Наследники - Федоров Евгений Александрович - Страница 63

• Предыдущая
• 63/125
• Следующая

Она открыла глаза и, испуганно озираясь на мужа, жалобно простонала:

— Ах, Никитушка, утопят они меня в грязи! А как наша девочка?..

— Не бойтесь, сударыня. Мы сильнущие! Донесем и дите ваше обережем.

Никита изумленно спросил их:

— Кто же вы и отколь хорошо знаете по-русски?

— Да мы ж свои, псковские! — весело отозвались кузнецы. — Наши прадеды отвоевали эту отцовщину. Тут мы от века сидим, в этих краях…

Они бережно подняли на руки укутанную Александру Евтихиевну и потихоньку понесли ее вслед за колеблющимся фонарем.

Бородатый кузнец, притаив дыхание, взял ребенка. Проснувшаяся от тревоги девочка голосисто заревела. Рядом в тумане колыхнулась огромная тень Демидова.

— Кричи, кричи, демидовская силушка! — добродушно бросил Никита.

Три дня путешественникам пришлось прожить в деревушке, ставленной псковичами на берегу Наровы. Тут все дышало родным, русским. Бревенчатые избенки, скрипучий журавлик над колодцем, баньки, выстроенные в ряд у реки, даже горьковатый дымок своим запахом напоминал родное…

— Эх, и крепка Русь! — шумно дыша, сказал Демидов.

Он стоял на берегу, а перед ним широкой стальной полоской текла Нарова. Неподалеку от него по обеим сторонам реки на высоких ярах высились грозные крепости: по правую — ливонская, прекрасно уцелевшая, хотя и отстроенная полтысячи лет тому назад; на левом — пограничная русская крепость Иван-город. По углам ее вырисовывались круглые каменные башни.

Тут же на берегу Наровы русские бородатые рыбаки, обветренные и широкоплечие, развешивали мережи. Завидя барина, они поклонились. Один из них — старик — приветливо спросил:

— Издалека, сударь? Небось из заморских краев возвращаетесь?

— Угадал, земляк! — словоохотливо отозвался Демидов. Хотя он был в дорожном бархатном кафтане и в парике, однако лицо выдавало в нем своего, русского. Подойдя поближе, рыбак пристально вгляделся в него. Наконец не выдержал и спросил:

— А что, батюшка, скоро погоним баронов с нашей земельки?

— А почему так? — насупил брови Никита. — Немцы ведь умный народ.

— И наш народ не лыком шит, — с достоинством отозвался старик. — Только суди сам, сударь, кругом расселись бароны, и житья от них нам нетути…

В голосе рыбака прозвучала вековечная ненависть к угнетателям. Он помолчал, огладил бороду и в раздумье сказал:

— Деды наши умные были: знали, кто наш ворог, потому и теснили его…

Андрейка и Аннушка зашли в кузницу, в которой чинили экипажи. Бородатые кузнецы, перемазанные сажей, ковали железные пластины для ободьев. Разглядывая демидовского писца, они исподтишка ухмылялись в бороду.

— Ишь ты, сам щуплый, а какую кралю подхватил! Ты кто ж, барин? — спросил один из них Андрейку.

Поникнув головой, писец ответил:

— Нет, крепостной я, а женка — итальянка.

— Что ж, выходит, в неволю везешь? — угрюмо продолжал кузнец.

— В неволю, — признался Андрейка.

— Так, — тяжело вздохнул мужик и с сердцем ударил по наковальне.

Веселое пламя вспыхнуло в горне, заплясало, только лица кузнецов пуще поугрюмели. Андрейка переглянулся с женой, и оба не спеша вышли из кузницы.

— Горюн парень! — со вздохом сказал вслед кузнец.

В самую полночь по непролазной грязи Демидовы прибыли в село Чирковицы, находившееся в восьмидесяти верстах от Санкт-Петербурга. Имение принадлежало Петру Ивановичу Меллисино — знатному екатерининскому вельможе. К удивлению Никиты Акинфиевнча, обширные барские хоромы были наглухо заколочены, в усадьбе, потонувшей в непроглядной тьме, стояла мертвая тишина, даже псы не залаяли при появлении экипажей. На громкие окрики и стук из калитки вышел ветхий старичок. Подняв перед собой тусклый фонарь, он с нескрываемым любопытством оглядел прибывших господ. Ежась от холода под порывами пронзительного осеннего ветра, он дребезжащим голосом спросил:

— Кто вы и что нужно вам тут, добрые люди?

Демидов выступил вперед и властно сказал слуге:

— Как видишь, нас застала в пути ночь. Пойди и доложи господину, что просим гостеприимства.

— Эх, сударь! — прошамкал старик. — Да никого тут и нет! Все покинули это гнездо. Один тут я, и где приютить — неведомо. Хоромы велики, а приюту и нет. Все рушится, господин мой. Да и покормить нечем… Езжайте, милые, к почтмейстеру: хоть и тесно, а все под крышей…

Проблуждав по сельцу, путешественники выехали наконец к почтовой станции, где и остановились. Большая станционная комната хотя и содержалась в чистоте и опрятности, но поражала своим необжитым видом и холодом.

Александра Евтихиевна зябко куталась в пледы и жалобно поглядывала на мужа. Приближались роды, и Демидов, встревоженный и злой, наступал на почтмейстера. Сухощавый долговязый немец учтиво выслушал жалобы Никиты Акинфиевича и безнадежно пожал плечами.

— Это лучшее, что найдете здесь, сударь, — сухо ответил немец.

— Едем дале! — закричал слугам Никита, но Александра Евтихиевна болезненно сморщилась и умоляюще сказала:

— Никитушка, побойся бога! Разве ты не видишь, в каком я положении?

Ночь тянулась медленно. Александра Евтихиевна сидела в кресле, уставившись в трепетное пламя свечей. Казалось, она прислушивалась к жизни, которая теплилась внутри ее тела. Аннушка в соседней комнате укачивала девочку, согревая ее посиневшие ручонки своим дыханием. Андрейка, раскинув на лавке теплые одеяла, предложил Никите Акинфиевичу:

— Укладывайтесь, сударь.

Александра Евтихиевна шевельнулась и простонала:

— Ах, Никитушка, не спи, сядь подле меня! Я боюсь, это скоро наступит…

Никита уселся на скрипучий стул и, раскинув ноги, задремал. Почтмейстер тихонько удалился в свою каморку.

За стенами, во дворе, выл ветер, переругивались ямщики, а в холодной комнате потрескивали свечи; неприятное полусонное оцепенение овладело людьми.

Ночь тянулась бесконечно…

Серый скупой рассвет стал заползать в настуженную горницу, когда Никита Акинфиевич был разбужен громкими стонами жены. Он открыл глаза и был поражен тем, что происходило. Отвалившись на спину, Александра Евтихиевна протяжно стонала. Подле нее возилась Аннушка. Лицо у нее было оробевшее, жалкое. Андрейки и слуг в горнице не было. Только сухой почтмейстер стоял у двери, спокойно вглядываясь в происходящее.

Никита быстро поднялся и наклонился над женой.

— Ой, умираю, — страдающе прошептала пересохшими губами Александра Евтихиевна.

Демидов быстро оглядел горницу и крикнул Аннушке:

— Немедля сыскать на селе бабку!

Почтмейстер учтиво поклонился Демидову и сказал:

— Не извольте, господин, беспокоиться. Я предвидел это, и бабка уже здесь, и если дозволите…

Не дождавшись ответа, он распахнул дверь в свою каморку и позвал:

— Никитишна!

Демидов недоверчиво разглядывал уже немолодую подвижную женщину, неслышно вошедшую в горницу. «Да нешто простая баба сможет?» — хотел он было запротестовать, но строгий взгляд немца остановил его.

— Здравствуйте, батюшка, — неторопливо поклонилась бабка Никите. Голос у нее оказался певучим и ласковым, круглое русское лицо ее приветливо светилось. Она неторопливо подошла к Александре Евтихиевне и заглянула ей в глаза.

— Не бойся, касатка, все будет хорошо. Глядишь, бог принесет счастья! — спокойно сказала она и оглянулась на мужчин. — Уж не обессудьте, тут дело бабье…

Простая русская баба почувствовала себя здесь полновластной хозяйкой и не спеша принялась за дело. Почтмейстер и Демидов переглянулись и, покорясь ей, вышли в тесную с тусклым оконцем каморочку. Никита сел на кровать и опустил голову на грудь. В душе его нарастали тревога и нетерпение. Схватив немца за рукав, он теребил его, жарко упрашивая:

— Озолочу, ежели добудешь умельца лекаря и хоромы теплые разыщешь!

Сохраняя невозмутимый вид, немец сухо сказал:

— Где добыть здесь лекаря? Да и поздно. Никакие богатства не смогут изменить положения, сударь. Остается терпеть и ждать.

• Предыдущая
• 63/125
• Следующая