Нора (сборник) - Азольский Анатолий - Страница 14

В проходной долго мусолили списки, Михаила Ивановича нашли в 12-м отделении: свидания раз в неделю, по воскресеньям, и только с ближайшими родственниками, для чего — паспорт.

Алеша прошел вдоль забора и через дыру пролез на территорию психиатрической больницы, куда увезли внезапно сошедшего с ума Михаила Ивановича. Что-то вроде военного городка раскинулось на пяти гектарах подмосковной земли, одноэтажные корпуса, много зелени, сущий рай, аллеи посыпаны песочком. На скамейке у заборчика с ведрами у ног сидели алкаши, закатав рукава. Всем сделали укол, потом начали разносить водку. Процесс принятия ее сопровождался дуэтом врачих. Одна громко возглашала: «Водка — зло! Водка — зло!» Вторая звонко подлаивала: «Водка — зло, зло! Водка — зло, зло!» Кругом толпились любопытные, смеясь и подначивая. Многих алкашей уже мутило, но два тощих мужичка не испытывали никаких тягот с животом, рыгать в ведро не желали и невозмутимо посматривали на страдающих соседей. Зоркие врачихи тут же увели в палату этих особо опасных больных, чтоб они не портил и праздник медицинской мысли и не опровергали метод, тем еще подлый и глупый, что укорачивал жизнь, не отвращая людей от водки. Эту медицинскую процедуру алкаши называли так: рыгаловка.

Было половина двенадцатого, у кухни уже собрались пришедшие за обедом больные с бачками, с ведрами на тележках из отделений, что вдалеке. Почти все — вполне нормальные на вид люди. Тронутые болезнью узнавались легко, но как — определить невозможно. Громыхая ведрами, подошла миленькая и наискромнейшая девушка, длинные ресницы ее стыдливо упали, когда в мужском разговоре промелькнул мат, и радостно взметнулись кверху, как только к ней галантно обратился с вопросом чопорного вида старик: «Позвольте поинтересоваться, Аннушка, навестил ли вас жених?» Энергично поводя плечами и бедрами, девушка описала свидание с мельчайшими подробностями, причмокивая и повизгивая, словами, от которых застыдились бы эротоманы. Подошедшая медсестра кулаком саданула девушку в бок, и та мгновенно превратилась в послушную школьницу. Никто не улыбнулся и не засмеялся. На всех бачках и ведрах красной краской было выведено: 7-е отделение, 16-е отделение и так далее, из 12-го никто пока не появлялся. Алеша терпеливо ждал. Откуда-то из-за угла необъяснимо странной походкой вышел высокий лобастый парень, что-то держа у самого уха. Был он одет в синие больничные шаровары и курточку. Все заулыбались, увидев его, очень серьезного и полностью сосредоточенного на том, что слышалось ему из приемничка, приложенного к уху. «Витюня! Командуй! Пора выдавать!» Витюня предостерегающе поднял палец, призывая к молчанию и продолжая вслушиваться в радиоголос. «В Бомбее восстали слоны!» — радостно оповестил он и вновь прильнул к эфиру, после чего грозно приказал: «Начинай!» Ставни раздаточного окна подались в стороны, черпак, вмещавший ведро, выплыл из глубин кухни, опорожнился в бачок, скрылся и вернулся, чтоб наполнить подставленный чан с ручками. Запах еды разнесся над больницей, игроки на волейбольной площадке побросали мячи и разбежались. «Компоту побольше!» — дал еще одну команду Витюня и пошел дальше, считая свою миссию выполненной. Он так энергично и суетливо двигал плечами и свободной рукой, что создавал иллюзию быстрого перемещения, на самом же деле удалялся от кухни с черепашьей медлительностью. Все с уважением наблюдали за ним, любуясь торжественностью неспешной поступи. Нашлись и неверующие, кто-то с сомнением отнесся к восстанию слонов, на что получил — со смехом — возражение: «Не то еще услышишь, когда Витюня вставит батарейки!»

Бачковые 12-го отделения пришли с санитаром, что означало: режим там наистрожайший. Но санитар, к счастью, был молод и безотказно принял от Алеши подарок — бутылку коньяка, благожелательно выслушал его, затем, балуясь, оглушил медицинскими терминами, психозы и неврозы соседствовали с депрессивными состояниями и ступорами. Покрикивая на бачконосов, как на мулов, санитар показал Алеше, к какой двери отделения надо ему подойти. Через минуту он открыл эту дверь и провел его в огороженный участок дворика, истоптанный тысячами ног. Еще одна дверь распахнулась, и во дворик впихнули упиравшегося человека. Это был Михаил Иванович. Алеша поначалу не узнал его: уж очень пухлым казался тот, отъевшимся и опившимся. Михаил Иванович совсем облысел, зато чахлая бороденка задиралась кверху.

Припав к его груди, Михаил Иванович бурно расплакался: — Алешенька, один ты у меня остался, не знаю, когда увидимся еще…

Он всхлипывал, он дрожал, он стонал, но затем слова его стали короткими и злыми.

— Я здоров, — четко произнес Михаил Иванович. — Я абсолюта о здоровый человек, верь мне, но отсюда мне уже не выбраться. Ты был прав, когда говорил мне о выживании. Я выжить не смог. А ты обязан выжить! И у меня к тебе последняя просьба — выживи! Выживи сам и помоги выжить Светочке! Дай ей маленькое счастье! Дай денег, если в них для нее счастье! Ты можешь найти их, можешь. Ты очень умный. Когда я решил помочь тебе, у меня ведь еще остались старые связи, я мог тогда узнавать о людях самое сокровенное, и то, что я узнал о тебе… Да, ты сможешь! Против тебя — власть. Но она порождение тупого и злобного мозга, она берет обманом и количеством, ее можно перехитрить. Отними у этой власти деньги! Они твои! Отними! Она грабила тебя тридцать лет, ты возьмешь то, что принадлежит тебе. И поделись со Светочкой. Я начал было оформлять завещание, но увидел, что нет у меня ничего, кроме японской кинокамеры. Возьми ее себе, ты знаешь, куда я ее спрятал. Знаешь?

— Знаю, — сказал Алеша. Кинокамеру Михаил Иванович пропил в загульном декабре, о чем сам рассказывал ему.

— И прибавь к ней мою жизнь. Распорядись моей смертью, скажи мне, когда умереть, приди и скажи. Будь безжалостным! Отними деньги! Грабь и убивай! Беспощадно! Ты ведь такой и есть — беспощадный, потому что ненавидишь алкоголиков! Значит, и людей не любишь. Но я тебя люблю. Только ты и есть у меня на белом свете.

Санитары приподняли и унесли впечатлительного Михаила Ивановича, обрекая Алешу на догадки о том, с чего это вдруг помешался аппаратчик.

Но еще одна преграда рухнула, и, расчищая путь к будущему, Алеша углубился в магазинные низы, подвалы и склады, с фонариком обшаривая их. Подобрал ключ к двери, которую начали было закладывать кирпичом, но так и не заделали. Открыл и увидел кучки застывшего цемента, битый кирпич, ведра с каменно застывшей масляной краской — здесь, без сомнения, была бытовка строителей. Через два лаза пробрался он к еще одной двери, с нею Алеша провозился два вечера, но открыл и уперся в металлическую решетку, которую, однако, можно было приподнять и отодвинуть. А за нею — поворот лестницы, приводящей на первый этаж трансагентства. Если выйти на улицу, то рядом посылочное отделение почты.

За полторы минуты, прикинул Алеша, можно преодолеть путь от кабинета Самуила Абрамовича до первого безлюдного этажа трансагентства.

Инкассаторы приезжали и уезжали, плюгавенький гражданин пропадал в подъезде и выплывал оттуда с четвертью миллиона, не подозревая, что по пятам за ним ходит Алеша, подыскивая Геннадию Колкину место в будущей операции, и поиски приводили в отчаяние, временами казалось, что задуманный трезвыми мозгами спектакль — те самые алкогольные химеры, что похмеляют пьяниц. Остававшийся в машине старший инкассатор окриком задерживал тех, кто внезапно появлялся у подъезда.

Но однажды под окнами бухгалтерии возник — стараниями рачительного Самуила Абрамовича — чем-то провинившийся грузчик. С этого вечера пустые коробки, ящики и пакеты не уносились на свалку и не поджигались там, отходы магазинного производства превращались грузчиками в компактные тюки и переправлялись на склад — к полному удовлетворению пожарной инспекции. Грузчики взваливали ценное сырье на плечи и через бухгалтерию несли внутрь магазина, дребезжащий звонок звал Алешу к шахте подъемника, он выбрасывал оттуда уже связанный картон и относил в пустующий склад.