Сказки Бернамского леса (СИ) - Ершова Алёна - Страница 3

— Ты своей прихотью сводишь людей с ума. Играешь ими, ломаешь и выбрасываешь. Твое сердце не способно любить. Я вообще сомневаюсь, что оно у тебя есть. Ты калека, Блодвейт. Как воин не способен вырастить, потерянную в бою руку, так ты не можешь научиться любить. Мне жаль тебя.

Ойсин поднялся и ушел, прекрасно зная, что ранил красавицу Блодвейт, и рана ее кровоточит слезами.

IV

Весна в те годы вышла холодной, дождливой. Не танцевала более Блодвейт под Холмом, не пела дивные песни. Все чаще видели ее у окраин леса. Стояла сида в тени молодой зелени, смотрела на сизые человеческие деревушки, на детвору, резвящуюся неподалеку, на девиц, стирающих белье в ледяной воде. Странной, далекой, непонятной казалась ей эта жизнь. Люди, лишенные вечности походили на муравьев, что копошатся в своих бессмысленных хлопотах. Грубы и некрасивы, мелочны. От них пахнет землей и животными. Их молодость быстротечна, а старость долга и уродлива.

— Что в ней такого, чего нет во мне? — Блодвейт вновь подсела к скальду, но шелк ее платья больше не льнул к его бедру.

— В Ападев? — Ойсин сделал вид, что не понял сиду. — Она легка, смешлива и любит мои песни.

— Ооо, избавь меня от своей глупости! — Блодвейт закатила глаза. — Я не о деве лесного ручья спрашиваю, а о человеческой дочери. Как ее звать?

— Не скажу. — Ойсин прекратил играть и развернулся к сиде. — Достаточно того, что тебе мое имя известно. Но на первый твой вопрос отвечу. В тебе ничего нет от моей невесты. Она чиста и непорочна, благородна, нежна и стыдлива. Когда ей исполнилось тринадцать, я принес ее отцу стадо лучших овец на нашем острове. Он дал добро на помолвку. Перед путешествием я подарил ей браслет из витого золота, а она поклялась ждать меня, покуда я не вернусь живым или ветер не принесет весть о моей гибели.

— И ты веришь ей? Веришь в то, что она потратит свою молодость на ожидание, пока ты пляшешь здесь⁈ — Сида расхохоталась. — Глупый скальд! Ты вернешься, а твоя невеста сделается старухой или нарожает детей от другого, ведь каждые сутки под Холмом Аргатлам это год там, наверху. Забудь своего мотылька и останься со мной. Я подарю тебе вечность.

Ойсин нахмурился. Черными спорами проникли слова сиды в душу фения, зародили сомнения. Отравили надежду.

— Опять по себе судишь, белоликая? — зло бросил он. — Повторяю, нет у тебя с Дериной ничего общего!

Но Блодвейт его уже не слушала. Оставила с занозой в сердце и упорхнула майским ветром.

Однако сида не упустила самого главного. Поднялась наверх, впилась пальцами в мягкий мох. Закрыла глаза и беззвучно зашептала заклинание. Прислушалась к ответу Леса, и губы сами собой растянулись в предвкушающей улыбке.

— Пришло время познакомиться с тобой, благородная Дерина, — усмехнулась сида, обернулась ветром и взмыла вверх…

Следующей ночью Ойсин Кумал предстал перед Хозяином Холмов.

— Король Нуад, я благодарен тебе за гостеприимство. Прекрасны ваши песни, сладко вино, но тоска по дому точит сердце. Отпусти меня.

Сид кивнул.

— Мне понравились твои песни, скальд, в них печаль и радость переплетены крепкой нитью, а мгновенье любви бесконечно. Я отпускаю тебя с миром. Холмы не будут держать и звать обратно, но скажи, что бы ты хотел от меня в дар?

— Ничего мне не нужно, ведь я и так уношу с собой память о дивном народе. Теперь я смогу петь о твоих героях и прекрасных девах. Дарить людям сказки Холмов.

— Что ж, мне нравится твой ответ скальд. — Глаза Нуада полыхнули серебром. — Тогда вот тебе мой дар. Я наделяю тебя силой гальдра[1]. Иди и пой свои баллады. Пусть люди видят холмы твоими глазами.

Фений поклонился. Сиды загомонили, наперебой поздравляя счастливчика. Редко кому удавалось получить благосклонность Хозяина Холмов.

— Станцуешь со мной напоследок? — прозвенел ручьем голос Ападев.

— С удовольствием. — Ойсин широко улыбаясь, взял сиду за руку, но улыбка стекла с его лица, лишь взгляд коснулся ее запястья. — Что это у тебя? — голос от волнения охрип.

Ападев перевела взгляд с побледневшего лица фения на свою руку.

— Браслет. Мои воды принесли. Я очистила его от печалей и горечи утрат. Теперь он сверкает, как и прежде.

— Это ж, сколько времени должно пройти, что б он попал к тебе, Ападев? — Голос скальда дрогнул: — Скажи, сколько ночей я провел под Холмом?

— Пятая подходит к концу, Ойсин Кумал.

— Всего лишь пять… — Фений опустил голову. Ему показалось, что зал затих. Легкие обожгло. Новый вдох дался с трудом. — Целых пять… Что ж теперь я знаю срок женской верности.

V

Солнце мягко огладило лицо Ойсина. Фений сощурился, привыкая к свету, перекинул за спину лютню и направился по едва заметной тропе. Он не торопился домой, позволяя дороге самой определить судьбу, и та, не долго думая, вела его прочь из леса. Не успел обрадоваться Ойсин, как полоснуло тревогой. Он нырнул с тропы под сень деревьев и вынул из ножен короткий меч. Лес молчал. Но тишина эта не была магической. Вот хрустнула ветка. Еще одна, раздалось невнятное ругательство. Ойсин, осторожно ступая, пошел на звук. Подкрался к самому краю и увидел трех наемников, волочащих за пепельные волосы связанную Блодвейт.

— Не брыкайся ведьма, дай нам сделать свою работу и прогулять то золото, что за нее заплатили.

— Эй, а может, развлечемся напоследок, только за руки подвесим, чтоб не лапала. Я не хочу всю жизнь слюни пускать на ее тощие прелести.

— Хорошенько подумай, — огрызнулась сида и растянула пересохшие губы в хищной улыбке, отчего треснула тонкая кожа, являя рубиновую кровь, — ведь той жизни осталось совсем немного.

Наемник отпрянул и схватился за железное кресало.

— Лжешь ведьма!

— Не лжет. — Ойсин вышел из-за дерева. — Слово фения, кто уйдет сейчас, останется жив.

Наемники подобрались. Старший судорожно пытался сообразить, как быть. О фениях Ирина он слышал много. Трое, может быть, с ним справятся, но одному нужно сторожить ведьму, не то сбежит дивная и договору конец. Ищи ее потом. Наконец он принял решение. Ударил сиду в висок. Ойсин дернулся вперед, наемники попытались окружить его. Фений с недовольством отметил, что воины действуют слажено, а значит, придется туго. Он молниеносно отклонился влево, враг, что пытался достать его со спины, потерял равновесие и встретил меч Ойсина, раньше, чем успел осознать, что произошло. Наемник стал оседать, и доли секунды, пока его товарищи осознавали произошедшее, спасли фению жизнь. Удар второго бойца опоздал. Распорол рукав, едва задев руку. Ойсин в пылу схватки и не заметил это, вошел клинком в мягкий живот наемника, обрывая еще одну жизнь. Третий, осознав, что за несколько ударов сердца потерял двух товарищей, кинулся бежать. Ойсин не привык бросать своих слов на ветер. Настиг беглеца в два прыжка и вонзил меч в спину.

— Удел труса — умереть, не взглянув смерти в глаза, — презрительно произнес он, вытирая клинок о рубаху наемника. Затем подошел к сиде и помог ей прийти в себя. Развязал затекшие руки, протянул флягу с водой.

— Что, иногда добыча становится охотником, а дивная госпожа? Не подействовали на них твои чары? — Фений дернул щекой.

— Моя магия, все так же со мной. Но я лучше умру, чем снова воспользуюсь ей. Твои слова ранили меня. Но только правда может быть достаточно острой, чтобы пробить броню и достать до самого сердца. Я не хочу больше внушать любовь. Я хочу дарить ее. Вы люди иные. Ваш век короток, вы живете каждую свою жизнь, как последнюю. Ярко, самозабвенно, без полутонов. Все эти годы моя магия казалась мне даром, но сейчас я вижу в ней лишь свое проклятье. Не может быть любви через принуждение. Ты прав, скальд, я калека. Но не потому, что у меня нет сердца или оно не умеет любить, а потому что я не смогу коснуться любимого человека. — Блодвейт закрыла лицо руками и расплакалась.

Ойсин аккуратно заправил пепельную прядь за тонкое девичье ухо. Слезы сиды тронули его сердце. Ойсин знал, что от них теперь не спасет ни щит, ни броня.