Бесконечная шайка - Хмелевская Иоанна - Страница 10

— Не расстраивайся, у меня есть еще кофе. И когда я, не в силах вымолвить слова, лишь покачала головой, поспешил заверить, что и спички у него тоже есть.

— Да нет же, погоди! Ты прав, дело в доске! Это не Гатя! — бессвязно выкрикивала я.

Зная мой темперамент, Матеуш дал время мне прийти в себя. Выловив коробок спичек, он принес мне свежий кофе, новый коробок спичек, поставил все это на столик передо мной и только тогда потребовал объяснений.

Я рассказала ему обо всех непонятных, загадочных событиях в моей квартире, и теперь, в свете последних данных, многое стало мне понятным. Кто-то видел, как я покидала Гатину квартиру, держа в объятиях доску. Кто-то принялся шарить в моей квартире — не сразу, года через четыре после отъезда Гати, наверное, раньше мой младший сын больше внимания уделял ключам, и этого таинственного незнакомца интересовали доски, ну конечно же, только теперь я это поняла! Марки лежали на табуретке — на доске! За моей икебаной на стене висела толстая древесностружечная плита! На шкафу лежала большая чертежная доска!

Матеуш с огромным вниманием выслушал мой рассказ. Особый интерес он проявил к взломщику, на которого свалилась со шкафа мраморная плитка.

— Ты уверена, что никогда раньше не видела этого человека?

— Совершенно уверена. Ни раньше, ни после. Матеуш подумал и спросил:

— Ас Мундей ты была знакома?

— С каким Мундей?

— С Гатиным братом.

— Нет, он уже успел сбежать.

— И тот человек не похож ни на одного из Га-тиных приятелей? Ведь ты же бывала в ее доме. А у них с Мундей приятели, как правило, были общие.

— Да нет же, говорю, не встречала я его. Матеуш подошел к куче фотографий, вывалившихся из ящиков письменного стола, и принес мне целую охапку. Мы стали их рассматривать. Наконец на одной из них Матеуш нашел Мундю, Гатиного брата. На фотографии он был снят в большой компании, за столом, на террасе загородного дома.

— Вот это Мундя, — ткнул Матеуш в одного из них.

Я потребовала лупу и, когда после долгих поисков Матеуш разыскал и принес ее мне, внимательно рассмотрела Мундю.

— Знаешь, и лицом он мне тоже не нравится, — заявила я. — Нет, это не тот взломщик.

— А других ты рассмотрела? С помощью лупы я рассмотрела всех присутствующих на террасе.

— Нет, моего недобитка здесь нет.

— Знаешь что, — вдруг очень серьезным голосом предложил мне Матеуш, — возьми-ка ты себе эту фотографию. Кто знает, может, один из них и встретится на твоем жизненном пути.

— Так ведь все эти люди теперь, как минимум, стали старше на десять лет.

— Ничего, может, они не очень изменились. Что же касается доски, думаю, ты сама понимаешь, вокруг нее все вертится, и тебе обязательно надо ее получить обратно...

Если бы я знала, сколько мне придется намучиться с этой проклятой доской, ни за что бы с ней не связывалась!

Неприятности начались с самого начала. Оказалось, что приятель моего сына, некий Клекот, съехал с квартиры, а куда — неизвестно. А поскольку он и с работы уволился, сын не мог его найти. На прежней квартире он не был прописан, о чем я лично узнала, когда явилась в администрацию за новым адресом бывшего жильца. Прописана там была сестра Клекота с мужем и ребенком. Их новый адрес мне дали.

Поехала я к ним на Урсынов. Никогда не была в этом районе Варшавы, с трудом нашла дом. И говорить с сестрой Клекота было очень трудно. Нет, молодая женщина была общительна и словоохотлива, но ее трехлетний сынишка не переставая дул в свою новую жестяную трубу, что весьма затрудняло общение с его мамой. С трудом мы докричались друг до друга. Выяснилось, что ее брат здесь с ними не живет, отсюда ему далеко до его новой работы. Где живет, сестра не знала, и где работает, не знала тоже. Кажется, на комбинате «Варшава», а может, «Жерань» или еще где.

— Убью тебя, — в отчаянии пригрозила я сыну. — В конце концов, кто у меня выпросил эту доску? Делай что хочешь, но разыщи своего Клекота!

— Не могу я все время отпрашиваться с работы! — возмутился ребенок. — Придется побегать по отделам кадров. А отпуск на розыски Клекота мне не дадут. Я уже расспрашивал парней, никто не знает. У меня палец болит, столько кручу телефон! Позвони ты.

Я открыла было рот, чтобы дать достойный ответ этому паршивцу, но вовремя вспомнила, что родители должны расплачиваться за недостатки в воспитании детей.

По телефону узнать ничего не удалось, пришлось съездить и на комбинат «Варшава», и в «Жерань». Клекот там нигде не фигурировал. Посовещавшись с сыном, мы наметили другие родственные предприятия, и в отделе кадров одного из них мне наконец посчастливилось.

Среди дамского персонала в отделе кадров этого завода выделялся, как единственный орешек в булке, сотрудник мужского пола, чрезвычайно услужливый и разговорчивый. Услышав, о ком я спрашиваю завкадрами, он сорвался со своего места и бросился к нам с криком:

— Клекот! Я его знаю! Он работает у нас! А вы его родственница?

На всякий случай я ответила уклончиво, давая понять, что почти родственница.

— Ах, как мне неприятно! — выкрикивал неугомонный кадровик. — Ах, как пани не повезло! Только умоляю вас — пожалуйста, не волнуйтесь.

Я испугалась:

— Езус-Мария! Он умер?

— Да нет, нет, говорят, ему уже лучше! Попал под грузовик, но выкарабкается, верьте мне, выкарабкается.

Узнав, что пострадавший Клекот находится в отделении травматической хирургии в больнице на Белянах, я немедленно отправилась туда. Больница мне знакомая, и у, меня даже давно был разработан метод, как проникать к больным, не дожидаясь дня посещений. Сын, с которым я созвонилась, ждал меня у входа.

Нужную нам палату на четвертом этаже мы нашли легко. Кадровик сказал — Клекот лежит у самого окна, справа. Надо же, какие бывают кадровики!

Палата оказалась на шесть человек, все койки были заняты. Мы с сыном робко прошли через всю палату к окну и, обескураженные, остановились у койки справа.

— Это он? — шепотом спросила я.

— А мне откуда знать? — обиженно шепнул в ответ сын. — Я ведь не Святой Дух!

И в самом деле, вряд ли родная мать могла бы узнать сына в лежащей на кровати фигуре. Нога на вытяжке — это еще мелочи. Ногу как раз можно было различить, все же остальное было так замотано бинтами, что представляло один большой снежный монолит.