Ирландские танцы (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 24

— Это откуда такое? — удивился Исаков, услышав мое бормотание.

— А это стихи такие. Слышал где-то, а кто автор — не помню. Может, слова народные, — бодро соврал я. Не говорить же, что стихи написаны еще не родившимся автором? — Это я про то, что уж лучше заячью какашку съесть, чем веронал. Я же потом дня три спать буду.

— Ясно, — хмыкнул бывший сапер. — Вечно из тебя то стихи прут, то песни, о которых никто не слышал. Но коли пилюлю не хочешь, тогда я тебе средство одно подскажу. Самое надежное, самое народное. И вкуснее, чем какашка. Свет, где там у нас коньячок-то стоит?

— Саша, начальнику нашему сейчас ужинать надо, а уже потом лекарство принимать, — возмутилась Светлана Николаевна. — А коньяк он все равно пить не станет, разве ты забыл?

Прислушавшись к себе, голода пока не почувствовал.

— Да я еще не созрел для ужина.

— Тогда коньяк, — твердо сказал Петрович, вытаскивая откуда-то бутылку и стакан. Простой такой, граненый. Значит, у супруги он спрашивал лишь для проформы.

— Много не налью, а полстакана вполне хватит. И не вздумай сказать — дескать, из староверов я, непьющий, или алкоголиком был — пить нельзя ни капли, все равно не поверю. От половинки стакана еще никто не умирал, даже староверы или непьющие, вроде тебя. Пей!

Но выпить коньяк я не смог. От одного только запаха стало выворачивать. А когда попытался влить в себя насильно, то раскашлялся. Видимо, какая-то особенная реакция организма. И, не исключено, что это связано с переносом моего сознания из своей реальности в эту.

— Издевательство над продуктом! — сурово сказал Петрович. — Переводишь, товарищ начальник, драгоценный нектар. Тогда придется веронал лопать.

— Не надо, — отозвался я. — Ни веронала не надо, ни коньяка и по башке меня тоже можно не бить. Я так засну.

Пообещать легче, чем выполнить. Мысли лезут. И по поводу моей неожиданной отключки, и по поводу сна. Второй уже мне такой пришел. Не иначе — тутошняя реальность сигнал шлет о том, что будет.

И что получается? Аксенов теперь дослужился до высоких чинов, но ума не прибавил, коли поперся на самую границу, накануне войны. Под танками, вместе с учениками не погибну.

Но что радует, так это то, что я пережил тридцать седьмой год. А был ли он вообще здесь? Так, что еще? А еще, что пограничники и армейские части имеют на вооружении ППС. Но его, вроде, только в сорок втором стали выпускать? Значит, здесь это случилось раньше. И что-то еще меня должно было порадовать. Что именно? Ах, так ведь Кижеватов сказал, что у него имеется рация. Пусть и поврежденная, но это уже детали. Значит, в начале войны у нас имелась не только проводная связь, но и беспроводная! И Пинск пока наш, а не немецкий, и от Белостока должны наши подойти. Ничего не понимаю.

Начал проваливаться в сон, но успел подумать. Вроде бы, война началась не так, как должна начаться, но все равно плохо. Мне нужно, чтобы никакой войны не было. И мне бы такой сон увидеть, в котором мы с Наташкой гуляем с внуками, а я, не в военной форме, а в пиджаке. Предположим — тружусь на должности директора архива, или музея. В крайнем случае — книги стану писать. И плевать, если мы уже будем немолодыми. Наташу я и старенькой любить буду, а что до самого себя — так мне любой возраст хорош.

И никаких орденов не надо, кроме тех, что у меня уже есть.

[1] Не нужно писать в комментах, что на самом деле это Шмайсер не имел отношения к созданию этого автомата. Автор знает.

[2] Стихи всем известны, автор тоже. Но из уважения к поэту должен все-таки сказать, что слова Леонида Филатова.

Президент Французской республики — мсье Мильеран, грузный усатый дядька, похожий на моржа в очках, прикрепил мне орден Почетного легиона чуть выше, чем моя георгиевская медаль «За храбрость» (ладно, моя собственная лежит Лубянке, но эта почти такая же) и уже собрался покровительственно потрепать меня по плечу, но передумал и пожал мне руку, присовокупив, что он очень рад, что скоро Франция и Россия установят дипломатические отношения, а награждение орденом республики гражданина Советской России — залог будущей дружбы.

Ага, значит, пока мы дипотношения не установили.

Далее президент переходил от одного кавалера к другому, произнося соответствующие слова. А народ в шеренге стоял самый разный. От горделивых чиновников, получивших свой крестик по выслуге лет, до офицеров, отличившихся в Алжире.

Радует, что Мильеран сумел вычислить в шеренге награжденных представителя Советской России. Или он меня по медали определил? Может, не было никаких глубинных смыслов в просьбе МИД, чтобы я нацепил имперскую награду с профилем покойного Николая, аккурат для того, чтобы отличить большевика от иных особ?

К счастью, от меня не требовали никаких политических заявлений, поэтому я ограничился общеизвестным «Мерси боку» и поморщился от вспышки магния. Фотографы, язви их в качель, щелкают, словно заведенные. Вот, чего не люблю, так это собственных портретов в газетах. Надеюсь, что главным в кадре будет все-таки президент, а я так, сбоку припека. Все равно ретушировать станут, так что, моя физиомордия станет малоузнаваемой.

После вручения наград никаких парадных ужинов не планировалось (французы в этом отношении народ прижимистый), а свежеиспеченные кавалеры разбрелись по залу, чтобы получить порцию поздравлений от тех, кто заполучил приглашение на прием и пообщаться. Вот, пообщаться бы и мне не мешало. И даже очень бы пригодилось. Но как узнать — с кем именно пообщаться? Увы, церемониймейстер оглашал только имена и фамилии, не указывая ни профессии, ни состояния кавалеров.

— Поздравляю вас, господин кавалер, — слегка насмешливо поздравила меня супруга, уже успевшая поболтать с двумя мадамами, ожидавшими своих мужей.

— Благодарю вас, виконтесса, — шепнул я Наташке в ухо, поцеловав супругу так, чтобы этого никто не заметил.

— Из-за тебя я пошла на понижение, — с напускной грустью сообщила супруга. — В России именовали графиней, а теперь — всего-навсего виконтессой.

— Да и то, пока не родится наш мальчонка, — кивнул я на приличный животик. Я же обещал Комаровскому — старшему уступить титул наследнику.

Спрашивается, на кой было вообще Наташке сюда приходить? Ну, постояла в толпе мадамок, посмотрела, как президент вручает любимому супругу орден. Какой смысл? Или ей захотелось показать себя в новом платье и с новой прической? Так кому показывать-то? Я уже видел, а кому еще нужно знать? Нет, не пойму я женщин.

— Олег, я не успела тебе сказать, но у нас сегодня плохие новости, — вполголоса сказала Наташа. — Утром, пока ты брился, звонили из торгпредства. Никита сказал, что произошло чрезвычайное происшествие. Поэтому, ничему не удивляйся, но к нам идет министр полиции. Думаю, по этому делу.

В торгпредстве я так и не показался. Весь день отлеживался, потом полдня отъедался, а вечером первого сентября приехал в дом Комаровских. Хорошо, что на этот раз я не отбивал телеграммы, не сообщал дату приезда, а договоренность с Наташей была такова — вернусь не позже первого числа. Если задержка, тогда сообщу. А я-то хотел вернуться тридцатого, сделав сюрприз супруге. Ну вот, сюрприза не получилось, но не получилось и огорчения. Все-таки, первого сентября я и явился, а уж прямо с вокзала ли, или из квартиры Исаковых — зачем Наташке знать? А Петрович успел пристрожить нового водителя, чтобы не вздумал болтать — где я и что. Брякнет тем же ребятам из охраны, торгпредству все станет известно минут через пять. Нет, если жена в «интересном» положении, то лучше ей лишнего и не знать. И так она вчера заявила, что новый костюм, пошитый у дорогого портного, отчего-то вдруг стал мне великоват. Мне и самому показалось странным, что я за пару дней умудрился сбросить килограмм пять, а может и больше. Ничего, животом мне еще рано обзаводиться, а пиджак все равно сидит неплохо.

И что же у нас стряслось-то?