Война без людей (СИ) - Мамбурин Харитон Байконурович - Страница 11

— Я — всё хорошее, что когда-то было в этом дебиле! — категорично отрезал ухмыляющийся клон, — И сегодня я уезжаю. Насовсем. Куда подальше от вас.

— Не знал, что я такая противоречивая личность, — хмыкнул я.

— Теперь знаешь, — гадостно улыбнулся клон. Наблюдать знакомую улыбку с чужого лица было непривычно.

— Так, я запуталась, — вернулась в реальность Викусик.

— Не заморачивайся, незачем! — хором ответили… мы.

У трехметровой девчонки вообще глаза в кучу собрались. Пришлось её мягко прогонять, уговаривая, что ей все почудилось. Не просто так, конечно, Витя-номер-два явно хотел поговорить со мной наедине перед дорогой дальней. Или не хотел, но считал нужным.

— «Поговорить» — это слишком сильно, наверное, — закурил мой двойник новую сигарету, тут же закашлявшись, явно с непривычки, — Я просто-напросто знаю, что ты собираешься сказать, так что это будет монолог. Да, мне есть что тебе сказать, Витя, не забывай, связь односторонняя. То есть я — умнее тебя просто потому, что знаю больше.

— Хорошее начало, — съязвил я, сам доставая сигарету.

— Не то, чтобы, — скривился Фридрих, — Просто я свалю, наша связь оборвется и, скорее всего, мы никогда больше не увидимся. Если ты, конечно, не захочешь меня шлепнуть. А ты не захочешь.

— Не захочу.

— Ну так вот, чтобы ты не завидовал там или не воображал себе лишнего, расскажу о своем состоянии. Жизнь у меня сладкой не будет, тут базару нет. Эмпатия — это не твоя гребаная экспатия, я просто вбираю в себя эмоции и мысли, понимаешь? То есть, я даже в город никогда не съезжу, у меня, как и у тебя, совсем нет талантов этого дурацкого немца, а он, как наша разведка узнала, был просто гением самоконтроля. Так что меня отсюда будет забирать телепортер, иначе я просто до стакомовской Стены внешней не доберусь, мозги вскипят. Живу только потому, что ты рядом.

— «Телепортер». Палишься.

— Ох, извини, думал могу расслабиться рядом с самим собой, — скривился Фридрих, — Телепортатор, конечно. Ты меня слушать будешь или докапываться?

— Мне просто интересно, — выдохнул тучку дыма я, — Что ты мне можешь сказать, коматозник? Ты же, считай, неделю назад родился.

— И поэтому ты не затыкаешься, дебил, вместо того чтобы слушать.

— Понял, заткнулся, слушаю.

Ничего-то он особо и не знал, кроме одной маленькой вещи. Кладышева. Наша Вероника собиралась спрятать Фридриха Беккера и у неё должно было это получиться с блеском. Не у неё одной, конечно, тут речь шла не только о большой и светлой любви этой извращенки ко мне любимому, но еще и о тщеславии. Единственный в мир дупликант разума — это было уникальное открытие, которым моя миниатюрная подруга делиться захотела лишь с самыми доверенными и близкими из своих коллег. К которым, кстати, относилась и Молоко. Именно Нина Валерьевна, подёргав нужные рычажки, и выбила под «эксперимент» чуть ли не целую усадьбу во глубине сибирских руд. Там и будет проживать некто Фридрих Беккер, причем, скорее всего, до конца своей пусть и относительно короткой, но точно полной спокойствия жизни.

— Я смогу осуществить то, о чем мечтал ты, — взглянул мне в глаза клон моего рассудка, — Буду писать книги, возможно даже напишу игру, а то и пару. Все твои навыки и знания, даже совершенно ненужные моему телу, все здесь, в моей голове. Я их использую. Пусть то, что я буду делать, будет полной ерундой по сравнению с тем, чем ты занимаешься здесь, но это будет твоя ерунда. Пока твоя, да, потом уже, когда я стану от тебя отличаться, то назову её нашей. Вот за этим я тебя и позвал. Сказать, что будет дальше. И… еще одно. Девчонки тебя любят. Уже. Все трое. Знаю, что ты сам всё это выбрал, что держишь все в себе, просто знай — они уже.

— Тебе-то откуда знать, — пробормотал я, отворачиваясь. Все сегодня меня пытаются смутить…

— Твой любимый институт рогов и копыт довольно далеко отсюда, — вздохнул я-номер-два, — Когда ты туда уехал, я много чего смог уловить в «Жасминной тени». Но, знаешь что? Самое интересное — это не то, что я уловил, а то, чего не получилось почувствовать даже на гран.

— И что же это такое, товарищ я? — вопрос вырвался раньше, чем я его осознал.

— Дерьма, Витя, — очень серьезно ответил мне двойник, кладя руку мне на плечо, — Дерьма.

Прошло немало секунд, прежде чем я ответил на это. Достаточно, чтобы с хлопком разорванного пространства перед «Жасминной тенью» возник незнакомый мне человек в военной форме. Тем не менее, в спину самому себе, готовому стать отдельным человеком по имени Фридрих Беккер, раздалось моё сдавленное:

— Спасибо.

Никогда не блистал особым умом ни в первой, ни во второй жизни. Да и что взять с человека, в детстве повстречавшегося с таким чудом, как компьютерные игры? О, они тогда целиком овладели моим временем, лишь скупо выделяя крохи на все остальное. Не жалею, кстати. Однако, было кое-что, всего одна мысль, которая залетела мне в голову удивительно рано, где-то лет в десять. Великая мысль. Основополагающая. Трансцендентно-прозаическая, я бы сказал.

ВСЕ СРУТ.

Вот прямо говном! Кто регулярно, кто не регулярно, в этих нюансах ничего полезного нет, в отличие от самой общей идеи. Все гадят. Профессора, депутаты, президенты, принцы Чарльзы, дворники, отличники и двоечники. Тоненькие, хрупкие и изящные девочки тоже СРУТ. Даже если они принцессы или балерины. А может быть, даже особенно, потому что такие тонкие девочки и едят понемногу, и гадят, наверное, тоже по крошке. Но часто.

Не суть. Каким бы смешным высказывание не было, его смысл в том, что все мы люди, все мы человеки, как бы не хотелось обратного. А его очень хочется, потому что мы, гомосапиенсы — архинеприятные и мерзкие сволочи. Мы не хотим смотреть на товарища милиционера как на человека, мы хотим видеть в нем лишь защитника. Функцию. Также на продавщицу. На уборщицу. На депутата. Не понятно? Я говорю о взгляде мельком, о стереотипе, среди которых мы живем. По которым мы в жизни ориентируемся.

Я бросил ориентироваться еще в детстве, сразу же, как понял, что пожарный хочет не спасать нас от пожаров, а хочет пить дома пиво. Врач не лечит нас потому, что хочет, он простой человек со своей семьей, хобби и прочими хотелками, он нас лечит потому, что у него такая работа, он за неё деньги получает. И так буквально со всем. Даже самый умный, самый важный и самый толстый писатель срёт точно также, как это делает алкаш дядя Олег. Просто у писателя унитаз, а у Олега клумба тети Дуси, которая, внезапно, тоже срёт. Тетя, не Дуся. Ой, то есть не клумба.

Уничтожение стереотипов убирает и эмоциональный налет, с ними связанный. А жить без этого налета, поверьте, товарищи, куда ближе к реальности, чем нам обычно хочется.

К чему это я?

А вот к чему.

— Пош-шёл вон, собака! — именно с этими словами я, только что собственноручно вынесший мусор из собственного дома, отвесил несильного, буквально шуточного пинка человекообразной дряни, пять минут назад как пролезшей к нормальным людям.

Дрянь, издав полагающийся высшим приматам стон, зарылась своим очкастым жирным рылом прямиком в снег.

— Вы что себе позволяете⁈ — ко мне тут же подскочил ожидавший дрянь на улице человек в штатском, имеющий протокольную морду и жабьи тонкие губы. Правда, все это его богатство было весьма растянуто в гримасе шока первые секунды зрелища, но теперь оно вновь собралось назад, причем в явно немиролюбивую рожу.

— Не знаю твоего звания, но мне насрать, — процедил я, а затем ткнув пальцем в копошащуюся на снегу фигуру, рыкнул, — Только вот запомни, товарищ, запомни и другим передай — следующего я еще и обоссу, понятно⁈

— Ты как… — мужик внезапно обнаружил себя болтающимся в воздухе. Поднять за лацканы его восемьдесят килограмм мне было совсем несложно.

— Пасть закрой, — сквозь маску глухо проговорил я, — Потом бери этот кусок говна и валите отсюда. Перед тем, как мне угрожать, включи мозги, подумай, чем мне, коморскому, вообще угрожать можно. Всосал? А теперь еще всасывай — вы отобрали у нас все разработки, понял? Теперь и еб*тесь с ними дальше сами. Сотрудничать я отказываюсь.