Отшельник 2 (СИ) - Шкенев Сергей Николаевич - Страница 13

Чуть позже, когда получившие серебро дружинники вымелись из амбара и поджидали задержавшегося младшего полковника на воле, Прохор с усмешкой спросил у Хомякова:

— Всё развлекаешься, Устин? И не надоело?

Младший наместник плюнул на земляной пол:

— А что мне тут ещё делать, Проша? Засунул меня сюда князь грязное исподнее перебирать, вот я… Я же, матерь божью, вой, а не купчик с гнилым товаром.

Прохор построжел лицом:

— Ты, Устин, наше боевое охранение и засадный полк одновременно. Через кого начнут выходы на Ивана Евграфовича искать, как не через главного крохобора и стяжателя его войска?

— Думаешь, начнут?

— Сомневаешься? Неужто поверил, будто все вдруг с радостью приняли жизнь по старине? Кое-какие шевеления уже начались, и витает что-то такое в воздухах.

— Так это навоз конский, — улыбнулся Хомяков.

— И это тоже. Но кони те, как мне чудится, из конюшен Васьки Косого. Сам знаешь, что братца Шемяки так и не нашли, хотя искали со всем тщанием.

— Может и Косой, — согласился Хомяков. — А мальцы вот эти безусые зачем князю понадобились?

Прохор в очередной раз усмехнулся:

— Хороших волкодавов со щенков к крови приучают. Ладно, Устин, пошёл я. А ты не закисай тут, да шути в меру.

— Ага, проваливай, — махнул рукой Хомяков. — Учить он меня будет… Проваливай, я сказал!

Казарма походила на их собственную в учебной дружине как две капли воды, но Маментия это нисколько не удивило. Он слышал о словах Великого Князя Беловодского Андрея Михайловича Самарина, сказанных им по этому поводу. И сказал он так:

— Дружинник везде должен чувствовать себя как дома и не отвлекаться от учёбы военному делу настоящим образом. А кто будет спорить, тому ноги выдерну.

Да и в самом деле удобно, когда попадая в чужую казарму в любом городе, ты заранее знаешь что где располагается. Вот тут баня, тут отхожее место, здесь мастерская для исправления мелких огрехов в снаряжении и вооружении, а это пороховой покой, где можно получить всё требуемое, и спокойно и быстро накрутить запасных зарядов к своей пищали. Удобно и не нужно заново привыкать каждый раз.

Но в казарму Нижегородского пешего полка Маментий входил с некоторой опаской, изо всех сил стараясь её не показывать. Среди новиков учебной дружины ходили разные слухи, в большинстве своём страшные, о встрече в действующих полках новоиспечённых дружинников. Нет, не за себя опасался, всё же чин десятника в войсках уважаем, но беспокоился за свой десяток. Почувствовавшие вкус победы, они сейчас без раздумий бросятся в драку в ответ на едкую подковырку или глупую, но оскорбительную для чести шутку. Что ни говори, а из княжеских родов почти все, хотя на отношениях со своими это никак не сказывается. Нижегородцы пока чужие.

И сразу несколько десятков пар глаз уставились на вошедших, и лица у многих расплылись в радостных, предвкушающих и многообещающих улыбках. Сразу же стало ясно, что после ухода младшего полковника кто-нибудь обязательно решит попробовать новичков на прочность — денежкой попросит выручить с отдачей через десять лет, или вообще предложит поменяться пищалями.

Прохор Еремеевич на те взгляды внимания не обращал. То ли не понял их значение, то ли не по чину ему мелочами заниматься… Но поманил ближайшего десятника из нижегородских пешцев, и небрежно бросил:

— Этим отдельные покои, — и добавил, обратившись к Маментию. — А ты, десятник, не забудь про слова господина полководца левой руки.

— Завтра с утра буду без промедлений.

— Да я не про это.

— А про что же?

— Про то, чтобы ты попридержал своих! Я понимаю, особая десяток и всё такое… Но не давай людям окончательно озвереть, господин десятник государевой военной службы! Подумать только, двадцать восемь покойников за один вчерашний день!

— Так не ушёл же никто, господин младший полковник, — не понял сути упрёков Маментий.

— А я про что? И очень надеюсь, что к завтрашнему утру покойников не прибавится.

Бартош не нашёлся с ответом и буркнул удивлённо:

— Мы постараемся.

— Уж постарайтесь, — кивнул Прохор Еремеевич и пошёл к выходу, но в дверях обернулся. — Утром сам за тобой зайду и всё проверю.

Младший полковник ушёл, но нижегородцы вдруг сделали вид, что новоприбывший десяток их совершенно не занимает. Только гул голосов притих, да стали различимы осторожные шёпотки:

— …двадцать восемь только за вчерашний день…

— …особливые, им что человека прибить, что высморкаться…

— … на молодой вид не смотри, эти зверюги ещё Ивана Калиту помнят…

— …нешто и своих? Или в озверении оно без разницы?

— …турецкого султана, говорят, на его собственных кишках повесили. Да откуда я знаю которого? Какой попался султан, того и повесили…

Нижегородский десятник, старательно делая вид, будто не слышит этот шёпот, кивнул Маментию как доброму знакомому:

— Добро пожаловать в полк, господин десятник и господа дружинники. Пойдёмте, я покажу ваши покои.

Переход Смоленска из Великого Княжества Литовского под руку Москвы отвесил репутации вышеобозначенного княжества оглушительную оплеуху. Даже обиднее оплеухи — это как содержимое ночного горшка, с размаха выплеснутого в рожу.

Чтобы вот так, без войны? И теперь получается, что любой желающий может откусить любой понравившийся ему кусочек за просто так?

Да, вполне бывало и такое, что земли переходили из рук в руки без войны, но там другое. Они шли в приданое невестам, уходили в наследство, служили в качестве уступок на переговорах, подарками сильнейшему за защиту от злонравных соседей… Впрочем, когда это соседи не были злонравными? Это против законов природы, ибо нет на свете людей поганее соседей.

Оплеуха заставила противоборствующие литвинские партии отложить выяснение отношений до лучших времён. Не примириться, об этом и речи не шло, но ополчиться против общего врага под единым… нет, не под единым знаменем, с этим сложно, но под единым лозунгом — «Это наш Смоленск, и мы сами хотим его грабить!». Вслух, конечно, не произносили, но подразумевали.

Объявлением войны решили пренебречь, так как не смогли выяснить, кто именно имеет право её объявлять. По той же причине не была принята идея общего командования. Оно ведь как… сегодня человек командует объединённым войском, завтра все привыкают к его главенству, а послезавтра он заявляет о своём Великом Княжении как о свершившемся факте. Как такое можно допустить?

Войска полководца левой руки князя Изборского успели войти в Смоленск задолго до того, как туда заявились горящие мщением литвины, чьи полки наполовину состояли из поляков, на четверть из венгров, и ещё на четверть из наёмной немецко-итальянской пехоты. На артиллерию у «освободителей» денег не хватило, да и не доверяли многие бесовскому изобретению, изрыгающему вонючий дым и издающему оглушительный грохот, от которого шарахаются кони лучшей в мире кавалерии. Разумеется, венгры считали лучшей конницей свою, поляки свою, а хмурые немцы ненавидели любую кавалерию. Жизнерадостные и слегка, но всегда пьяные итальянцы с мнением не определились.

Причин у столь быстрого появления русских войск в Смоленске было несколько. Не стоит даже упоминания высочайшая скорость пеших маршей, тут дело в другом. Во-первых, Иван Евграфович получил приказ на выдвижение к Смоленску за неделю до начала восстания против литвинов, а сам поход начался за день до городского Веча, в правильном решении которого не было ни малейший сомнений. Во-вторых, на всём пути следования ещё летом через каждые сорок вёрст были поставлены временные лагеря с отапливаемыми казармами, съестными припасами для людей и лошадей.

Ну да, Нижегородский пехотный полк, Коломенский пехотный полк и шесть сотен Звенигородского пехотного полка имели в своём составе в общей сложности полторы тысячи лошадей. Тут и артиллерийские упряжки трёхфунтовых единорогов беловодского образца, и сотня лёгкой конницы для разведки и охранения в каждом полку, и обозы.