Ирландские танцы (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 28

Десять тысяч? Ну ни хрена себе! Как это он умудрился столько наворовать? Нужно дать приказ провести ревизию всех дел, которые вел Кожевников.

— Будете меня осуждать? — поинтересовался Книгочеев.

— А смысл? — пожал я плечами. — В целом — вы поступили правильно. Единственное, за что я вам ставлю на вид — пошли на крайние меры без моего приказа.

— А вы бы отдали такой приказ? — усмехнулся Книгочеев.

Хороший вопрос. А ведь пожалуй, я бы такой приказ и не отдал. Я-то хотел, чтобы Книгочеев просто установил — что же замыслил мой подчиненный? А жандарм, видите ли, перестарался.

И тут я одернул сам себя. Кому же ты врешь? Ведь я мог прекрасно сообразить, что Книгочеев, обнаружив что-то подозрительное, сам догадается пойти на крайние меры. Зато мои ручки останутся чистыми. И ведь остались. Но если ответственный работник наркомата готов за деньги и некие плюшки сливать компромат на своих руководителей, то что еще с ним остается делать? Увозить в Россию, допрашивать, а потом судить? Тому, старому зубру от бухгалтерии повезло, что нашлась оказия и его вывезли вместе с Орлинским. А иначе бы не знаю, что бы я и делал. Нет у меня людей, способных на грязную работу, а нужны.

Я даже допускаю, что попади Кожевников на настоящего американца, даже на дипломата, сторгуйся на большие бабки, а потом опубликуй это все в газетах, то ничего бы страшного и не произошло. Мы бы сказали — очередная фальшивка, попытка оклеветать руководителей Советской России. А самое смешное, что американские газеты, скорее всего, это бы не опубликовали. Уж слишком мерзкие эти снимки. Но негативы остались бы лежать в каком-нибудь стальном сейфе, а потом, они бы оказались извлечены и пущены в дело. Оно нам надо? Нет, Кожевников все-таки мерзавец, а мерзавцев жалеть не стоит. А тайные страстишки сильных мира сего — пусть и некрасивые, это тоже тайна, которую следует оберегать.

Как раз по дороге, в подворотне, я увидел мусорницу. Укрывшись за Книгочеева, разорвал на мелкие кусочки все фотографии (как хорошо, что их не приклеили на паспарту!), а потом, как бы невзначай, расколотил негативы. Может, стоило бы раскидать все по разным мусорным урнам, ну да ладно. Никто не станет склеивать разорванные бумажки, а уж восстановить разбитое стекло вообще нереально. А даже если кто-то и озаботится, то ничего не поймет. Без соответствующих комментариев это только порнография.

— Вам кто-нибудь помогал? — спросил я.

— Допрашивал сам, а помогали два эмигранта. Один подрабатывает таксистом. Я им заплатил по тысяче франков, плюс те десять тысяч, что нашлись у юноши в карманах.

— Не видел ни тела, ни результатов вскрытия. Официальная версия полиции — споткнулся, ударился и захлебнулся. Чем вы его? Дубинкой?

— Зачем дубинкой? — обиделся Книгочеев. — Два бильярдных шара в толстом носке. Стукнули разочек в лоб. Потом немножечко подержали в ванне. Кстати, украл вашу же идею. Ну, пусть не совсем и вашу…

Ну да… Я же рассказывал Книгочееву о страной смерти Дринкуотера. Бывший жандарм знавал бывшего разведчика.

— А идея неплохая, грех не воспользоваться, — продолжал бывший жандарм доклад. — А дальше отвезли к Сене и аккуратненько положили в воду. Деньги и цепочку нашли? Или их успели украсть?

— Все на месте. Вот с этим вы молодцы, — отмахнулся я.

В моей истории патологоанатом, проводивший вскрытие, в два счета определил бы, что вода, проникшая в легкие, имеет иной состав, нежели та вода, что плещется в речке. Вряд ли в Сене есть хлорка. Но это уже лабораторный анализ. Допускаю, что в двадцать первом году двадцатого века французская судебно-медицинская экспертиза располагает подобным оборудованием и при желании, отличит водопроводную воду от другой. И след от удара на лбу тоже легко отличить от удара о каменную набережную. Но вряд ли французская полиция станет заморачиваться всем этим. Одно дело — несчастный случай, совсем другое — убийство. Полиции и министерству это не нужно. А нам — тем более.

— Жаль, что Кожевников был трезвым, — заметил я.

— Почему это трезвым? Все предусмотрено. Две рюмки коньяка, а больше и не надо.

А что же Марро мне об этом не сказал? Или, приберег эту информацию на тот случай, если мы станем поднимать шум? Вполне возможно.

Спрашивать — надежные ли помощники были у Книгочеева нет смысла. Разумеется, ненадежные. Если попадутся, то полиция выколотит из них все, что сумеет. В том числе, имя самого Книгочеева. Теоретически, могут выйти и на меня, но экс-жандарм не заинтересован меня сдавать даже при допросе с пристрастием. Думаю, такого не произойдет, но подстраховаться нужно.

— Если полиция на них выйдет, они на вас укажут, то ваша версия?

— Месть, разумеется, — немедленно отозвался Книгочеев. — Я же бывший дворянин, гонимый, неоднократно бывавший в чека. Меня даже пытали. И сам я ротмистр корпуса жандармов, служил у генерала Миллера, а супруга — сестра генерала Кутепова, одного из ближайших помощников Врангеля. Миллера во Франции знают. Все-таки, некоторые французы служили в Архангельске. После чудовищных пыток, с трудом убежал во Францию. И вот, я во Франции, а здесь снова проклятые большевики. Да еще и торговлей занимаются! Как же такое стерпеть? Хотел убить начальника торгпредства Кустова, но не удалось. Зато сумел с помощью бандитов захватить мелкую сошку. Если подкинете денег хорошему адвокату, а тот убедит присяжных, тогда на каторжные работы не отправят, а дадут года четыре, а то и два. А там за хорошее поведение выпустят досрочно. И, само-собой, вы станете заботиться о моей жене.

Нет, ну не сукин же сын экс-жандарм! Но это мой сукин сын!

— Нет, так не пойдет, — покачал я головой. — Два года — это еще куда ни шло. Но если вас посадят года на четыре, тогда слишком долго придется заботиться об Ольге Константиновне. Нет уж, о своей супруге вы сами должны заботиться. И денежку в дом приносить обязаны сами. Да и супруга станет волноваться. Она же замучается пирожки печь, да вам в тюрьму передачки носить. Так что, если ажаны возьмут за жабры, то говорите, что убитый — он вообще не торговец, не дипломат, а переодетый чекист. Он вас лично пытал в подвалах Лубянки. А еще он убил вашу собаку.

— А собаку-то зачем? — удивился Книгочеев.

— Собаку — чтобы жальчее было, — деловито пояснил я. — Еще бы про кошку, но кошек я сам люблю, про кошку не надо. Если человек описывает собственные несчастья, указывает на палача — это куда действеннее, нежели абстрактная месть. Зло следует конкретизировать. Присяжных проймет. Так вот — проклятый чекист убил вашу собаку, пытался при аресте изнасиловать вашу жену…

— Так моей жене уже под сорок! Кто в такое поверит?

— Сорок лет — разве это возраст для женщины? А с другой стороны,так даже лучше — женщина ему в матери годится, а он попытался. Но вы сумели защитить супругу.

— Нет, про жену не надо, — решительно отказался Книгочеев.

— Тогда только про собаку.

— Пытался изнасиловать? — развеселился бывший жандарм.

— Изнасиловать собаку — уже перебор. Хотя, такое тоже бывало. Но все равно — адвокат разовьется соловьем, расписывая ваши несчастья, присяжные заплачут, а вас отпустят.

— Эх, товарищ начальник, вам бы в адвокаты пойти, — вздохнул Александр Васильевич.

— Почему мне?

— Да вы так расписали, что я и сам уже верю, что убиенный — палач, что пытался изнасиловать и убить мою жену, а потом мучил меня в подвалах.

Наконец-то антикварная лавка мадмуазель Семеновской опустела. Осталась только усталая хозяйка, пытавшаяся загнать щеткой мусор куда-то в угол, да товарищ Гилтонас, сидевший на стуле с выражением полного одурения. Увидев меня, чекист нехотя, с кряхтением поднялся и направился к выходу.

Уже вдогонку хозяйка крикнула:

— Георгий Иванович, посидите в кафе. Все расходы за мой счет. И да, те пятьдесят франков, что я собиралась высчитать из жалованья — тоже забудьте. Я вам за сегодняшний день премию выпишу.