Наследники - Федоров Евгений Александрович - Страница 42

• Предыдущая
• 42/125
• Следующая

— Ты чья будешь? — ласково спросил Демидов.

— Крепостного холопа Пимена дочка, — степенно поклонилась девушка.

— Как звать?

— Катеринкой, — отозвалась она и в смущении опустила глаза в землю.

— Добра девка! — похвалил Демидов и вдруг злобно набросился на Митьку: — Это что же ты удумал, бессовестный? Наилучший кус из-под носа хозяина оттяпать решил… А ну, повернись, Катеринка! — Хозяин взял девку за руку.

Молодая кержачка стояла ни жива ни мертва.

— Повернись! — прикрикнул хозяин так, что она испуганно вздрогнула и закрыла лицо руками.

— Ой, стыдобушка! — прошептала Катерина.

— Ты, хозяин, не очень оглядывай! — недовольно нахмурился Перстень.

Демидов не отозвался; он повернул девку к свету и, не отрывая глаз, обшарил все тугое, как спелый колос, молодое тело.

— Добра! — похвалил снова и сказал: — Ты, девка, отныне о замужестве перестань думать. Выкинь из башки! Другая жизнь тебе уготована!

Из глаз Катеринки брызнули слезы.

— Батюшка! — кинулась она в ноги хозяину и завопила: — Не губи меня, несчастную!

Она схватила Митьку за руку и потянула книзу. Перстень нехотя опустился на колени рядом с Катеринкой.

— Смилуйся, Никита Акинфиевич, — поклонился он Демидову, — не разбивай нашей жизни. Сговор полюбовный был, и по душам мы друг другу. Да и обещал ты…

— Как смеешь дерзить? — вскипел гневом заводчик. — На кого голос возвысил, червь? Уйди прочь, нечего тебе тут делать! Уйди, не то холопы вытурят!

Конюх поднялся с колен. Шатаясь, он отступил к порогу. Глаза его потемнели.

— Неладное затеял, хозяин! — сурово, укоряюще сказал он. — Пошто порушил доброе слово?

— Уйди! — крикнул Никита, сорвал со стены плеть и замахнулся на холопа. Перстень втянул голову в плечи и сумрачно вышел из горницы…

— Ну вот! — облегченно вздохнул Демидов и подошел к девке. Любуясь ею, он сказал вкрадчиво: — Суди, ласковая, что за жизнь предстоит за холопом? Мука и скука. Работа без радости да сопливых ребятенков орава. Ноне по-иному заживешь: перейдешь в сии хоромы. Вставай, люба! — Он поднял девку с колен и пытался обнять.

Катеринка оттолкнула хозяина и устремилась к двери.

— Не уйдешь, все равно добуду! — спокойно крикнул вдогонку Никита.

Не помня себя, девка выбежала из демидовских хором. Румянец на ее щеках сменился бледностью. Добежав до заводского пруда, она забилась в густой ивняк и залилась горькими слезами.

Никита Демидов вызвал доменщика Пимена. Когда старик робко переступил порог, хозяин недовольно сказал ему:

— Ты что ж, сивый пес, золото от меня хоронил?

Кержак почтительно поклонился заводчику:

— Николи не таил медного гроша от тебя, Никита Акинфиевич. И батюшка твой чтил меня, холопа, за честность.

— Не о том речь повел, старый! — перебил работного Демидов. — Дочку почему таил?

Старик насторожился, глаза его омрачились тревогой…

— Дочка — дар божий, — уклончиво повел речь кержак. — Шила в мешке не утаишь, девку под замок не упрячешь. Вся она, сиротина, тут перед людьми.

— Не юли, Пимен! — резко сдвинул брови Никита. — Стар становишься. Кто пригреет тебя, когда силы уйдут?

— Это верно, под старость жизнь — не сладость, — согласился старик. — Старость — не радость, не вешние воды…

— Вот что, словоблуд, сколько за девку хочешь? — прищурил глаза Демидов.

— Не пойму, что к чему? Все мы твои, хозяин-батюшка. Крепостные. — Кержак задумчиво огладил бороду и закончил с достоинством: — Все мы работаем на тебя, Никита Акинфиевич, по-честному.

— Это верно, — согласился заводчик. — Сейчас о другом речь: шли дочку ко мне в услужение. Я в долгу не останусь, отплачу…

Старик поугрюмел, молчал.

— Ну, что примолк? — Хозяин положил руку на его плечо.

— Катеринка — дите не продажное! — решительно отрезал кержак. — Хошь в шахту бери, хошь на черный двор, а в барские хоромы не под стать залетать моей синичке. Не будет того, Никита Акинфиевич!

— Ан будет! — вспылил Демидов.

— По своей воле не допущу. Разве в землю уложишь меня! — Пимен распрямился.

— Ноне девку возьму, вот и весь мой сказ! Хотел я по душам с тобой поладить, не вышло. Ступай прочь!

Хозяин грудью напирал на доменщика. Взволнованный кержак отступил к порогу. Переступив его, он накинул гречушник на лысую голову и сокрушенно вымолвил:

— Осподи, до какой напасти дожил!

Лицо старика сразу осунулось, отяжелели ноги. «Что же теперь делать?» — раздумывал он и, желая подбодрить себя, выкрикнул:

— Не дам! Не возьмешь! Людей подниму!..

Однако ничего не мог поделать Пимен. Спустя три дня, когда Катеринка, изгибаясь камышинкой под коромыслом, шла от родника, ее настигли демидовские вершники. Молодцы вышибли ведра, расплескали воду, схватили девку и перекинули в седло. Ускакали они с добычей в демидовский городок. Так и не дождался Пимен своей дочери…

Два дня протомилась Катеринка в светлице: ей дали вволю выплакаться. Толстая, рыхлая демидовская холопка бабушка Федосьевна принесла ей наряды, умыла девку, расчесала косы.

— Сущая царевна! — изумленно всплеснула она руками, дивясь строгой красоте Катеринки.

Ворчливая баба-яга неотступно вертелась подле пленницы. Она хвалила хозяина, уговаривала кержачку:

— Ты не супротивься, милая. Хозяин наш добрый, и по доброте его жизнь твоя пойдет в радостях…

Катеринка обошла и оглядела хоромы. Везде крепкие запоры, дубовые двери, всюду сторожат зоркие холопы. А кругом синие горы и непроходимые леса. Куда уйдешь?

Угадав ее мысли, Федосьевна сказала:

— Не думай, красавица, о другом. Рука демидовская простерлась далеко, не добежать тебе до краю ее. И то рассуди; не кощей он, а могучий муж.

Ночью не приходил сон. Катеринке казалось, что стоит она перед черным бездонным омутом и нет ей спасения. Одна дорога — закрыть глаза и кинуться в бездну…

А когда стали смыкаться глаза и пропели ранние петухи, хозяин пришел, уселся у постели и долго любовался ею. Как заколдованная, лежала Катеринка, затаив дыхание. Под его властным взглядом цепенело тело, сон туманил голову…

Она не слышала, как Демидов наклонился и стал стягивать с ног сапоги…

Мрачным и молчаливым ходил Митька Перстень. При встречах с хозяином опускал глаза. В свободные минутки конюх забирался в сад и ярил медвежонка. Звереныш заметно вырос, входил в силу. В звере проснулась злоба к людям. Одного конюха только и признавал он. Обнимая своего друга, Перстень жаловался:

— Отнял, слышь-ко, мое счастье хозяин, испил мою кровь!

Крепостной не мог остудить в себе жара. Темная, свирепая ненависть к Демидову поднималась со дна его души, ему стоило больших усилий казаться спокойным. Лежа на сеновале, зарывшись в душистые шелестящие травы, он смотрел в узкие прозоры на звезды и думал о горькой судьбе работных.

«Что за народ? — недовольно думал он. — Порознь каждый клянет свою жизнь, а все вместе молчат, гнут перед хозяином спину. А если б подняться да замахнуться… Эх! И где тот человек, который осветит потемки наши?»

Он мысленно перебирал работных и решал про себя: «Нет, не тот человек!..»

Босой и взъерошенный, Пимен в грозу пришел к барскому дому. Холопы не пустили его в хоромы. Старик в рубище стоял под проливным дождем и жадно смотрел на окна.

Вскоре Пимен «посадил козла» в домну. Все ахнули: домна выбыла из строя. При допросе кержак, не таясь, повинился:

— В отместку за дочку хотел Демидову досадить…

Он нисколько не раскаивался в своей вине. Демидов решил отменно наказать виновника. Никто не знал, что надумал хозяин: он только приказал Пимену искупить грех примерной работой и прилежанием. Если же он, холоп, помеху будет творить хозяйскому делу, тогда спуску не давать и проучить его по-демидовски.

Пимена приставили с конем работать на плотине.

По Маукскому тракту, вдали от Кыштымского завода, разлилось широкое и привольное озеро Кириты. Дороги были длинные, тянулись вокруг озера. Тяжелые груженые обозы скрипели в объезд зеркальных вод. Долго надо было ехать из Кыштыма на Уфалей, в Маук, в Ураим.

• Предыдущая
• 42/125
• Следующая