ЛСД – мой трудный ребёнок - Хофманн Альберт - Страница 18

Радостная песнь бытия

Мой первый опыт с ЛСД произошёл в доме моего близкого друга, который стал моим гидом. Окружающая обстановка была достаточно знакомой и расслабляющей. Я принял две ампулы ЛСД (200 микрограмм) разведённых в стакане дистиллированной воды. Экспириенс продолжался почти что одиннадцать часов, с 8 часов вечера в субботу почти до 7 утра. Мне не с чем это сравнить, но я уверен, что ни один святой никогда не видел более восхитительных, наполненных радостной красотой видений, или воспринимал более блаженное состояние трансцендентальности. Средства, которыми я располагаю, чтобы передать эти чудеса – слишком убогие и неподходящие для этой задачи. Приходиться довольствоваться неумелым наброском там, где оправдана лишь работа великого мастера, творящего всей палитрой красок. Я должен извиниться за свою ограниченность в этой жалкой попытке свести наиболее значительное событие моей жизни к простым словам. Моя надменная ухмылка над неумелыми косноязычными попытками других описать мне их божественные видения превратилась в понимающую улыбку заговорщика – то, что пережито обоими не требует слов.

Первой моей мыслью после того, как я выпил ЛСД, было то, что он совершенно не действует. Мне сказали, что через тридцать минут начинается первое ощущение – покалывание в коже. Никакого покалывания не было. Я заметил об этом вслух, на что мне сказали, чтобы я расслабился и ждал. Поскольку заняться было не чем, я уставился на горевшую шкалу настройки настольного радиоприёмника и клевал носом под незнакомую джазовую мелодию. Думаю, что прошло несколько минут, прежде чем я осознал, что свечение, как в калейдоскопе, меняло свой цвет в зависимости от высоты звуков музыки; оно было светло-красное и жёлтое в верхнем регистре и пурпурным в низком. Я засмеялся. Я не имел понятия, когда это началось. Я просто знал, что это случилось. Я закрыл глаза, но цветные ноты были и там. Я был поражён удивительной яркостью красок. Я попытался заговорить и описать то, что я видел: вибрирующие светящиеся цвета. Почему-то это казалось неважным. Когда я открыл глаза, цветные лучи заполнили комнату, накладываясь друг на друга в ритме музыки. Внезапно я осознал, что эти цвета и были музыкой. В этом открытии не было ничего удивительного. Ценности, столь заботливо хранимые, становились безразличными. Я хотел заговорить о цветной музыке, но не смог. Я мог только произносить односложные слова, в то время как многосложные образы метались в моей голове со скоростью света.

Перспектива комнаты менялась, то, принимая форму вибрирующего ромба, то, растягиваясь в овал, словно кто-то накачивал в комнату воздух, расширяя её до предела. Мне было трудно фокусироваться на предметах. Они расплавлялись в размытую массу чего-то или уплывали в пространство, весьма любопытно медленно перемещаясь сами по себе. Я попытался узнать время на моих часах, но не смог сфокусироваться на руке. Я подумал спросить о времени, но эта мысль прошла. Я был слишком занят видимым и слышимым. Звуки стимулировали, а образы восхищали. Я был в трансе. Не имею понятия, сколько это продлилось. Знаю только, что следующим было яйцо.

Яйцо, большое, пульсирующее, светящееся зелёным, было там до того, как я его заметил. Я чувствовал, что оно там присутствовало. Оно было подвешено примерно на полпути от того места, где я сидел, до дальней стены. Я был заинтригован красотой этого яйца. И в то же время, я боялся, что оно упадёт на пол и разобьётся. Мне не хотелось, чтобы яйцо разбилось. Казалось чрезвычайно важным, чтобы оно не разбилось. Но, несмотря на то, что я думал об этом, оно медленно растворилось, и за ним оказался большой пёстрый цветок, не похожий ни на один из цветков, когда-либо виденных мной. Его невероятно тонкие лепестки раскрылись, распространив по комнате во всех направлениях неописуемые цвета. Я чувствовал цвета и слышал, как они переливались по моему телу, тёплые и прохладные, похожие на свирели и колокольчики.

Первое дурное предчувствие пришло позже, когда я увидел, как центр цветка медленно поглощает его лепестки, чёрный, светящийся центр, как будто состоявший из тысяч муравьёв. Он поглощал лепестки мучительно медленно. Я хотел закричать, чтобы он прекратил или поторопился. Я страдал от плавного исчезновения прекрасных лепестков, словно съедаемых коварной болезнью. Затем, с проблеском интуиции, я к своему ужасу осознал, что эта чернота в действительности пожирала меня. Я был цветком, и это чужеродное крадущееся нечто поглощало меня.

Я закричал или застонал, точно не помню. Я был переполнен страхом и отвращением. Я услышал, как мой гид сказал: «Спокойно. Просто следуй этому. Не борись. Следуй». Я попробовал, но ужасная чернота вызвала такое отвращение, что я закричал: «Я не могу! Ради бога, помогите! Помогите!» Голос был ровным и успокаивающим: «Пусть это придёт. Все в порядке. Не волнуйся. Следуй этому. Не борись».

Я чувствовал, что превращаюсь в жуткое приведение, что моё тело растворяется в волнах черноты, мой разум лишился эго, жизни и даже смерти. В одно кристальное мгновение я осознал, что я бессмертен. Я задал себе вопрос: «Я умер?» Но ответ не имел смысла. Смысл был бессмысленным. Вдруг возник белый свет и мерцающая красота единства. Повсюду был свет, белый свет неописуемой чистоты. Я умер и был рождён, и торжество было чисто и свято. Мои лёгкие взорвались радостной песнью бытия. Было единство и жизнь, и совершенная любовь, заполнившая моё существо, была безгранична. Моё сознание было чётким и полным. Я видел Бога и дьявола и всех святых, и я знал истину. Я чувствовал себя плавающим в космосе, парящим над всеми ограничениями, освобождённым, чтобы плыть в блаженном сиянии божественных видений.

Я хотел кричать и петь о чудесной новой жизни, о сути и форме, о радостной красоте и полном безумия экстазе восхищения. Я знал и понимал все, что можно знать и понимать. Я был бессмертен, я знал за пределами знания, я был способен любить всей своей любовью. Каждая частица моего тела и души видела и чувствовала Бога. Мир был теплотой и добротой. Не было ни времени, ни места, ни меня. Была лишь космическая гармония. Все было в этом белом свете. Всеми фибрами своего бытия я знал, что это так.

Я держался за это озарение с полной отрешённостью. Когда это переживание пошло на убыль, я изо всех сил цеплялся за него и упорно боролся против вторжения реальности времени и места. Реальность нашего ограниченного существования больше не имела значения для меня. Я увидел истинную реальность, и для меня не существовало больше другой. Когда я медленно возвращался в тиранию часов, планов и мелочной злобы, я пытался рассказать о своём путешествии, своём озарении, ужасах, красоте, обо всем этом. Я бормотал как идиот. Мои мысли кружились с фантастической скоростью, но слова не поспевали за ними. Мой гид улыбнулся и сказал, что понимает меня.