Наследники - Федоров Евгений Александрович - Страница 11
- Предыдущая
- 11/125
- Следующая
— Ну пора, старуха. Покончили, рассчитались. Уходи! — натешившись, заторопил ее Демидов.
Она еще раз бережно пересчитала золото, крепко увязала его в платочек, но не уходила, чего-то выжидала…
— Ты чего же? — удивленно посмотрел на нее Прокофий. — Аль забыла что, иль недовольна?
— Что ты, батюшка, уж как и довольна, как и довольна. Спасибо, кормилец!
— Тогда что же?
Цепким взором старуха окинула горки медных семишников и вдруг робко попросила:
— Дозволь, батюшка, их заодно… Все равно тебе-то ими некогда заниматься. Отдай, касатик!
— Да ты что ж, сдурела, старая? Ведь это денежки, а денежки счет любят!
Бабка кинулась хозяину в ноги.
— Милый ты мой, осчастливь старую! — Она залилась горькими слезами, словно потеряла дорогое…
Прокофий неожиданно для себя снова зажегся озорством.
— Слушай, матушка, так и быть, пусть по-твоему! — сказал он вдруг. — Только уговор такой: унесешь сама до вечера все семишники — твои, не унесешь — пиши пропало. Все заберу, и золото! Идет, что ли?
На своем веку ростовщица немало повидала денег: и золотых, и серебряных, и медных. Понимала она, какой непосильный груз предстоит ей перетащить на своих костлявых плечах, но жадность старухи оказалась сильнее благоразумия. Она торопливо извлекла из угла пыльный мешок и стала сгребать семишники. Демидов с любопытством наблюдал за старой. «Откуда только взялось такое проворство?» — думал он.
А старуха торопилась. Насыпав мешок, дрожа от натуги, она вскинула его на плечи и поплелась к воротам…
Шла шатаясь, тяжелый мешок из стороны в сторону бросал ее щуплое, сухое тело. Из окон, из дверей выглядывали любопытные холопы: «Что только еще надумал наш чудак?»
Несмотря на тяжесть, старуха осилила двор и вышла за ворота.
— Куда ж ты? — крикнул вслед Демидов. Но бабка и не отозвалась.
Она сволокла мешок с медяками домой, вернулась снова. Жадно загребая, насыпала побольше звенящих монет. Изнывая под тяжестью и хрипя, уволокла и второй мешок; прибежала за третьим.
— Бросай, старая: не успеешь, вишь — солнце совсем на березе повисло! — закричал Прокофий.
— Э, нет, батюшка, ты уж не жадничай! Уговор дороже денег! — отозвалась старуха.
Из жалости он помог ей вскинуть на плечи третий мешок с семишниками.
Старуха вошла в азарт: шустро и быстро заторопилась по двору. Досеменив до калитки, она неожиданно зацепилась за порожек и упала носом в землю.
— Эй, вставай, матушка! — сжалился над ней Демидов. — Бог с тобой, бери все. Сейчас мои холопы перетаскают…
Он смолк и в удивлении подошел к старухе.
— Холопы! — закричал он. — Помогите бабке…
Но помогать не пришлось. Старуха лежала недвижимо. Сбежавшиеся слуги повернули ее лицом кверху. В нем не было ни кровинки, ростовщица была бездыханна.
— Упокоилась, хозяин. — Слуги сняли шапки и набожно перекрестились.
Они осторожно приподняли ее, отнесли в сторону и положили на землю, скрестив ей на груди руки.
Неподвижная, умиротворенная, старушонка потухшими глазами удивленно смотрела в голубое небо. Глаза мертвой производили неприятное впечатление.
— Прикройте их! — приказал хозяин.
Холопы наскоро добыли из мешка два медных семишника и положили на глаза покойницы.
Демидов посмотрел на маленькое сухое тело старухи и с сокрушением подумал:
«Эк, жадность-то какая! Всю жизнь гналась за богатством, а, глядишь, двумя медными семишниками прикрыли глаза. Как мало понадобилось — всего две денежки!..»
3
Надвигалась ранняя уральская осень. Над синими горами, над густыми кедровниками пролетали стаи крикливых перелетных птиц. Густым багрянцем пламенела трепетная осина; с задумчивой березки упал золотой лист. Вода в заводских прудах остыла и стала прозрачной-прозрачной. В такую пору в Невьянск прискакал гонец с вестью и приказанием от нового владельца Прокофия Акинфиевича приготовиться к достойной встрече.
Одряхлевший дядя-паралитик Никита Никитич весь затрясся в веселом смехе.
— Молодчага! Демидовская кровь! Отбил-таки свое добро — отцовщину! — похвалил он племянника и закричал холопам: — Чару, да поуемистей, гонцу!
Прибывшему поднесли большой ковш хмельного. Он принял его из рук старого Демидова.
— За доброе здравие старых и молодых хозяев! — льстиво провозгласил вестник и, не моргнув глазом, одним духом осушил ковш.
— Славный питух! — одобрил Никита.
Оживленный, веселый, он вызвал приказчика Мосолова и велел готовиться к пышной встрече молодого невьянского владельца.
Великие тревоги и хлопоты, как пожар, охватили дворню. Много дней в барских хоромах мыли окна, полы, крыльца, чистили люстры, выколачивали ковры. На кухне неугомонно стучали ножи, шипели на раскаленных плитах огромные противни с жареными гусями, дичью, поросятиной. Над дворами летал пух, кричала под ножом птица. На заводскую площадь выкатили медные пушки и уставили их дулом на запад. Дорогу на многие версты усыпали изрубленным ельником; на пригорках расставили махальщиков, чтобы вовремя узнать о приближении молодого хозяина.
В яркий солнечный день хожалый мужик Охломон вывез своего больного господина на крыльцо. С высоты его Никита Никитич в напряженном ожидании вглядывался в убегающую вдаль дорогу. Обряжен был старик в вишневый бархатный халат с кружевами и мурмолку, расшитую золотом.
— Чуешь, ныне к нам прибудет новый хозяин? — оживляясь, обратился Демидов к хожалому.
— Чую, батюшка Никита Никитич! — покорно отозвался тот, склоняясь над креслом-возилом.
— А то чуешь, что новый хозяин — продувной и шельмец? — допытывался паралитик. — Чего доброго, он сгонит нас со двора!
— Что вы, батюшка! — подобострастно отозвался Охломон. — Не допустит этого любезный Прокофий Акинфиевич. Притом, слава тебе господи, и вы в силе — телесной и денежной. У вас и своих заводишек хватит на полцарства!
— То верно! — стукнул посохом о половицу крыльца Никита и ястребом поглядел на мужика. — Хвала богу, понастроил батюшка заводов и на мою долю. Но знай, холоп, — нет для меня краше завода Невьянского!
— Сударь-батюшка, а кому не красен наш Невьянск… Ой, никак машут? Едет! Едет! — заорал вдруг Охломон.
Демидов прищурился; солнце ударяло ему в лицо. Он взмахнул платочком, и в ту же секунду рявкнули медные пушки. На колокольне зазвонили колокола. Из хором выбежали слуги.
— Едет! Едет! — закричали на дозорной башне.
— Едет! Едет! — закричали на дороге, у ворот и во всех закоулках завода.
И на зов, как бурлящие ручейки, на площадь стали сбегаться работные, женки, холопы. Все с напряжением глядели на пригорок, ждали появления экипажа.
Никита Никитич нетерпеливо постукивал посохом. Позади жарко дышал хожалый. С каждой минутой росло томительное напряжение. Вот на гребешке холма вырос всадник, задымилась пыль.
— Казак! Передовой казак! — закричали на площади.
В ответ на звоннице еще яростней забушевали колокола.
Еще раз ударили пушки, и эхо выстрелов раскатилось продолжительным ревом.
И, как бы по зову их, на холме возникло видение: высокая колымага, оранжево засверкавшая на полуденном солнце. Странные кони, запряженные цугом, повлекли ее вниз по скату. Впереди запряжки бежали скороходы, потные, в пестрых одеждах, и кричали:
— Пади, пади! Прочь с дороги!
Никита Никитич вытянул гусиную шею и зорко глядел на приближавшийся кортеж.
Палили из пушек, великий грохот катился по горам. Неистово звонили колокола.
— Но что это за кони? Что это за слуги? Уж не наваждение ли? — смущенно озирался старик Демидов на дворовых.
Работные, женки и ребятишки таращили глаза на невиданное зрелище. Спустившись с холма, вслед за скороходами на заводский двор вкатилась огромная тяжелая колымага, окрашенная в ярко-оранжевый цвет. Цуг состоял из диковинных коней: в корню были впряжены два крохотных конька, а два огромных битюга горой двигались в середине, с карликом-форейтором на спине. Впереди бежали две кобылицы-карлицы, а форейторы восседали на них столь высокого роста, что длинные ноги их тащились по земле.
- Предыдущая
- 11/125
- Следующая
