Шпионы и солдаты - Брешко-Брешковский Николай Николаевич - Страница 7

— Попался, нагорит же тебе, черногорский щенок!..

— Этот черногорский щенок под Тарабошем воевал, — огрызался Янко, — и турок укладывал из винтовки… Отец мой — четный знаменщик, лёг под Скадром, а вот вы, швабы, пятеро на одного, да еще с карабинами, — тут вы храбрые!..

Генерал — вылитый Франц-Иосиф, такой же голый череп тыквою, такая же грязная седина бакенов, — с места затопал ногами:

— Что? Оскорбить жандарма, жандарма его апостольского величества, при исполнении служебных обязанностей! Мерзавец! Мальчишка! Все вы, черногорское отродье, бунтовщики, всем вам на виселице место!.. Давно пора, ваше гнездо разбойничье… Как ты смел, отвечай, как ты смел поднять руку?..

— Я не знал, что цесарские жандармы воюют с беззащитными старухами! — смело, глядя прямо в генеральскую переносицу своими круглыми глазами орленка, ответил высокий стройный мальчик, с гордой линией профиля и, как у взрослого, обозначившимся рисунком губ.

Генерал Брюллер забрызгал целым фонтаном слюны.

— Молчать!.. Все вы разбойники, все головорезы!.. Мы из вас выколотим этот проклятый мятежный дух!.. Отвечай, кто ты и что ты?.. Из чьей кучи[2]?

— Янко Павлович, из Негуша…

— Божо Павлович кто тебе?..

— Дед мой!..

— Так ты из этой змеиной породы! Твой дед — вор и грабитель!

— Неправда!.. Вором и грабителем Божо Павлович никогда не был. Что в Боснии, как было восстание, дед мой немало швабских носов порезал — это верно!.. И теперь ходят — меченые!..

— Убрать его, — "туда"! — затопал побагровевший комендант.

Мальчика "убрали".

Еще не успел прийти в себя комендант Боки-Которской, доложили ему о батальонном командире альпийских стрелков, бароне Троппау. Типичный офицер из австрийских немцев. Тоненький, выхоленный, бесцветно-изящный, выбритый, в светлых усах.

На коленях лежала мягкая шляпа с пером — головной убор альпийских стрелков.

— Эта операция должна производиться в глубочайшей тайне… Офицеры, не говоря уже об нижних чинах, — никто не должен знать, куда и зачем?.. Слышите, полковник…

Барон Троппау молча склонил голову.

— Будет удача, — я первый поздравлю вас с "Золотым Руном". У нас есть точные сведения, Ловчен — беззащитна. Ни артиллерии, ни пехоты. Ничего!.. Внимание черногорцев отвлечено албанцами. Малиссоры и миридиты — мы им послали пятьсот тысяч крон золотом — перешли черногорскую границу… Идиоты, грубые мужики, пастухи!.. Мы предлагали им за Ловчен двадцать миллионов. Не захотели — силой отберем!.. Это будет прекрасный подарок его величеству… В случае успеха — а в успехе я не сомневаюсь — легко будет оккупировать всю Черногорию… Мы двинем из Сараева боснийский корпус. Ах, Сараево!.. Без слез не могу вспомнить… Бедный эрцгерцог!.. Мученический конец его. Но — близка расплата!.. Итак, дорогой полковник, благословляю вас обеими руками!. Жаль, что у меня только две… Трудна будет часть пути в гору, когда вы свернете с шоссе. Но ведь ваши альпийские стрелки…

— Они лазают по горам, как серны, — подхватил барон.

— Вот видите, чего же лучше!.. Сколько у вас ослов под артиллерию и вьюки?..

— Шестьдесят…

— Прекрасно!.. Завтра, к ночи выступив, к рассвету вы займете Ловчен. Да поможет вам Бог!.. Вышлите разведку… Можно будет снять черногорские посты. Да поможет вам Бог!

Темно в каземате…

Янко лежал ничком. Слезы жгучего бессильного бешенства катились из глаз. Он готов, пусть отрубят ему руку, только б очутиться на свободе!.. Метался и бился, царапая гладкие, отполированные веками, плиты. Но что это? Янко случайно нащупал ввинченное в камень железное кольцо. Он вынул из кармана серники, оглянулся на дверь, чиркнул спичку. Спешно, пока не погас сизый огонек, разгреб Янко солому. Кольцо ввинчено в средину квадратной плиты, и, заметно, — плита вынимается… Что это, вход в подземелье?.. Янко, упершись ногами, потянул за кольцо. Ни с места плита! Янко изо всей силы дернул. Горячая кровь в лицо хлынула от напряжения. Плита нехотя сдвинулась. Еще усилие — и квадратное отверстие, зиявшее даже в темноте своей чернотою, пахнуло снизу сыростью. Янко, лежа, чиркнул спичку. О, какая зловещая темень!.. Дорога в ад и та краше… Ветхая лесенка, подгнившая, поросшая грибной плесенью…

Была не была, — перекрестившись, надвинув плотней свою круглую черногорскую шапочку, юноша спустился вниз. Смелей — чего тут!.. Кто его хватится ночью?.. Счастье, что с ним серники. А то легче легкого разбить голову средь этой кромешной тьмы о каменный выступ низенького грота. Порою ползти приходится — такая теснота. Янко полз — долго ли, мало ли — где уж тут знать… Здесь минута сойдет за вечность, а вечность покажется минутой.

Уперся во что-то. Зажег спичку — увидел полукруглую калитку, перекрещенную ржавыми полосами. Замка нет. Был — только гнездо осталось. Потянул на себя Янко — диво дивное, — подалась калитка. И свежим воздухом пахнуло, и краешек звездного неба глянул.

Калитка почти упиралась в изрытую морщинами скалу. Янко — раздумывать не приходится — полез наверх. Добрался до первой площадки — передохнуть можно… Глянул оттуда — весь городок на ладони, светящейся подковою охватил бухту.

Неужели спасение? Не надо терять ни минуты. Ободрал себе ногти в кровь, невелика беда, только б успеть! Все выше и выше Янко. Уже ничего не видит, кроме голых нагромождений, мертвых хаосов поднимающегося к ночным небесам гранита. Скоро пошли знакомые тропинки меж глыбами камней и чахлым кустарником. Этой кратчайшей дорогою спускаются черногорцы Негуша в Боку-Которскую к родичам своим и за покупками. Еще подняться немного вверх, и Янко перейдет, вернее, вскарабкается через границу. Одно слово — граница. Сам черт не установит ее средь этих серых, отвесных скал. А там, высоко в серебристом венце из прозрачных облаков, сияет вечными снегами острый купол святого Ловчена… И загорелся весь приливом новой энергии мальчик, и словно окрыленный бодро продолжал свой головоломный путь. Тихо так, торжественно тихо в горах… Шуршание каждого камешка под ногами явственно слышится… И средь этого немого безмолвия грубый окрик:

— Halt!..

Нанесла же нелегкая! Мальчик напоролся на одного из охраняющих границу австрийских жандармов. Эх, если б револьвер!..

— Halt!..

Уже совсем близко. Сотня шагов. Блеснул огонек. Перекликами раскатился в горах выстрел. Янко вовремя успел припасть к земле. Пуля, просвистев над головою, ударилась о камень и сплющилась. А теперь — помоги Царица Небесная — на тебя вся надежда. И в один миг, лежа, вспомнил Янко все рассказы сточетырехлетнего деда Божо о разных военных хитростях. Вспомнил и прикинулся мертвым. Жандарм спешит, осыпаются под ногами камни… Видит мальчик ненавистную каску с цесарским орлом. Жандарм ткнул свою жертву карабином… Зашевелились жесткие усы в торжествующей улыбке… Жандарм наклонился — пошарить в карманах, не найдется ли чего?

Янко вскочил вдруг и, схватив шваба за горло, стал душить… Ошеломленный жандарм выпустил карабин. Сводились судорогою лицо, руки, он терял сознание. И когда разжал пальцы Янко, шваб грузно опустился на землю… Янко — это было дело одной минуты — отстегнул у жандарма обе патронные сумочки, поднял карабин, сбросил с кручи неподвижное тело в мундире, а сам скорей все выше и выше, пока этот одинокий выстрел-сигнал не накликал других жандармов…

Возле кулы[3] Божо Павловича — всегда народ. Интересно послушать человека, помнившего короля Николая ребенком. А тогда Божо Павловичу уже шел пятый десяток. Считали его славным юнаком. Кривым ножом своим без счету поснимал он турецких и албанских голов. Да и в последнюю войну отличился старый Божо. Одиннадцать турецких носов и ушей, как грибы засушенных, принес из-под Тарабоша в свой Негуш. И дивился Божо, слыша крутом, что теперь уже так не воюют и резать носы — это не по правилам.