Ермак - Федоров Евгений Александрович - Страница 40

• Предыдущая
• 40/213
• Следующая

Первой очнулась Клава. Усмехнулась криво, уронила топор и медленно пошла прочь. Облегченно вздохнув, опустила нож и Василиса.

Волга текла навстречу, могучая, веселая, играя на солнце серебристой чешуей. Вправо тянулись длинные песчаные отмели. Нижегородский купец Яндрей — толстомордый жох, провора — сидел на скамье у мурьи и поглядывал то на парус, то на бурлацкую ватагу. Глаза Яндрея — сытые, довольные — щурились от речного блеска.

Влево береговой осыпи, по раскаленному галечнику, согнувшись в три погибели и навалившись на лямочные хомуты, бурлаки тянули бечеву. Ветер стих, паруса обессиленными болтались на реях. Купец покрикивал на бурлаков:

— Эй ты, лягва болотная, шевелись бодрей!

Вел ватагу гусак, он и песню заводил:

Вы, ребята, не робейте,

Свою силу не жалейте!

Эх, дубинушка, ухнем!

Эх, зеленая, сама пойдет!..

Глядя на хлопотунов, купец Яндрей самодовольно думал: «Дика земля, дикий народ, — на том жить можно. Исстари боярин да купец крепко стоят за мужицкими горбами!»

— Эй, Ермошка, жбан квасу! — крикнул он тощему унылому приказчику. Тот угодливо сбегал в камору, притащил квасу. Яндрей жадно припал к жбану. Утолив жажду, погладил живот, крякнул: «Хорошо!..»

И все ему в этот жаркий солнечный день казалось приятным. Был он здоров, силен и удачлив: ловко обменял в Кызылбашской земле пеньку, мед, меха соболиные на узорье цветное, на шелка, ковры и платки расписные, мягкие, теплые, связанные из легчайшего козлиного пуха. Верилось Яндрею в свое счастье, так и подмывало его пуститься в пляс, да жара стоит. Он щелкнул пальцами, весело взглянул на Ермошку…

А тот словно застыл на месте, лицо с редкой молчаливой бороденькой вытянулось, стало тревожным:

— Ох, господи, Молодецкий курган близится. Пронесите, святые угодники!

— Да ты что струсил? — выхваляясь своей смелостью, выкрикнул купец. — Кличь ружейников, ставь еще парус, да эй вы, дружней, робята! Ведро хмельного, торопись!

Гусак заорал ватаге:

— Слышали… Разом, эх да… — и снова завел на все тихое раздолье:

Эх ты, тетенька Настасья,

Раскачай-ка мне на счастье…

У-у, дубинушка, ухнем!

У-у, зеленая, сама пойдет!..

— Ходу! — горласто приказал купец и вдруг оторопел.

— Куда, батюшка, торопиться? — загалдели бурлаки. — Глянь-ка, станица спешит!

Гусак сбросил лямку и устало опустился на песок, за ним бросили бечеву ватажники. Яндрей подбежал к борту судна и загрозил кулаками:

— Галахи, что расселись! Шкуру спущу!.. Торопись, проскочим!

— Поздно, батюшка, — смущенно отозвался приказчик. — Становись на колени да молись Господу, может солнышко в последний раз видим…

— Да ты сдурел? Может то и не станица, а рыбаки на тоню выплыли, — запротестовал купец.

Ружейник, стоявший у борта, хмуро отозвался:

— Какие рыбаки? Не пора им. Нешто не примечаешь, хозяин, как упористо гребут. Рыбаки неторопко, покладисто идут — на весла не ложатся. Казаки спешат!

— Братики, за пищали! — завопил купец. Он смахнул шапку и закрестился часто. — Свят, свят, обереги нас, Миколка угодник. Коли уберегешь, пуд воску на свечу в обитель сдам! — он подошел к пищальникам и стал пытливо вглядываться в их отчужденные, хмурые лица. «Продадут, как Бог свят, продадут», — с опаской подумал Яндрей и позвал приказчика:

— Ермошка, кати сюда бочонок хмельного. Пей, братцы, жалую. Ничего не жалко, только обороните!

— Ты, хозяин, не лебези! — строго остановил его старшой охраны. — Вином не купишь, а биться с повольниками по уговору будем…

Яндрей со страхом взглянул вперед. Из-за солнечного плеса выбежал ертаульный струг в шесть весел. Шел он ходко в самой стремнине, а из тальника, подле речного устьица, утиной стайкой вынырнули струги. Сидели они низко в воде, и только сверкающие брызги алмазной россыпью разлетались с быстро взмахиваемых весел.

На переднем струге, под парусом, стоит кудрявый детина с густой смоляной бородой. Он протягивает в направлении купецкого судна руку и что-то кричит. Легкий речной ветер доносит глухой рев голосов и свист. Струги полным-полны ватажниками. У Яндрея на лбу выступил холодный, липкий пот.

— Братцы не выдавай! Ермошка, топор мне! — а сам кинулся в мурью. В ней образ Николы мирликийского, перед ним лампадка теплится. Купец бухнулся на колени и стал со слезой просить:

— Сбереги, святитель, добро мое! Ей-ей, не забуду. Во Нижнем Новгороде молебен отстою. Ей-ей, нищую братию семишниками одарю…

Рядом зашумела вода, раздались буйные окрики:

— Эй, бурмакан-аркан, кидай пищали, а то в Волгу пометаем!..

Яндрей зажмурил глаза: вот когда беда подкатилась к порогу. По палубе затопали тяжелые шаги: разбегалась охрана. Приказчик пронзительно завыл:

— Сгибли, ой, сгибли, братушки…

Словно кнутом хлестнул купца выкрик:

— Сарынь на кичку!

Яндрей схватил топор и выбежал наверх. Из стругов уже лезли станичники. Багры крепко вгрызлись в борта. Высокий казак с кистенем подбежал проворно к вопящему приказчику и хлестнул его в темя. И не пикнул Ермошка, — вытянулся насмерть. А казак кричал:

— Батько, одного угомонил!

Ермак перебрался через борт, и вот он, как чугунный, крепко расставив ноги, стоит перед пищальниками:

— Ну, что удумали? За купца биться станете или жизни надо? — озорная усмешка блеснула в курчавой бороде.

Старшой пищальник ответил за всю охрану:

— Жизни нам!

— Коли так, складывай пищали да сходи на берег!

— Разбойники! — завопил купец. — На трудовое позарились! Не дам, непущу! — А мы и спрашивать не станем! — с насмешкой сказал ему Ивашка Кольцо и перехватил топор. — Братцы, кунай его в воду!

Повольники скрутили купцу руки и подвели к Ермаку. Атаман нахмурился, неприязненно глянул на Яндрея.

— Чего вопил?

У купца перехватило дыхание: по глазам Ермака угадал он свою судьбу и сразу опустился на колени.

— Батюшка, половину добра бери, а другую мне оставь, — взмолился Яндрей. Ермак усмехнулся: — Жигули, купец, еще не минул. Там вторую половину возьмут. От хлопот тебя избавим…

— Душегубы! — рванулся купец и бросился на Ермака. Могучий кулак опустился на голову Яндрея.

— Кончай, да грузи тюки! — крикнул повольникам атаман.

Купца схватили и, раскачав барахтающееся цепкое тело, бросили в самую крутоверть.

— Помяни, господи, его душу! — крикнул в догонку Богдашка Брязга и побежал к трюму. Сорвали замок и стали вытаскивать товары и грузить на ладьи.

Бурлаки сидели на сыром песке и, понурив головы, ждали своей участи. — А с нами как, атаман? — спросил Ермака гусак ватаги.

— Выдать им бочку меду, да куль муки, да на рубахи, и пусть уходят подале от беды! — распорядился Ермак и стал поторапливать казаков…

Опустились сумерки. На реке опустело. У берега запылал костер, бурлаки черпаком по кругу распивали мед и поминали купца:

— Скареда был…

— Каждый кус в счет клал.

— Ни отвального, ни отчального, одна брань.

— Ни лаптей, ни щей…

Гусак тяжело вздохнул и обронил:

— Солона ты, жизнь бурлацкая. Выпало счастье, гуляй орава!

Волга покрылась мраком, в котором слышался плеск волн. Шумели темные леса. Бурлаки захмелели и завели веселую:

Ночуй, ночуй, Дунюшка,

Ах, да ночуй, любушка.

Ты ночуешь у меня,

Подарю, дружок, сережки я…

А в эту пору повольники вернулись в стан. Ермак поднялся на крутоярье и вдалеке во тьме увидел пламя: горело подожженное купецкое судно, удалявшееся в низовье…

Василисе снился сладкий сон. Вывезли из набега повольники богатств видимо-невидимо. Ермак сам надел ей на шею жемчужное ожерелье и сказал: «Носи на счастье, радость моя!»

• Предыдущая
• 40/213
• Следующая