Утерянная брошь - Монт Алекс - Страница 13

Появившись в суде после обеда, Сергей засел за скопившимися бумагами и не разгибал спины до самого вечера. Дома его обрадовал слуга Прохор, объявив с таинственной миной, что его ожидает посетитель по секретному делу особой важности.

– Ба-а-а! А вот и пропавший Трегубов объявился! – пробежав глазами записку, кою протянул городовой, радостно воскликнул судебный следователь. – Стало быть, в трактир тебя приглашает господин оценщик.

– Чему быть, того не миновать. Порфирьевича очередь наступила, выше высокоблагородие, – неловко переминаясь с ноги на ногу, молвил служивый.

– Вот что, Филимон, – изволил обратиться к гостю по имени Чаров, когда они прошли в кабинет. – Да ты не стой, чай, находился уже, – усаживаясь на диван, кивнул на стул коллежский асессор. – Про весточку, тобою от него полученную, покамест никому, – приложил он к губам палец. – Даже братцу своему околоточному, не говоря уже об участковом начальстве.

– Нешто я не разумею, ваше высокоблагородие. Дело-то наиделикатнейшее, – имея в виду обстоятельства утери броши и втайне надеясь на благодарность судебного следователя, а если бог даст, то и повышение по службе, с ревностным воодушевлением провозгласил Филимон.

– Превосходно, что разумеешь. А теперь слушай меня внимательно, – напустив на лицо прокурорской значительности, Чаров приступил к объяснению предстоящей диспозиции.

После ухода вдохновленного целковым городового, который тот получил, по уверению Сергея, исключительно на представительские расходы, он отужинал чем бог послал и отправился спать, ибо важная работа предстояла с утра.

В тот день, когда он посещал в ломбарде Трегубова и выпытывал у того правду о сданной Князем броши, Порфирьич потерял сон и покой. Сопоставив вопросы следователя с рассказом подвыпившего Филимона, оценщик понял, что вляпался в дурную историю, и решил найти Журавского. Расспросив кое-кого из своих постоянных клиентов, он узнал о насильственной смерти Князя и не на шутку перепугался. Перспектива разделить его участь не входила в планы Трегубова, и, сказавшись больным для ломбардного начальства, он подался в бега. Когда же подошло время дружеской посиделки с Филимоном, первая паника улеглась, и он подумал, что манкировать свиданием с чином полиции, да еще в свою очередь угощать, будет некрасиво.

«Черкану-ка я ему записульку, что так, мол, и так, но трактир наш за столько лет мне наскучил, а посему приглашаю тебя, любезный Филимон, в ресторан Давыдова на углу Кузнечного и Владимирской площади в наш обычный обеденный час». Порфирьичу не раз доводилось бывать в «Капернауме»22, и публика «Давыдки» – студенты, журналисты да известные литераторы – опасности для него не таила. После долгих сомнений Трегубов решился там свидеться с приятелем и вновь расспросить о случившемся на регате происшествии.

– Значитца, полицейский начальник, – как окрестил Чарова Трегубов, – сказал, что на украденной у той знатной дамы броши была выгравирована дата «30 мая»? – с плохо скрываемой радостью переспросил приемщик.

– Вот те крест, Порфирьич, точно так и обсказал, – заплетающимся языком отвечал Филимон, наученный Сергеем. – Только отчего ты судишь, что безделицу украли? Дама та ее сама обронила. Замочек отворился, и брошка тю-тю, – хмурил брови городовой, с сосредоточенным видом опрокидывая рюмку.

– Полагаешь, сама обронила? – отказывался принимать версию приятеля оценщик. – А ежели кто в толпе к ней подкрался да безделицу умыкнул? Для бывалого щипача такое провернуть что стакан воды выпить.

– Зачем воды, лучше водки, – продолжая изображать хмельного, усмехнулся Филимон и потянулся к штофу. – Ладно, чего уж. Скажу как на духу, но только тебе, Порфирьич, – брызжа кусочками жареной колбасы и непроглоченными грибами, объявил служивый, наливая себе и приятелю. – Потому как друг ты мне, не то что братец мой околоточный. Следователь тот мне шепнул, что безделицу всамделишно украли, и таперича вся столичная полиция с ног сбилась, ищут.

– Постой-постой, Филимон. Кого ищут-то? Вора, что брошь у дамочки слямзил?

«Неужто мне лажу про Князя рассказали?» – разволновался оценщик.

– Вора того уж искать незачем, в гостинице бедолагу порешили. В самое сердце из револьвера пальнули. Убивцев его таперича ищут. Следователь сказывал, что дело то непростое, знатных господ касаемо, ибо оную безделицу один преважный господин той даме подарил, – громко рыгнув, строго следовал полученной инструкции Филимон.

– Стало быть, важный человек даме той оную брошь, что на гонках парусных украли, подарил? – повторял как зацикленный слова городового Трегубов.

– Вот те крест, – в который раз осенил себя крестным знамением Филимон и едва не снес штоф со стола. Если бы не проворство Порфирьича, поймавшего на лету полуосушенную емкость, пришлось бы водку сызнова покупать.

– Значитца, преважный господин… – задумался оценщик. – Видать, он-то и приказал ювелиру надпись ту выбить?

– Он вестимо, кто ж еще.

– Ладно, пошел я, – вынув из жилетки часы, воскликнул Порфирьич. – Ну, а ты отдыхай. Ежели что, извозчика через официанта спроси. А щас я за наш пир уплачу, – шныряя по сторонам глазами, заторопился приемщик.

По уговору с филером, Чаров ожидал его в «Золотом якоре», благо означенное заведение находилось против старой квартиры Нечаева. «И с чего это граф за нигилиста так крепко взялся? Донесения новые насчет его личности, должно быть, поступили. Книжки запрещенные читает, но так кто их нынче не читает?» – недоумевал судебный следователь, пока не вспомнил о студенте университета Лиховцеве, арестованным вместе с Нечаевым по делу устроителей дачных фейерверков23 и с ним же вскоре отпущенным. «А ведь мать Лиховцева в девичестве Ржевуцкая! Не инако, как польский след обеспокоил его высокопревосходительство», – осенило Сергея, когда в зале ресторана появился Шнырь.

– Стало быть, съезжать собирается? – резюмировал донесение агента судебный следователь.

– Дворник сказывал, тамошний приход предоставил ему квартиру из трех комнат на Захарьевской улице. Всяко просторнее энтой будет, – Шнырь презрительно кивнул в сторону Андреевского городского училища, при котором допрежь квартировал Нечаев.

– Значит, Закон Божий отныне там вещать зачнет, – отхлебнул пива Чаров.

– Была б моя воля, я таковских учителей за версту к младым душам не подпускал, не то что Закон Божий преподавать, – хлопнув рюмку желудочной, вторил его мыслям филер.

– Пусть это будет на совести церковного начальства, любезный Шнырь. Раз твой подопечный хлопотами по переезду и обустройству на новом месте отягощен, оставим Нечаева его заботам и понаблюдаем за знакомым тебе его дружком Лиховцевым.

– Что ж, завтра и приступлю, – наливая себе из штофа, с готовностью отозвался агент.

– Только вот незадача. Не за ним одним походить тебе надобно, а за всем его благородным семейством проследить. Скажу тебе больше, чем следует, однако, беря в расчет твою понятливость, полагаю оное полезным, – начал издалека Сергей. – Из Варшавы к Лиховцевым пожаловали их родственники Ржевуцкие, муж с женою. Личности, скажу прямо, неблагонадежные. Хорошо бы установить, с кем якшаются сии подозрительные персоны. Не готовят ли покушения?! – Чаров решил показать агенту чрезвычайную важность поручаемой ему миссии. – Кстати, мамаша студента – в девичестве Ржевуцкая. Полагаю, это ее братец с супругою приездом своим нас облагодетельствовали. Надеюсь, ты понял, как действовать надобно, – напутствовал филера судебный следователь.

Известие, что проданная Полякову брошь вовсе не та, что пропала на регате, успокоило Порфирьича, однако мысли его кипели. Он неплохо изучил Князя и был уверен, что брошь с гравировкой – его рук дело. А то, что тот сбагрил ему совсем другую вещицу, наводило на мысль о намерении Журавского пустить полицию по ложному следу.