Ермак - Федоров Евгений Александрович - Страница 101

• Предыдущая
• 101/213
• Следующая

Казаки не сразу вернулись к Строгановым. Проремели льды на Сылве, прошел весенний паводок, зазеленели леса, а Ермак не торопился. Много тяжких дней и ночей пережито в этом студеном и диком краю, тут на крутояре сложили в братскую могилу десятки казаков: круто было! Но здесь, в суровых днях родилось одно решающее — войско. Беды закалили людей. Грозное испытание не прошло напрасно. Ермак как бы вырос, и слово его в глазах дружины — было крепкое слово. Жаль было расставаться с острожком — первым русским городком на неведомой земле. Тут во всей полноте осознавалась своя воля. И хотя гулебщики особо не кланялись Строгановым, а все же считались служилыми казаками.

Отцвела черемуха, закуковали кукушки в лесу. Повсюду поднимался смутный, непрерывный шум весенней жизни. Гусляр Власий, сидя на угреве, дивился всему. Он сильно похудел, седина отливала желтизной, а старик хвалился:

— У меня, браты, еще силы много! Не сбороть смерти, не сокрушить ей мои кости. Мне еще рано на печи-то лежать. Ух, ты! — Он лез к плотникам с топором, — пытался гусляр ладить струги. Кормщик Пимен гнал его прочь:

— Уйди, тебе еще сил набраться надо…

Власий не уступал; поплевав на жилистые тонкие ладони, он начал тюкать топором. Незлобиво отвечал кормщику:

— Стой, не гони! Ничего, что стар и хвор. Коли сердце мое подсказало, руки мои все сделают…

Ермаку нравилось упорство старика. Он сказал казакам, показывая на деда:

— Есть людишки, которые по жизни ползают, а этот гамаюн и в старости орлом взлетает!

Люди не хотели теперь заползать в смрадные избы и сырые землянки, и спали под звездным небом. И для казацкого сердца была самая великая отрада — сидеть у костра в тишине ночи, прищурившись, долго смотреть на синевато-золотые языки огня, прыгавшие по поленьям.

— Батько! — обратился к атаману сидевший у огнища поп Савва. — Раздумал я и вижу, — дойдем мы в Сибирь. Все осилим, и нашу неудачу на Сылве обернем удачей. Труден будет наш путь, а все же выйдем на простор. Сижу, и на память пришло мне вычитанное в древней арабской книге. Есть в одной горной стране страшное ущелье и над ним высоко-превысоко узкая скала — проход по обрыву. Не всякий ступит на эту тропку — так коварна она. А рядом на камне арабская надпись: «Будь осторожен, как слезинка на веке, — здесь от жизни до смерти один шаг». Вот то и любо, что выбор есть. И порешили мы всем лыцарством жить и до Кучума добраться!

Иванко моргнул глазом атаману:

— Умный поп казацкий.

Ермак на это ответил:

— Неужто нам дураки надобны? — А сам о другом думал: «Где взять хлеб, зелье, пушки, паруса? Как заставить Строгановых отдать столь добра?».

Отходил май, отцвела цветень и угомонились по гнездовьям птицы, когда казаки сели в струги и кормщик Пимен махнул рукой:

— Ставь паруса!

Легко и быстро поплыли по течению. И Сылва иной стала — нарядной, озолоченой солнцем. Пели казаки удалые песни. Немного грустно было покидать выстроенный острожек. Вот в последний раз мелькнула тесовая крыша часовенки и скрылась за мысом.

Нежданно-негаданно нагрянули казаки к Строгановым. Все пришлось ко времени. Только вырвались казаки на Каму-реку, и увидели скопища вогуличей, а вдали за перелесками дымились пожарища. Опять враг ворвался в русскую землю. На становище поймали отставшего вогулича и доставили Ермаку. Завидев воина в кольчуге и шеломе, с большим мечом на бедре, пленник пал на колени и завопил:

— Пощади, господин. Не сам шел, а гнали сюда…

— Кто тебя, вогулича, гнал? — гневно посмотрел на него Ермак.

— Мурза Бегбелий гнал. Сказал, всем ходить надо, русских бить! Помилуй, князь…

— Увести, — повел глазом атаман, и казаки потащили вогулича в лес…

Ермак вымахнул меч:

— Браты, неужто выпустим из наших рук татарского грабежника?

— Не быть тому! Вот бы кони, как на Дону! — с грустью вспомнили казаки. — Ух, — и заиграла бы тогда земля под копытами…

Мурза Бегбелий Агтаков торопил вогуличей к Чусовским городкам. Они шли, потные, пыльные, черной хмарой. Их саадаки полны стрел, у многих копья и мечи. За собой на отобранных у посельников конях везли узлы с награбленным. Телохранители Бегбелия вели в арканах трех молодых полонянок. Подле мурзы вертелся черненький, проворный как мышь, татарчонок. Он кричал телохранителям:

— Девка русская-золото. Так сказал Бегбелий. Якши!

По лугам разливался беспрестанный пчелиный гуд. Ветер переливами бежал по цветенью и доносил к дороге медовые запахи. Полонянки расслабленно просили татар:

— Дай отдышаться. Истомились…

Их густые волосы, цвета спелой ржи, развевались, и на тонких девичьих лицах перемешались слезы и пыль.

Татары безжалостно стегали их.

— Машир, машир!..

Но не дошли злыдни до Чусовских городков, не пограбили их. У самых ворот острожка настигли казаки грабежников и порубили.

У Бегбелия сильный и смелый конь. Мурза хитер и труслив, как лиса. Когда он увидел, что вогуличи гибнут под мечами и разбегаются, он юркнул в лесную густую чащу, домчал до Чусовой и направил скакуна в стремнину. Быстра вода, но добрый конь, рассекая струю широкой грудью, боролся с течением и, наконец, вынес мурзу на другой берег. Бегбелий поторопился по крутой тропе проехать скалы. И тут на берег выбежал Ермак с попом Саввой.

— Батько, вот он — зверь лютый! — показал поп на всадника, который будто замер на скале. Татарин презрительно смотрел на атамана:

— По-воровски бегаешь! — с укором крикнул Ермак. — Не пристало воину уходить от врага! Сойди сюда, померяемся умельством и силой!

Сквозь шум воды вызов казака дошел до мурзы. Он усмехнулся в жесткие редкие усы, в узких глазах вспыхнули волчьи огни.

— Я знатный мурза! — заносчиво выкрикнул Бегбелий. — А ты — казак, послужник-холоп. Мне ли меряться с тобой силой? Не спадет солнце в болото и мурза не снизойдет до холопа! — он дернул удила, конь загарцевал под ним.

Ермак выхватил из-за пояса пищаль, поднял быстро, но все, как морок, исчезло. Не стало на скале Бегбелия, только мелкие кусты все еще раскачивались, примятые конским копытом.

— Опять ушел, грабежник! — обронил Ермак и вернулся на место схватки…

Перед казаками широко распахнулись ворота острожка. Максим в малиновом кафтане вышел навстречу атаманам, а рядом с ним стояла в голубом сарафане светлоглазая женка Маринка, держа на расшитом полотенце хлеб-соль.

Ермак бережно принял дар, ласково поглядел на красавицу и поцеловал пахучий каравай.

— Самое сладкое, и самое доброе, и радостное на земле-хлеб! — сказал тихим голосом атаман. Марина вся засветилась и ответила:

— Пусть по-твоему…

Максим Строганов, сияющий и добродушный, поклонился казакам:

— Благодарствую за службу…

— Оттого и вернулись, чтоб оберечь твой городок! — откликнулся Иванко Кольцо. — Глядим, темная сила прет, пожалели вас…

— Спасибочко! — еще раз поклонился господин. — А теперь пожалуйте в покои. Победителю отныне и до века — первая чара.

Гамно вошли казаки в знакомые покои, расселись за большие столы. Зазвенели кубки, чаши, кружки, чары, овкачи и болванцы, наполненные крепкими медами. Началась после зимних тягот шумная казачья гульба…

Лето отслужили казаки в вотчине Строгановых, ожидая татарского нашествия. Но в этот год царевич Маметкул не приходил из-за Каменных гор. В сухое лето быстро созрели хлеба, и посельщики спокойно собрали их с поля, свезли и уложили в риги. Осень выпала щедрая: рыбаки наловили и насолили бадьи рыбы, строгановские амбары набили зерном, толокном. В подвалах — липовые бочки меду. В ясные ночи высоко в небе плыл месяц и зеленоватые полосы света косыми потоками лились в узкие высокие окна строгановских хором. Розмысл Юрко не спит, сидит над толстой книжищей в кожаном переплете с золотыми застежками. В оконце смотрит с синего неба золотая звездочка, да ветерок приносит разудалую казачью песню. В ночном безмолвии она звучит дерзко и будит поселян.

• Предыдущая
• 101/213
• Следующая