Кошка Белого Графа - Калинина Кира - Страница 17

С тех пор прошло лет десять. Король у нас новый. Почему бы не быть новому Белому Графу?

Подумать только – владыка зимы потчует меня творожком!..

– Незадолго до моего приезда, – продолжал рыжий Белый Граф, – у ворот Приюта умер старый волк. Его шкура была желтой и облезлой, но я не стал отказываться. Мне было всего двадцать два, и я подумал, что доха из полярного волка придаст мне солидности.

Он явно соскучился в одиночестве и был рад слушателю, пусть и бессловесному.

– Всю зиму я держал шкуру на снегу, на морозе, напитывал силой, пока она не ожила и не заблестела. Летом блеск тускнеет, зимой возвращается. Но сейчас не то, сам видишь.

Я не видела. По-моему, шуба была великолепной! И жаркой, как печь.

После еды клонило в сон, и под негромкий голос графа я позволила себе задремать.

Когда открыла глаза, показалось, что ветер снаружи стал тише. Столик с закусками исчез, а мой высокородный попутчик читал книгу.

Какой он все-таки рыжий. Летний. Даже кожа легкого коричного оттенка. Не потому ли новый Белый Граф плохо справлялся с морозами, что еще не стал человеком зимы? Белого в нем всего одна прядь. Может, с годами весь побелеет, и глаза сделаются синими.

Стало любопытно, что он читает. Я перепрыгнула на графский диван и сунулась под руку, держащую книгу, чтобы увидеть название. Даниш-Фрост погладил меня. Мр-р-р…

– Пахнет мышами? – спросил он, наблюдая за моими усилиями. – Ты, я смотрю, любознательный мальчик.

Он показал мне обложку.

– Зан Носса «О людях и богах». Слышал о Зан Носсе? Загадочная личность. Некоторые утверждают, что под этим именем скрывается женщина, причем иностранка, – Даниш-Фрост подмигнул мне. – Но этот Зан Носса очень неплохо знает ригонский. Как считаешь?

Он открыл книгу и прочел:

– «Споры о природе богов идут не одну сотню лет. По этому поводу написано много трактатов и пролито много крови.

Я утверждаю: богов как таковых не существует.

Но кто, спросите вы, благословляет наших детей, отвечает на наши молитвы, является нам в Ночь Всех Богов?

Я отвечу: хранители силы.

А вернее – хранилища, одушевленные нашим самообманом.

Мы отняли силы у природы, но побоялись взять на себя ответственность за обладание ими. Вместо этого мы придумали богов, вдохнули в них жизнь своей верой и слабостью. Переложили свое бремя на их плечи, тем самым вручив им власть над собой и своими природными талантами».

Граф усмехнулся.

– Как ты понимаешь, ули не в восторге от таких рассуждений. Особенно, ули Двуликого. Я тоже не поклонник этой Занозы, но в чем-то с ней соглашусь.

Он отложил книгу и посмотрел в окно.

– Я знаю, почему она больше не говорит со мной. – Стало ясно, что сейчас он не о Зан Носсе, и это уже не шутка. – Потерять силу, потерять веру в себя… это и означает потерять своего бога.

Граф снова погладил меня, почесал за ухом и оставил руку на холке. Непозволительная вольность. Но не бить же человека по лицу когтистой лапой за то, что он счел себя вправе приласкать кошку? Я спрятала смешок за коротким «мр-р» и прикрыла глаза, раздумывая о словах графа.

На ум пришел дед Полкан. Он был моложе бабушки, пережил ее на шесть лет и с охотой учил меня всему, что знал и умел. Больше у него никого не было, и только со мной он мог поговорить по душам. «Мы с тобой, Карин, как кошка с собакой, сиречь псом», – шутил он.

Вечерами, пропустив кружку пива, дед Полкан любил пускаться в рассуждения:

«Магия, Карин, бывает разная. Это владыки стихий решили, что их магия настоящая, а все остальное не в счет или вовсе зло. Только их-то сила заемная, взятая у богов. А боги как дали, так могут и забрать. Мы же, оборотни, сами богам под стать, ходим в высшие миры. Ха-ха! Я тут подумал. Может, и боги так умеют, только наоборот – приходят из своего мира и гуляют среди нас, котами или собаками», – он захохотал, довольный своей выдумкой.

«А может, и людьми?» – предположила я тогда.

«Может, и людьми…»

– Что-то я устал, – пробормотал граф.

Он дернул витой серебряный шнурок, и в перезвон конских бубенцов – там, снаружи – вплелось басовитое «дон-дон-н-н».

Карета встала. Слышно было, как скрипит снег, ржут кони, грузно брякает крышка каретного ящика.

– Не бойся, – сказал граф. – Это Сельфан, мой кучер. Сейчас даст лошадям корм, укроет и придет к нам греться.

Немного погодя в карету и впрямь без церемоний влез безбородый, румяный от мороза парень. За дверью вьюжило, но внутрь ветер не задувал. А кучер, хоть и окутан был морозным духом, не принес с собой снега. Вот что значит путешествовать с Белым Графом!

Сельфан сбросил на пол свой длинный тулуп, затем тужурку с блестящими пуговицами – под ней поверх вязаной кофты обнаружилась серая лепешка телогрея. Надо же. Может, и у лошадей в попоны печки вшиты?

– Жива красота! – парень с восторгом уставился на меня.

Хотел погладить, но заметил графскую руку на моих лопатках и ограничился тем, что почесал мне шею. Пальцы у него были грубые, пахли лошадью и овчиной.

Я мурлыкнула для порядка.

– Ты ел? – спросил граф.

– А как же, господин, – весело отозвался кучер. – Делать-то нечего. Сиди, правь помаленьку да жуй, пока не лопнешь.

– Тогда ляг поспи. Скоро все затихнет. Утром я размету и поедем, а в Лейре под крышей заночуем.

Не думала, что знатные господа пускают прислугу спать в своей карете, но видно, у Сельфана с графом было так заведено.

Пока я удивлялась, Даниш-Фрост поднялся и отворил только что прикрытую дверь.

Неужто на улицу хочет выскочить? В одном сюртуке!

– А барышне до ветру не надо? – спросил Сельфан, стягивая толстенные валяные сапоги.

Граф посмотрел на меня так, будто ему в голову не приходило, что у кошек могут быть те же потребности, что и у него самого. Хотя я бы еще потерпела. Кошкой мне терпится дольше.

Увы, граф был непреклонен:

– Не хочешь опять на мороз? Понимаю, дружок. Но вонь мне в карете не нужна!

Было страшно: вдруг пурга опять возьмет меня в плен и уже не отпустит? Однако стоило графу спрыгнуть с подножки, как снежные твари, кружащие у кареты, прянули прочь, унеся с собой белый хаос, и стало заметно, что непогода впрямь присмирела. Ветер потерял силу, снег больше не вихрился, а летел косым занавесом. И вот диво: среди метели и сугробов черная, с серебром, карета стояла чистенькая, будто под невидимым навесом. Лошади в четверной упряжке, укрытые от шей до копыт, жевали, опустив морды в торбы.

Граф далеко не пошел – перед кошкой стыдиться незачем. Тем более перед котом. Я еле успела отвернуться! И нырнула под карету, низко сидящую на полозьях. Лучшего укрытия рядом не было. Но всего через минуту бесстыдник Даниш-Фрост полез меня искать:

– Куда запропастился, дурашка?

Когда мы вернулись в тепло, кучер уже похрапывал, укрывшись своим тулупом. Хозяйская доха висела на стене.

Граф тоже прилег, устроив голову на валике с серебряной кистью, а меня стал гладить и почесывать, уложив к себе на грудь.

Нельзя было этого допускать. Но я же кошка, а кошкам нравится, когда их гладят. И мне нр-равится. Очень нр-р-равится. Я и не подозр-ревала, что это так здор-р-рово…

Все во мне журчало и вибрировало под чуткой ладонью. Сказать по правде, даже неуклюжая ласка Сельфана не показалась такой уж неприятной…

Мысль была как угли в лицо. Что, если я уже потеряла связь с телом, запертым в Небыли, и кошачья природа во мне берет верх над человеческим разумом?

Граф успокаивающе провел рукой по моей голове:

– Чего испугался, глупенький? Больно ты нежен. Может, и правда барышня?

Странно это все-таки: лежать на человеке, да еще мужчине. Я всем телом ощущала, как дыхание вздымает его грудь, как бьется сердце; сквозь запахи одежды и недавнего обеда пробивался его собственный запах, и я знала, что запомню каждый оттенок. Мы лежали лицом к лицу, едва ли ни нос к носу, так что можно было тронуть лапой родинку на его щеке и боднуть лбом подбородок.