Стороны света (СИ) - Вересень Мара - Страница 13

– Последний раз как я видел вас вместе, ты довел ее до слез

– Исчезни, Халатир.

– Не хами, т’анэ, хотя бы из уважения к тому, что я лег вместо тебя на рунный круг этого оплевка хаоса. Но на сей раз он действовал масштабнее, всех Эфар одним щелчком, и, вот досада, опять промахнулся, – дрожащий в мареве призрак обернулся, улыбка была хищной, довольной, глаза, прежде прозрачно-голубые, сейчас то серебряные, как острый зеркальный срез, то черные, как его же изнанка, смеялись.

– Ты мертв. А у меня – предсмертный бред. Зачем бы тебе мне являться, раз мы не были близки при жизни, – представлял, что говорит, Альвине.

– Это было бы слишком просто, Эллевиен тен’Фири. Ты последний, в ком осталось живое серебро Изначального мира, а последний проклят помнить все и за всех. Призови по крови. И слушай. Тебязовут.

– Проваливай, ты мешаешь мне своей болтовней.

– Умирать?

– Слушать.

Альвине, кажется, моргнул, а когда открыл глаза, мертвый Фалмари, одинаково похожий и на себя, и на дедушку Эльви, и на Пастыря живущих, каким он видел его в нункорском храме Тьмы, пропал.

Помнить за всех…Все, это сколько?

Сколы, осколки…

Осколки раздробленной ключицы похрустывали, скреблись внутри. Левая рука – месиво, на чем держится, не понятно. Или на упрямстве. Как и он сам. Сам. Он сам. Сам пробил себе грудину, чтобы стравить воздух из закупоренного легкого, а потом выдирал забившие горло сгустки. Сам, одной рукой, правой, собрал голень. Корка, заменившая кожу, трескалась, сукровица и кровь текли. Пальцы соскальзывали, и он окунал их в пепел, чтобы не скользили, чтобы сохранить ногу, уложивэтомежду двух плоских оплавленных пластин. Чем они были? Оружием, украшением, безделушкой? Кем были они? Те, которых не стало? Тем же.

Призови по крови...Крови было много. Сразу. Она горела. Вокруг. На нем. Глушил боль – она мешала думать. Глушил мысли – они мешали слушать. Пока не остался только голос, что звал из темноты. Туда, куда он не мог войти. Но он пойдёт, потому что с эльфами всегда так. Они не могут закончить свой путь, когдатакзовут.

Я здесь, свет мой. Иду к тебе. Весь, сколько есть. Сколько осталось.

Леденящий свет отпустил и переход схлопнулся.

Его выбросило на землю, прикосновение травы к обожженной коже заставило забиться от боли и каждое движение вызывало новую… Орал. Пришли тьма и беспамятство.

В себя возвращался медленно, по капле, то проваливался, то выныривал, слышал, как мелиссе зовет. Сама. Кажется, он тоже немного ведьма – сглазил в Нункоре, когда думал, что для того, чтобы позвала, нужно стать как Холин – одной ногой за грань. Он стал, и она позвала.

Тягучий сон не торопился наваливаться, и Альвине понимал, что совсем не там, куда хотел попасть. И к лучшему. Хорош бы он был, шокируй искорку своим внешним видом и состоянием. Так и крышкой хлопнуть недолго. И вообще, знать принцип перехода гранью по «маяку» или по привязке на живой объект и уметь – вещи разные. Да и у кого бы вышло в первый раз? Альвине уж точно гением в этом деле не был, а светлым вне категории был. Иначе как бы ему вообще удалось то, что удалось? Прежний предел – видимое расстояние. Видел он вполне прилично, но не от Светлого леса до Нодлута. Теперь горизонты расширились. А на глазах – повязка. По звукам и запахам похоже на целительский центр, под спиной что-то желеобразное, не больно, в голове никто не…

Отзываясь на бешеный кувырок сердца, мерзко заверещал над головой целительский артефакт и тут же умолк, в шею кольнуло и по крови побежала какая-то алхимическая дрянь. Забилось медленнее. Выровнялось.

Здесь… Ее голос из темноты. Все еще здесь. Не пропал.

Кто-то возился с левой рукой, края инструмента елозили по костям, пытаясь выцарапать вплавившуюся в ладонь бусину. Подцепили. Брякнуло в емкости, а у Альвине будто кусок сердца выдрали.

Дернулся и захрипел. Не выходило из него пока слов, и какая-то скользкая дрянь в горле мешала. Другая рука, которой потянулся перехватить отнятое, шла медленно, что-то крякнуло и оборвалось. Запоздалая вина, что он там что-то сломал, запоздала. Содрал повязку с глаз, попутно обрывая бляшки анализаторов и инъекторов с шеи и груди.

Завывал на разные лады ящик на стойке, бешено мигая огоньками индикаторов. Альвине лежал в округлом, формой похожем на гроб корыте реаниматора совершенно голый, если не считать белесой пленки псевдо-кожи, плесенью покрывающей большую часть тела. На запястье пульсировал браслет с ошметком фиксирующей ленты. В глазах… глазу… двоилось. Что странно, поскольку видел он только одним. Вторым даже моргнуть не получалось.

Молоденькая целительница, белокожая, с россыпью шоколадных веснушек поперек носа и отчаянно рыжая, замерла на высоком табурете свечкой, прижав кулачки к груди в форменном белом. В круглых карих глазах – паника.

Глядь… Напугал ребенка. Кто ее сюда вообще взял. На такую работу.

Оплавившаяся и помутневшая янтарная капля, теперь круглая, лежала в фасолине металлической емкости вместе с пинцетом. Пара капель крови, клочок прикипевшей к янтарю плоти. Один день. Потянулся, забрал, неловко елозя пальцами в емкости. По плечу мазнуло волосами. Удивительно, что даже частично остались после всего. Серые, словно налитые серебром. Будто не его совсем. Цапнул емкость, стряхнув пинцет на салфетки, поднес зеркальное донце ближе к лицу.

Десять глядей… Чудовище. Самого от этой хари в ступор вогнало. Идеально идеальный эльф… теперь только по ушам и опознать, что эльф. По одному уху. Одно ухо, один глаз, рука… пока тоже одна, и нога, считай, одна.

Считайте, тьен Эфар, смотрите, не сбейтесь, сколько у вас всего осталось.

Смеяться выходило так же, как и говорить – хрип один. Пока не выхрипел, не откашлял липкую дрянь из горла.

– Скоо… Сколько?

Ну нет, так говорить не годится. Ужас какой-то. Лучше уж помолчать, пока не заживет как следует.

– Эльве, как ваше имя? – спросила целительница, отмирая. Колотится вся, сердечко так и ходит, а голос ровный, разве что самую капельку подрагивает, и серьезно вежливый.

Альвине качнул головой, что вроде как не может сказать пока, а она решила по-своему. Что не помнит. Пролепетала что-то ободряющее и выпорхнула. Побежала за старшими.

Он провалялся в полевом госпитале еще неделю, помимо тех дней, что был в беспамятстве. Имени у него больше не спрашивали. Альвине подсмотрел в планшете с медкартой: пострадавший, номер, долгоживущий, эльф, дом Эфар (принадлежность роду определена по аномалии крови, см. прил. номер); светлый; категория не определена (маркеры сил хаотично подвижны, см. прил. номер); рекомендация: повторное магсканирование после стабильно-удовлетворительного физического восстановления. Поступил с…

Дальше Альвине не читал, там было уныло и страшно, но не безнадежно. А искорка продолжала звать так отчаянно, что он не выдержал. Одежду и немного денег спер из шкафчика и опять шагнул за грань.

Этот переход оказался намного удачнее – выбросило в Восточном районе Нодлута в скверике с мерзковатым прудом. Отражение в неподвижной воде было неумолимо честным – чудовище. Альвине почти физически чувствовал, что искра рядом, злится и пылает. Но было плевать, что в данный конкретный момент – не для него, потому что звать не прекратила.

Маску, напугав продавца до икоты, купил в шутейной лавке по пути во 2-е Восточное за тиснутые в госпитале чары и, почти теряя рассудок от волнения, вошел в знакомый дворик.

Еще несколько шагов вперед и больше не дышал, потому что его сердце обнимала, подставляя мокрое лицо под беспорядочные поцелуи, всхлипывала, прижималась и сияла, сверкала так ярко, что брызнули слезы, мешая смотреть, Но Альвине все равно видел, как она невыразимо прекрасна. Сама, как разбитое зеркало, вся в трещинах, сквозь которые – свет, звездный свет во тьме… И как он, отраженный в ней, несказанно красив, несмотря на страшный ожог под скрывающей половину лица маской и выцветшие почти до белизны волосы, несмотря на прячущиеся под одеждой едва зажившие рубцы и бугристую спекшуюся кожу на прижимающих ее к себе руках. И он шептал и пел обоими голосами, всей своей сутью: