Оракул петербургский. Книга 1 - Федоров Алексей Григорьевич - Страница 36

• Предыдущая
• 36/95
• Следующая

Над Вадиком нависло лицо Сергеева. Внимательные глаза заглядывали глубоко в душу. Вадим воспринимал его взгляд, как начинающийся гипноз, – он уже терял сознание.

Послышался отдаленный разговор:

– Зрачки расширены. Муза, стерва, ты не подсыпала ему клофелин в пойло? – это уже был энергичный вопрос Чистякова.

Сергеев вмешался с успокоительными речами:

– Миша, охолонись. Ну, не изверг же Муза. У Глущенкова банальный обморок – испугался основательно от угроз, немного перебрали с суггестией. Совесть не чиста, знает стервец, что за шпионаж вешают или расстреливают – вот и поплыл стукач. Возможно, парадоксальная реакция на алкоголь, к тому же переволновался около жаркого мартена начальствующей пассии начинающий альфонс.

– Муза, неси нашатырь! И только не говори, что тебе жалко для такого говна даже аммиачной настойки.

Через некоторое время Глущенков был приведен в порядок, и с ним заговорили, как на настоящем следствии. Он, ослабленный недавним обмороком, поведал, как на духу, о том, что Эрбек уходит на повышение – в райздравотдел. Решается вопрос о приемнике и среди кандидатов рассматривается Глущенков, либо Записухина – нынешний начмед.

Из Глущенкова удалось выдавить и признание о дисциплинарных акциях, которые планируются против диссидентской компании, но он скрыл свою истинную роль в том процессе. Однако, о ней уже давно все догадались.

В конце допроса Сергеев посоветовал Вадику сделать развернутую электрокардиограмму; а еще лучше будет, если он найдет время показаться ему, как инфекционисту. Сергеев произнес эти слова, давая понять о существовании в них особого подтекста.

Глущенков Вадим Генрихович был отпущен с миром, но ему было заявлено, что поскольку он важное государственное лицо, на которое делает ставку верховное главнокомандование, то ему нет никакого резона так тесно общаться с челядью, особенно с имеющей диссидентский уклон в мыслях.

Кто-то вспомнил, что по скромным подсчетам, компания "отбросов" задолжала ему пятьдесят рублей. Деньги тут же были собраны и, как не сопротивлялся избранник божий, ему их всунули в карман, а жирное тело выставили за двери помещения морга. "Прощание прошло на высоком морально-политическом уровне" – поджопника соискателю никто не давал.

В комнате воцарилось молчание, – каждый по-своему оценивал перспективы надвигающихся перемен. Тишина была прервана резким звонком внутреннего телефона, – звонил главный врач, он требовал к себе срочно Сергеева "вместе со всей его заблудшей душой". Эрбек умел и любил шутить и, иногда, это у него неплохо получалось. Посиделки сами собой разваливались, но, уходя "на задание", Сергее попросил Мишу дождаться его возвращения.

Кабинет главного врача располагался в другом, дальнем, крыле здания на первом этаже (точнее, в бельэтаже). В этих апартаментах, спрятанных так ловко, что ни один пациент, в случае неутолимого желания высказать главному врачу лично свои претензии, не сможет найти тайных входов и выходов. Придется отписывать жалобу и пересылать по почте. А это, как показал опыт, сковывает решительность и активность жалобщиков.

Приемная главного врача уже долгие годы была покорена двуликой феей – Ириной Владимировной Бухаловской. То была, бесспорно, сладкая женщина и по форме и по содержанию. Сергеев любил посиживать на кожаном диване напротив взрослой красавицы. Им овладевало двоякое чувство: общение со зрелой административной гордыней смешивалось с контрастом поведения податливой девочки с задатками французской куртизанки, отзывчивой на мужественную страсть. Девочка та была уже трижды замужем и от каждого брака несла святое бремя материнства – три карапуза незаметно выросли до размеров порядочных балбесов. По мнению Сергеева, это только повышало активы Ирины Владимировны.

Но их мама никак не могла приобщиться к новому витку материнства, хотя по привычке страстно того желала. Женщина, даже временно отбившаяся от надежных мужских рук и прочих органов, склонна терять свою самость. К ней скоро лепится всякая дешевая пошлость, скабрезность, примитив. Сергеев с грустью отмечал, что у стола Ирочки подолгу засиживается Записухина, а это уже верный признак готовящегося душевного разврата. Есть особая форма лесбиянства: его начало знаменуется перемыванием сплетен и слухов. Все это своеобразная запальная мастурбация, от которой до лесбийских откровений один шаг. Но тот шаг, скорее прыжок в никуда, – самый скользкий, чреватый утратой здоровых женских начал – стремления к разнополому сексу.

Отсутствие нового прочного брака отшвыривает ищущую женщину на обочину порочных страстей. Женщина в такой ситуации мельчает и в прямом и в переносном смыслах. Сергеев убеждался в том неоднократно – и как опытный гинеколог, и как активный самец. Это известный афоризм. С ним никто не собирается спорить, может быть, только легкое сомнение высказывают сами пострадавшие, – как с той, так и с другой стороны (имеются ввиду и технические возможности брачных отношений). Но при таких опасных социальных болезнях одно лекарство, – оно имеет в русском просторечии конкретное имя, произносить которое не имеет смысла, дабы не наносить глубокие душевные раны.

Здесь требуется особая рациональная психотерапия направленного действия, а не пустые слова и уговоры, в которых, собственно говоря, объект влечения и не нуждается. Сергеев, как врач, хорошо понимал, что Бог сделал все необходимое – создал наивную сексуальную пару, для которой все в первый раз, все откровение. Если бы не вмешался лысый коварный дьявол, со своим облезло-гладким змеем, то процесс бы обязательно пошел. Может быть, по первости с некоторыми перебоями, техническими ошибками, – но откровенный беззастенчивый поиск как раз и приятен – он самое то!

Сергеев еще раз внимательно взглянул на Ирочку и сообразил, что в данном случае откровения никакого не будет, но будет мастерство! И, если к тому мастерству добавить дружбу и хорошее чувство ритма, то медовый месяц превратится в совместный полет в космос, в приближение к длительной невесомости. Но Сергеев, к сожалению, прежде всего оставался врачом! А потому сперва решил понаблюдать за пациенткой.

Ирочка встретила Сергеева не только многообещающим, но и досконально изучающим взглядом. Первое, что было необходимо оценить – это мужскую породистость возможной жертвы. Второе – материальные перспективы. Третье – а на третье просто уже и не оставалось сил, времени и женской фантазии. Видимо, Сергеев с трудом, но все же прошел фильтр тестирования. Потому что за обзором пациента, следовала благожелательная улыбка и предложение присесть, обождать, когда шеф освободится.

Сергеев не помнил, чтобы ему было когда-либо скучно. Он легко находил интересное занятие своим глазам, ушам, обонянию и, наконец, мозгу. Как любой воспитанный самец, он при входе в помещение, снимал шапку и раздевал взглядом до нога всех женщин, попадавших в поле зрения – это была дань профессии.

Иногда фантазия уводила его и в область воспоминаний. Сексуальное любопытство ученого всегда было неистощимо, но развивалось оно в пределах интересов пациенток, а не личных привязанностей: глазами он раскрывал силу жизни, содержащуюся в теле, особенно, когда тело имело четкие женские формы.

Ирочка, словно подчиняясь неотвратимой суггестии залетевшего, может быть, на счастье, эскулапа (женщины всегда быстро определяют – кто может, а кто уже нет, кто хочет, а кто еще нет), выдала весь набор привлекательных действий. Во-первых, незаметным движением она немного прибавила громкости сладкой музыке, лившейся из портативной магнитолы. Во-вторых, она встала и прошествовала близко от Сергеева к книжному шкафу, обдав его очарованием редких духов. За одно была продемонстрирована стройность ног, линия талии (правда уже немного грузной) и, самое главное, наличие отменного бюста. Походка, жест, ритмика соблазнительной Ирины вызывала у расслабившегося на мягком диване Сергеева вполне определенные и комплексные ассоциации. Но все их можно собрать в одну словесную формулу – "люблю безобразие"! Но безобразие, конечно, не формы (упаси Господи!), а бушующей плоти, то есть допускался ответный восторг до безграничности.

• Предыдущая
• 36/95
• Следующая