Оракул петербургский. Книга 1 - Федоров Алексей Григорьевич - Страница 19
- Предыдущая
- 19/95
- Следующая
Но у жаждущей крови компании вся лихо задуманная конструкция интриги в одночасье может обрушиться, ибо объекты коварного вожделения оказались интровертами, мало реагирующими на внешние факторы. Они, отъявленные эгоисты, прислушиваются только к собственным, внутренним переживаниям. Они знают себе цену, тем более, что она давно подтверждена официально.
Свободная личность такого типа в свободной России, как Чаадаев, загружена одной мечтой: отдохнуть до лучших времен в Института психиатрии имени Сербского (в Москве) или Бехтерева (в Санкт-Петербурге). Мечта идиота – не ходить в присутствие, романы писать и писать (мочиться) на головы тоскующим кариатидам в белых халатах, но с черной душой.
Надо помнить известную притчу психотерапевта о том, что больше всех рассуждают об ужасах изнасилования как раз те особы, которые мечтают быть изнасилованными. Ожидание встречи с инкубами, или другими развратными мужскими демонами, для перезрелых особ превращается в идею-фикс.
Они начинают всерьез думать, что насильники являются по ночам, через открытые форточки или дымоходы. Но эта приметная сказка – тоже маркер отсроченных ожиданий. В нее верят как раз те, кто обделен сексуальным вниманием. Им невдомек, что сон с открытой форточкой – верный признак затаенной страсти. Он опасен хотя бы потому, что могут обворовать профессионалы форточники.
Насильники в России при нынешнем питании и чрезмерном потреблении алкоголя такая же редкость, как прилет птицы эпиорнис с далекого Мадагаскара. Тем более, что соблазн большого числа охотников поиметь ее вкусное мясо победил страх перед размерами птицы – стрелков не остановил ее пятиметровый рост. Уникальную птичку уже истребили напрочь.
Кулинарная интрига, пройдя через безумство людей достигла логического финала – смерти, но пока только птицы, а не охотников. Лучше бы наоборот! Полный крах наступает, когда вышестоящая власть, очнувшись от заблуждений, первая осознает явную ущербность своих адептов. Тогда Каин оказывается пристыженным, а Авель – отмщенным. Можно раскрыть Книгу Иезекииля (22: 27) и убедиться: "Князья у нея как волки, похищающие добычу; проливают кровь, губят души, чтобы приобрести корысть".
Многие из присутствующих сейчас в морге тяжело и мучительно переживают условность существования только потому, что уже были низвергнуты, отодвинуты от малой власти. У них в душе формируется и зреет своеобразный гнойник, флегмона. Такие процессы никогда не останавливаются, саднящие раны не заживают. Их смягчает лишь один живительный бальзам – интрижка, запускаемая, конечно, исподтишка, на которую очень часто ловятся новички и простачки.
Венедикт Ерофеев ловко подобрал контрадикцию для характеристики психологии таких особ, заметив, что "у них, как у тургеневских девушек, страсть к чему-то нездешнему, зыбкому, к чему-то коленно-локтевому". Сергеев не собирался спорить с ныне покойным поэтом, хотя, как многоопытный врач, не чуждый знаниям сексологией, чувствовал противоречивость его суждения, хотя бы в части избираемой позы.
Он, не мудрствуя лукаво, считал, что разумная женщина должна помнить и блюсти себя, а не превращаться в корову (a la vache). С определенного времени она не пригодна для потребления молодыми субъектами, владеющими слишком изощренной техникой, в том числе, социальной интриги. Для отповеди таким особам хорошо подходит третий тезис Псалома 145: "Не надейтесь на князей, на сына человеческого, в котором нет спасения".
Следующий типаж, ворвавшийся в помещение с заметным опозданием, всегда возбуждал врачебное любопытство у Сергеева. Заведующая приемным покоем Кунак Вера Ниловна представлялась неординарным существом. Ее действия никак не вязались с названием "приемный покой". Ее двигательная активность наводила на неожиданную мысль – вот перед вами человек, только что ударенный пыльным мешком, причем, обязательно неожиданно, из-за угла, сзади и очень сильно. Эта стервоза врывалась в ординаторскую со скоростью неукротимого смерча. Телефон беспощадно грохался на пол, не выдержав натиска ее суетящихся рук, – она слишком спешила поделиться новой трудовой победой.
Всем своим видом буйный ипокрит вселяет уверенность в то, что в коридорах больницы уже бушует пожар. Стиль решительного общения с пациентами сочетается с выбросом громких и отрывочных фраз, пугающих даже легкобольных. Ну, а про тяжелых говорить нечего: у множества слабонервных остановка дыхания происходила прямо в приемной покое. Они знакомились с холодом объятий клинической смерти не доехав до реанимации. Словесный понос и уникальная забывчивость, безусловно, мешали работе широкого окружения. Любая женщина – человек внезапный, но ни у всех имеется вкус к сверхвнезапности. Верунчик, видимо, из компании искалеченных социумом – виновата прошлая праведная профсоюзная работа на благо больницы, любимого коллектива.
Сергеев всегда с искренним любопытством, свойственным специалистам, хорошо знающим анатомию и физиологию не только человека, но и животных, наблюдал за Кунак, – она чем-то напоминала кенгуру, разве только ноги были коротковаты. Его занимал вопрос: "Что же она могла хранить в своей сумке на животе"? Скорее всего – здесь она прятала заначку, состоящую из пары никудышных яичников и прочей заурядной пакости.
Сергеев часто ловил себя на желании пощекотать подмышками эту великомученицу, причем, лучше проделать такой эксперимент на важном совещании, когда все надутые персоны рассядутся в президиуме. Однако острый опыт не входил в его планы. Не обязательно дело доводить до смертоубийства, чтобы удостовериться: перед тобой параноик с обезьяньим уклоном, свежий, как предания новгородской старины. Было и так очевидно, что Кунак относится к той породе людей, которые рубашку снимают через ноги, а трусы через голову.
Экзотика таких манипуляций порождала в воспаленном мужском уме (например, с похмелья) желание разыграть с ней скоротечный адюльтер. Ее плоть – сама неопределенность, двойственность, как наивная загадка, прячущаяся под грубой юбкой ядреной крестьянки. Представления об объятиях, скажем, ночью в стоге сена, тормошили воображение Сергеева и покалывали острыми соломинками незащищенные места. Но ведь цветы и смерть всегда соседствуют!
Опасность обычных отношений заключалась в том, что их можно было начать в постели, но закончить на полу среди разметанных и израненных подушек, растерзанного матраса, искусанных простыней. Вихорь соития перемешается с пухом и перьями, серой ватой – содержимым постельных принадлежностей. В возможном полете страстей чудится отчаянье лопнувшего по среди ночи горшка. Сергеев предвидел в такой страсти гром и молнии, смерч и вихорь, пламя и пепел, слезы и безумный хохот. Все обязательно должно было превратиться в головокружительную фантасмагорию! Но такие желания – уже явная шизофрения!
Женский необузданный темперамент, да еще в сочетании с врожденной российской дуринкой, – это великая сила, способная построить социализм даже в отдельно взятой стране. У нас на родине такой фокус не получился только потому, что энергичным бабам постоянно мешали пьяные мужики, да вечно сопливые дети с симптомами глубокой педагогической запущенности.
Интересно, почему от русских мужиков даже у вполне благополучных женщин чаще, чем в остальном мире, родятся олигофрены? Может мужики не последовательны во время полового акта (путают, скажем, фазы соития, двигаются не в том направлении), либо, предварительно напившись, засыпают в самый ответственный момент.
Скорее, загвоздка в том, что пьют чрезмерно и те и другие (мужчины и женщины), причем с явным превышением смертельной дозы. А половой акт пытаются совершать, не отрываясь от бутылки. Но мелочи жизни не могут волновать непутевую Пармениду: "Есть бытие, а небытия вовсе нет"!
Кунак, скорее всего, всем предыдущим воспитанием заряжена миссией демонстрировать миру значительность, связанную с сопричастностью к грандиозным партийным или административным деяниям, глобальным общественным преобразованиям. Невольно поддаешься гипнозу и магии экспрессивного театра. Начинаешь верить в то, что именно в приемном покое больницы разгорается сражение за спасение голодающих Поволжья. Изумляешься: почему не гремят фанфары и никто не ударил в литавры, где дробь барабанов? Остальное все есть – вот он, полководец, на белом лихом коне, готовый, как говорил легендарный герой Гражданской войны, первым ворваться в город на плечах неприятеля. "Безумству храбрых поем мы славу"!
- Предыдущая
- 19/95
- Следующая
