Ермак - Федоров Евгений Александрович - Страница 75
- Предыдущая
- 75/213
- Следующая
«Крепость! — тревожно подумал наместник. — Однако же бояре хитры и злопамятны, их жало и через тыны пролезет!»
Ворота раскрылись, и колымага, грохоча окованными колесами по бревенчатой мостовой, приблизилась к дворцовой площади. Отсюда приходилось идти пешим. Кряхтя вылез Ромодановский из колымаги и поразился оживлению перед палатами. Тут толпились молодцы из отчаянных голов, одетые в простые сермяги, обедневшие дети боярские, мелкопоместные дворяне. Хотя Ромодановский родом был и не знатен, но льнул к боярству. Среди прибылых в слободу толкался молодец лет двадцать, кудряв, красив собой. Все расступались перед этим юношей, одетым в богатую ферязь, на которой вместо пуговиц сверкали драгоценные камни. Было что-то женоподобное, неприятное в движениях этого самоуверенного царедворца.
«Басманов, царский любимец! — догадался наместник и уже загодя приготовил угодливую улыбку. — Глядишь, сгодится».
Вот и дворец. Перед резным крыльцом толпились нищеброды. Они гнусаво распевали псалмы, истово крестились, каждый старался протиснуться вперед и показать свои страшные язвы. Дворецкий, стоя на нижней ступеньке крыльца, раздавал от царского имени медные грошики и ломти хлеба. Нищие толкались, бранились, спорили. Слуга разгневался:
— Жадничаете. Ах, окаянные! Зайдется душа, — медведя с цепи спущу на вас!
Сразу смолкло. В наступившей тишине на самом деле послышался медвежий рев. Для царской потехи не одного зверя держали в клетках.
Ромодановский со страхом взглянул на мрачные стрельчатые окна дворца. Ему показалось, будто мелькнула тень Грозного.
После долгих усилий гостю удалось добраться до спальничего. Наместник низко поклонился ему:
— Прибыл до великого государя с важной вестью. Тешу себя счастьем увидеть светлый лик государя.
Спальничий высокомерно взглянул на приезжего и снисходительно ответил:
— Счастье, человече, не зернышко — из-под жернова целым не выскочит.
— Это верно, — согласился Ромодановский, — при счастье и петушок яичко снесет, а при несчастье и жук забодает. Помоги да уму-разуму научи, в долгу не останусь, — опять низко поклонился он.
— Ныне великий государь к вечерне пойдет. Некогда. Иди к дворне в терем и жди…
Пришлось покориться.
Когда заблаговестили, пермский гость вышел на площадь и тут, у собора, решил подстеречь царский выход на богомолье. Но царь и опричники не вышли на благовест. Время тянулось долго. Наступили сумерки. Из-за рощи поднялись золотые рога месяца. И тут началась суматоха, из теремов все торопились к собору.
«Как же я проспал? — с досадой думал усталый наместник. — Неужто уже с вечерни государь возвращается?» Он проворно надел однорядку и заторопился к храму. То, что увидел пермяк, потрясло его. Ему почудилось, что он попал в мрачный монастырь. Из собора по направлению ко дворцу двигались попарно молодцы, одетые в шлыки и черные рясы, с горящими восковыми свечами в руках. Впереди всех шел царь, одетый иноком. Он еле передвигал ноги, опираясь на жезл. Глаза его, большие и пронзительные, блестели лихорадочным огнем. Лицо истощенное, бледное и потное. Бородка висела жидкими клочьями. Ромодановский ужаснулся: «Ох, господи, и это в сорок лет!»
Иван Васильевич перебирал черные четки и глухо боромотал:
— Упокой, боже, души побитых мною… И что поделаешь, господи, ты уж знаешь, что я хотел славы и крепости моей державе. Кто стал против сего, тот становился врагом нашим… Помяни их, господи, во царствии твоем…
Благовест смолк, среди мрачного безмолвия слышался треск свечей.
Позади царя шел широкоплечий, с рыжей бородой, богатырь.
«Малюта Скуратов», — со страхом признал наместник в монахе опричника и прижался к стене.
Но глаза Грозного нашли его там. Царь подозрительно посмотрел на Ромодановского и узнал его.
— Ты как тут оказался? — скрипуче спросил он, и худые длинные пальцы крепко сжали посох.
Наместник встал на колени:
— Прости, великий государь, дела неотложные поторопили к тебе…
Иван взмахнул рукой:
— Брысь, дела пусть московские бояре вершат, а я тут горький инок. Уйди…
Из глаз Ромодановского выкатились слезы жалости. Он молча склонил голову и покорился судьбе. Но вдруг Грозный остановился, поманил его к себе.
— О чем хлопочешь, человече? — страшными глазами он уставился на Ромодановского.
— Из Пермской земли спешил, великий государь. Грамоту от хана Кучума привез…
Глаза Грозного вспыхнули ярче, он сбросил шлык. Длинные редкие волосы с ранней проседью разметались по ветру.
— А, Сибирь, вотчина наша! — оживленно заговорил он. — Ты, Малюта, приведи ноне сего посланца ко мне, ноне, непременно…
Скуратов пытливо посмотрел на Ромодановского:
— Жди, приду за тобой!
Мрачная вереница иноков двинулась дальше. Долго не мог опомниться наместник, на лбу выступил холодный пот. Перед взором все еще маячила сильная, грузная фигура Малюты Скуратова, и по-страшному звучали слова: «Жди, приду за тобой!»
В людском тереме гость сел за стол и затих. На душе у него было смутно, тревожно. Склонясь над столешницей, он незаметно задремал.
В полночь его растолкали властные, сильные руки. Ромодановский открыл глаза, — перед ним стоял Скуратов.
— Торопись, наместник, да захвати грамоту сибирскую. Государь поджидает тебя, — спокойным и добрым голосом заговорил опричник. — Да ты не бойся, я только для бояр страшен. Они и россказни распустили про меня, зверем зовут…
Пермяк поклонился Скуратову:
— Спасибо, Григорий Лукьянович, за ободрение. Не верю я боярским россказням, — поднял он на опричника спокойные глаза.
И впрямь, в обычном кафтане Малюта весьма походил на радушного бородатого мужика. Лицо его светилось простотой, душевностью.
— Чем это ты занозил царское сердце? — спросил он. — Не терпит свидеться с тобой.
— Грамоту от сибирского салтана привез…
— Сибирь, дальняя сторонушка! — обронил Скуратов. — Дивен край… Нам бы его…
Он неторопливо провел пермяка во дворец, и долгими ходами и переходами они пришли к узенькой двери.
— Тут поджидает, — тихо шепнул он и постучал. — Ты иди, а я тут посторожу. Вот моя местина, — показал он на лавку, покрытую войлочной кошмой. — Тут и стерегу нашего батюшку.
В небольшой горенке перед киотом мерцали лампады. Невозмутимая тишина наполняла царский покой. Иван Васильевич сидел в кресле, устало склонив голову. Бледное лицо его оживляли большие быстрые глаза. На царе — желтый становой кафтан, стеганный в клетку и подбитый голубым шелком. Восемь шелковых завязок с длинными кистями висели вдоль разреза. Всех устрашающий посох стоял прислоненным к стене, а колпак, украшенный редким изумрудом, лежал на столе.
Иван Васильевич приветливо улыбнулся вошедшему:
— Ну, вот и свиделись. Будто угадал ты мои думки, давно поджидал вестей из сибирской стороны. Борзо перечил Кучумка… Худо, знать, ему приходится, коли вспомнил о нас, бедных! — горькая усмешка прошла по тонким губам Грозного. — Татары всегда хитрили перед Русью, а этот самый лукавый из лукавых. Ну, подойди поближе!
Ромодановский приблизился, низко поклонился.
— Я тож так думаю, государь, что плохо хану ныне, если о Москве вспомнил, — в дрожащих руках наместник держал свиток с большой печатью.
— Ну, зачти, что пишет он? — сказал Грозный и весь насторожился.
Пальцы пермяка не слушались, а мысли неслись бешено, сменяя одна другую: «По всему видать, немощен царь, вишь, как осунулся, хил стал. Подкосила, ой сильно подкосила измена Курбского!.. А Кучумка пишет дерзко. Страшно!». Наконец он справился и развернул свиток.
— Думному дьяку надлежит то зачесть, ну да ладно, — вяло махнул рукой Иван Васильевич. — Читай раздельно!
Ромодановский громко стал читать ханскую грамоту:
— "Бог богат!
Вольный человек, Кучум царь, слыхали мы, что ты, великий князь и белый царь, силен и справедлив есть"…
Начало Грозному понравилось, он провел перстами по остаткам бороды, на лице появился легкий румянец.
- Предыдущая
- 75/213
- Следующая
