Все, что шевелится - Федотов Сергей - Страница 5

• Предыдущая
• 5/91
• Следующая

На восьмом этаже верховный тенгри разместил срубленную из-под топора мебель, и здесь было царство белой тары – Цаганки. Она была до того довольна колченогими табуретами и столами, что возжелала устроить праздник.

Как проходят праздники у землян, она видела неоднократно, но до сих пор не понимала, какое отношение к веселью имеют перебродившие молоко или сок ягод и фруктов. Сгоняла вниз супруга, тот припёр в подоле рубахи сорок бочек вина и кумыса. На новоселье Хухе до того перепился, что потом год блевал в разинутый люк. Дожди из огненной воды залили землю, и расплодившиеся к тому времени атланты перепились, едва не утонули и были вынуждены рассеяться по миру, чтобы хоть чуть-чуть протрезветь, Божку же пьянство весьма понравилось, на девятом небе он разбил сад радостей земных[2], где запил раз навсегда и пьёт до сих пор.

Тем временем у Ухин и Дар-эке, насмотревшихся на неверность супруга, от ревности родился сын Эсеге Малан («отец плешивое небо»).

Рожали его по очереди – Хара ночью, а эке днём, и раздельно: ночная богиня созидала нижнюю половину по имени Малан, а дневная свою окрестила Эсеге. Папаша брезгливо осмотрел белого выше пояса и чёрного – ниже, а в целом – красного, беззубого первенца, посадил на лопату да и скинул в мусоропровод.

– Пускай набирается на земле ума-разума, – рассудил он.

Младенец упал в Африке и от удара лопнул на две части. Нижняя, чёрная, половина осталась на месте, а белая подпрыгнула, как на батуте, и улетела в Азию на территорию будущего Китая. Пока мальчик достиг половой зрелости, его светлая половина отошла от удара и пожелтела до цвета старого, сходящего на нет синяка. От семени Малана и местного колена атлантов пошла чёрная раса, а от Эсеге – жёлтая. И это хорошо, ибо будь Эсеге сразу же готов к детопроизводству, то Китай населяли бы сейчас синекожие китайчата.

Малан ничему доброму африканцев не научил, все его подвиги свелись к тому, что он так отделал лошадь, что та со страху поседела и покрылась черными полосами в местах, где пришлись удары божественной палки. Зебра – единственное напоминание о пребывании сынка Хухе в Африке.

Зато Эсеге научил землян надевать ярмо на быков, придумал упряжь для лошадей и научил невесту во время свадебной церемонии переходить на половину жениха, а не наоборот. Такой обычай божок придумал потому, что ему было трудно каждый день, а то и три-пять раз на дню таскаться по отдалённым поселениям. Тем более что ног-то у него не было (остались в Африке), и походил тенгри на бронзовый бюст, установленный на родине героя. Поэтому-то невест и свозили со всей Азии к богу в пещеру. Как и чем жил он с ними – непонятно, но известно, что жён у него скопилось видимо-невидимо, едва помещались в каменных гротах. К семидесяти годам жёны превращались в старых, разбитых баб, и Эсеге ввел новую интересную традицию: научил землян умерщвлять стариков в семьдесят лет. (Странно, но такая же мысль одновременно пришла в задницу Малана.)

Люди тех времён были слабы в арифметике, но Эсеге придумал мнемоническое упражнение для запоминания предельного возраста:

– Жить нужно столько, сколько имеется дыр на голове, умноженное на количество пальцев.

Имел ли он в виду только пальцы на руках или и на ногах тоже, земляне не поняли. Возникла большая путаница. Некоторые племена не понимали, что такое «умножить», и уничтожали всех, кто достиг семи лет. Другие умножали правильно, но для продления жизни долбили в черепе дополнительные дыры. Большая часть людей с дырявой башкой сразу умирала, зато выжившие жили по двести и триста лет. Прочие им шибко завидовали и, склоняя глупые головы, просили родственников нанести как можно больше дырок. Те и рады стараться: брали острые камни и дробили черепа так, что после скоропостижной смерти родни использовали их макушки вместо дуршлагов.

Особо старались продлить жизнь перворожденные по божескому образу и подобию люди, и через парочку-другую веков тридцатишестиметровые гиганты практически вымерли. Остались лишь жалкие единицы тех, кто приспособился жить с дуршлагообразными головами. Потомкам же атлантов жить стало привольней, магии они разучились (чего возиться, коли нет грозных великанов?), и изо всех былых искусств осталась одна способность к досужему чтению чужих мыслей. Вещуны-телепаты правителям не понравились: всё норовят проникнуть в божественные замыслы, а толкового фокуса показать не могут, – скукота…

Эсеге заскучал и двинулся навстречу Малану. Задница встретилась с головой, с поцелуйным чмоканьем они слились в единое существо и вернулись в верхний мир. А там уже родился; брат – Хормуста, что означает «вечное небо», если кто понимает.

Хормусту папаша Мунхе приспособил убирать навоз вместо себя. Тот оказался парнем аккуратным; не просто выгребал дерьмо, а мыл ярус тёплой водой и считался у землян повелителем тёплых дождей. Ещё он любил слесарить и ковать. Особенно обожал серебро: выковал из него серебряный колчан и футляр для лука. Правда, ни стрел, ни самого лука у него не было – папаша и близко не подпускал уборщика навоза к драгоценным небесным штабелям, а собственных деревьев в небесных чертогах в те времена ещё не водилось, их никто не догадался посадить. Так и ходил Хормуста с пустыми футлярами.

Папаша беспробудно пил, и пришлось бразды правления брать Эсеге Малану. Теперь уже сам он настилал ярусы, создавая этажи. На земле после его посещения возникла четвёртая раса землян – обычные люди, даже без паранормальных способностей, которыми славились лемурийцы или атланты, а на небе родился третий брат – Ата Улан. Хухе Мунхе созидал его под мухой, когда в глазах его троилось, и сынуля родился един в трёх лицах: в виде африканского Эрликхана, Эджен-хана (китайского императора) и запасного хана Оруса, который мог бы возглавить русских, кабы те, паче чаяния, вдруг да появились на свет.

Улан твёрдо заявил брату Хормусте, что он воин, улан, и намерен завоевать Восток. Объявив себя восточным тенгри, Ата, имея троекратный перевес, крепко побил среднего, и тот пошёл вооружаться. Уволок-таки из папашиных поленниц чёрного дерева и сделал копьё с серебряным наконечником, стрелы и лук из жёлтого дерева. На себя Хормуста надел три слоя доспехов на девяносто девяти пуговицах, вооружился кнутом с восьмьюдесятью восьмью узлами (хотел навязать девяносто девять, но сбился со счёту), нанизал тринадцать узлов на петлю-аркан. Возомнивши, что отныне непобедим, сунулся к Улану, но тот так навернул по башке, что Хормуста признал себя главой западных тенгри, чтобы быть как можно дальше от трижды драчливого братца. В страхе бежал он в закатном направлении, но внезапно замер как вкопанный. В голову битого божка пришла новаторская идея защитить её шапкой.

Осенённый спасительной мыслью, занял он среднюю часть неба и стал непоколебимым центристом, потому что не двигался ни взад ни вперёд. Все время улучшал свойства белой шапки, придавая ей невиданную прочность, изобретая пружины и мягчайшие прокладки из птичьего пуха, чтобы в следующий раз было не так больно получать по башке. Ни на что остальное времени у него просто не оставалось. За Запад пришлось отвечать старшему сыну – черножопому Эсеге Малану.

Между тем дед прочих богов Хухе Мунхе продолжал пить и даже не заметил, что у него родился четвёртый сын, Саган Себдек. Жертва пьяного зачатия, он оказался любвеобилен почище лемурийцев, причём не только трахал всё, что шевелится, но сразу же отдавался любому самцу без различия рода, вида, отряда и царства. Спускался на землю и насиловал баобабы, насаживался на макушку кипариса или устраивал групповухи с медведями и лешими. Из-за обладания Саган Себдеком Хормуста и Улан окончательно рассорились и больше не разговаривали. Ревниво следили друг за другом, стараясь загубить любые начинания противника. Когда Хормуста вызывал потепление, Ата тут же губил его морозом. Специально для этого родил тёмного восточного Гужир-тенгри и Будургу Сагана, бога зимнего снежного неба, имя которого переводится как «белая изморозь». По имени можно судить, что в создании Будурги принимал участие Саган Себдек, с которым супруга Улана изменяла в многочисленных покоях направо и налево.

• Предыдущая
• 5/91
• Следующая