных женщин. Взрослым и своих баб обычно хватало.
Вскоре выяснилось, что старый Сотон – человек опытный и зря слов на ветер не бросает. Сюллюкюны и вправду оказались холодными, мужиков не заманивали, хотя охотно вступали в разговоры и помогали загонять рыбу в сети. Но от половых контактов воздерживались, твердя, что в семье этого не одобрят. Вот просто порезвиться, поиграть в догонялки на отмелях, посоревноваться в прыжках в воду, покачаться на ветвях были всегда не прочь. Ещё любили копаться на кладбищах, мародёрствовали помаленьку. Людям это не нравилось, они пугали сюллюкюн, те с притворным ужасом разбегались, чтобы чуть позднее опять приняться за своё. Ещё обожали играть в кости, в бабки. Играли на золото. Мужики пожадней сперва купились на золото и выигрывали кучи золотого песка или самородков, потому что доверчивые берегини не подозревали о жульничестве, не понимали, что можно подменить кости. Но шулера быстро убедились, что золото берегинь – одна видимость. Полежит такое на солнце и вскоре обернётся кучей сухого мха.
Со лживым золотом разобрались куда быстрей, чем с береговыми. Если водяные мужики не водились в других местах, так откуда им взяться в холодных водах Тёмной? Завестись они могли только от сырости, но брехня раскрылась не сразу. Тайна береговых продержалась века лишь потому, что никого не волновала. Секрет продолжения рода северных двоякодышащих лемуриек людей не касался, куда насущней была тайна возникновения волн. Из слухов и пересказов с чужого голоса сам собой сложился скучный факт, что с мужиками сюллюкюны всё-таки спят, но отбирают любовников по каким-то непонятным признакам. А когда и принцип отбора прояснился, то оказался таким позорным, что попавшие в число избранных мужики принялись гонять подводных недоростков острогами, опасаясь огласки: его, справного мужика, за позорника держат!
Впрочем, в ту пору всем было не до сюллюкюн, лето летом, но если сейчас плохо поработаешь, то зимой придётся класть зубы на полку. А жилище своё плохо обустроишь, так и для зубов полки не сыщешь. Всё-таки перебрались на новое место, хозяйственных забот полон рот.
В доме Омогоя разгорелся скандал куда интересней лемурийских. Его наёмный работник Эллэй за время пути снюхался со старшей, нелюбимой, дочкой бая. Тот и не заметил, когда батрак успел обрюхатить дочурку. Дело, конечно, молодое, и бай рад бы сбыть с рук перестарка, но больно не хотелось за неё приданое чужому человеку давать. (Не был бы жадным, не стал бы баем!) Поэтому Омогой закатил сцену, достойную пера драматурга-бытописателя:
– Я тебе, Эллэй, самое дорогое доверял – кобыл пасти, а ты вон чего учудил! Не кобыл ты пас, а как жеребчик развлекался! Дочка у меня была хотя и страшная, зато невинная. А теперь? Ни того, ни другого!
Батрак повинно глядел в землю. Ему и впрямь казалось, что округлившаяся невеста очень похорошела.
– А раз ты дочь самовольно взял, меня не спросил, то не получишь за неё ни котла, ни топора! Ступайте прочь оба! Живите где хотите и как хотите. Она мне больше не дочь!
- Предыдущая
- 74/91
- Следующая
