Эркюль Пуаро - Кристи Агата - Страница 24

– Не сомневаюсь.

– Почему я не могла радоваться? Я хочу быть богатой и счастливой, иметь все, что мне нравится. Она сама написала завещание – никто не может сказать, что это сделала я!

– Тем не менее об этом говорят многие. А теперь перестаньте протестовать и слушайте. Миссис Ллевеллин-Смит, диктуя вам письма, часто просила вас копировать ее почерк, не так ли? У нее была старомодная идея, что посылать друзьям и знакомым письма, отпечатанные на машинке, – дурной тон. Это пережиток Викторианской эпохи. В наши дни никого не интересует, получает он отпечатанные письма или написанные от руки. Но для миссис Ллевеллин-Смит это выглядело невежливым. Вы понимаете меня?

– Да, понимаю. Она действительно просила меня об этом. «Ольга, – говорила она, – перепиши от руки эти три письма, которые ты застенографировала под мою диктовку, и постарайся, чтобы почерк был похож на мой». Миссис Ллевеллин-Смит учила меня подражать ее почерку, показывала, как пишет каждую букву. «Теперь, когда ты научилась писать как я, – говорила она, – можешь ставить за меня подпись. Из-за ревматизма мне все труднее писать самой, но я не хочу, чтобы люди считали меня инвалидом, и не люблю, когда мои письма отпечатывают на машинке».

– Вы могли писать их вашим обычным почерком, – заметил мистер Фуллертон, – а в конце добавлять примечание: «Написано секретарем» – или ставить любые инициалы.

– Миссис Ллевеллин-Смит этого не хотела. Ей нравилось, чтобы все думали, будто она пишет письма сама.

«Это достаточно похоже на правду», – подумал мистер Фуллертон. Миссис Ллевеллин-Смит всегда возмущало то, что она больше не может далеко ходить, быстро подниматься на холм, производить привычные действия руками, особенно правой рукой. Ей хотелось заявить окружающим: «Со мной все в полном порядке – я в состоянии делать все, что хочу». Это была одна из причин, по которым кодицил к последнему завещанию, составленному и подписанному Луизой Ллевеллин-Смит, вначале был принят без всяких подозрений. Подозрения возникли в офисе самого мистера Фуллертона, потому что он и его младший партнер очень хорошо знали почерк миссис Ллевеллин-Смит.

– Просто не могу поверить, что Луиза Ллевеллин-Смит написала этот кодицил, – сказал молодой Коул. – Я знаю, что у нее в последнее время разыгрался артрит, но взгляните на образцы ее почерка, которые я выбрал среди ее бумаг, чтобы показать вам. Тут что-то не так.

Мистер Фуллертон согласился, что с кодицилом что-то не так, и обратился за помощью к экспертам. Ответы независимых друг от друга специалистов были одинаковыми: почерк кодицила определенно не принадлежит Луизе Ллевеллин-Смит. Если бы Ольга была менее алчной и сохранила без изменений начало кодицила: «В благодарность за внимание, заботу и привязанность ко мне я завещаю...» – но в дальнейшем бы ограничилась просто круглой суммой, оставленной преданной девушке au pair, родственники могли бы счесть такую благодарность чрезмерной, но принять ее без всяких сомнений. Однако полностью лишить наследства родственников – племянника, который являлся главным наследником в предыдущих четырех завещаниях, составленных на протяжении почти двадцати лет, – и оставить все какой-то Ольге Семёновой было не в характере Луизы Ллевеллин-Смит. Даже жалоба на дурное влияние могла бы привести к опротестованию такого документа. Страстная, энергичная девушка оказалась чересчур жадной. Возможно, миссис Ллевеллин-Смит сказала, что оставит ей какие-то деньги, так как привязалась к девушке, исполнявшей все ее просьбы и причуды. Перед Ольгой открылась заманчивая перспектива получить все состояние старой леди – деньги, дом, одежду, драгоценности. Но теперь ее постигло наказание за алчность.

Мистер Фуллертон против своей воли и инстинктов юриста чувствовал жалость к девушке. Она страдала с детских лет, живя в полицейском государстве, потеряв родителей, брата и сестру, постоянно испытывая страх и унижение, и все это помогло развиться черте, несомненно врожденной, но не принявшей бы подобных масштабов в иных условиях, – безудержной, поистине детской жадности.

– Все против меня, – продолжала жаловаться Ольга. – Вы все несправедливы ко мне, потому что я иностранка. Почему вы не скажете, что мне делать?

– Потому что я не думаю, что у вас большой выбор, – ответил мистер Фуллертон. – Ваш лучший шанс – честно во всем признаться.

– Если я скажу то, что вы хотите, – это будет ложью. Миссис Ллевеллин-Смит составила это завещание и подписала его. Она велела мне выйти, пока другие будут его подписывать.

– Есть люди, которые скажут, что миссис Ллевеллин-Смит часто не знала, что подписывает. Она не всегда перечитывала лежащие перед ней документы.

– Значит, она не знала, что говорит.

– Дитя мое, – сказал мистер Фуллертон, – вам остается надеяться на то, что это ваше первое преступление, что вы иностранка и знаете лишь начатки английского языка. Вы можете отделаться мягким приговором или даже быть условно освобожденной на поруки.

– Все это только слова. Я попаду в тюрьму и никогда оттуда не выйду.

– Теперь вы говорите чушь.

– Было бы лучше, если бы я убежала и спряталась, так чтобы меня никто не мог найти.

– Вас бы нашли, как только выписали бы ордер на ваш арест.

– Нет, если бы я уехала сразу же и кто-нибудь мне помог. Я могла бы покинуть Англию на корабле или самолете, найти кого-нибудь, кто подделывает паспорта, визы, или что там нужно иметь. У меня есть друзья, которые меня любят. Они помогли бы мне исчезнуть. Я могла бы надеть парик и ходить на костылях...

– Послушайте, – властно прервал мистер Фуллертон. – Я рекомендую вас адвокату, который сделает для вас все, что от него зависит. Исчезнуть вам не удастся. Вы рассуждаете как ребенок.

– У меня есть деньги. Я скопила достаточно. – Помолчав, она добавила: – Я верю, что вы стараетесь мне помочь. Но вы ничего не сможете сделать, потому что закон есть закон. Ничего, мне все равно помогут, и я отправлюсь туда, где меня никогда не найдут.

Ее действительно не нашли, и мистера Фуллертона очень интересовало, где она теперь.

ГЛАВА 14

Эркюля Пуаро проводили в гостиную «Эппл-Триз» и сказали ему, что миссис Дрейк скоро к нему выйдет.

Идя через холл, Пуаро слышал звуки женских голосов за дверью, очевидно ведущей в столовую.

Он подошел к окну гостиной и окинул взглядом аккуратный, ухоженный сад. Астры и хризантемы все еще цвели, привязанные к подпоркам; пара роз упорно сопротивлялась приближению зимы.

Пуаро не смог разглядеть никаких признаков подготовительной деятельности садовника-декоратора. По-видимому, миссис Дрейк оказалась слишком крепким орешком для Майкла Гарфилда и осталась нечувствительной к его соблазнам.

Дверь открылась.

– Простите, что заставила вас ждать, мосье Пуаро, – сказала миссис Дрейк.

Из холла доносились голоса людей, прощавшихся и покидавших дом.

– У нас было собрание комитета по подготовке празднования Рождества, – объяснила миссис Дрейк. – Такие вещи всегда занимают больше времени, чем ожидается. Кто-нибудь обязательно против чего-то возражает или выдвигает блестящую идею, которую обычно невозможно осуществить.

В ее голосе слышались резкие нотки. Пуаро мог хорошо себе представить, как Ровена Дрейк решительно отвергает абсурдные предложения. По словам сестры Спенса и намекам других людей, он понимал, что миссис Дрейк принадлежит к типу властных женщин, от которых ожидают руководящей деятельности, но не испытывают к ней за это особой признательности. Пуаро также сознавал, что ее добросовестность не могла быть оценена по заслугам пожилой родственницей, принадлежавшей к тому же типу. Ему было известно, что миссис Ллевеллин-Смит приехала сюда, чтобы жить поближе к племяннику и его жене, и что жена охотно стала заботиться о мужниной тете в той степени, в какой могла это делать, не проживая в ее доме. Миссис Ллевеллин-Смит, возможно, признавала в душе, что многим обязана Ровене, в то же время, безусловно, возмущаясь ее властными манерами.