Феникс. Начало (СИ) - Путилов Роман Феликсович - Страница 21

— Подпишите.

— Что подписать?

— Распишитесь под обязательством не разглашать что произошло с тобой за последние трое суток.

В пластиковой папке лежало три листа казенного вида. Верхний содержал обязательство на русском языке. Если отбросишь в сторону кучу заковыристых юридических формулировок, бланк гласил о том, что я ни при каких обстоятельствах не буду разглашать события, происходившие на территории жилого комплекса, а также со мной после моего задержания. Два листка были на иностранных языках, один, как будто, на немецком, а второй, как сказал внук, на английском языке.

— Я не буду это подписывать? — я отодвинул папку от себя.

— Почему?

— Ну как почему? Языками я не владею в достаточной степени, чтобы понять, о чём действительно идёт речь вот на этих двух листах. — обязательно на иностранных языках я отбросил в сторону: — а вот этот я понимаю, но подписывать не буду. Вдруг я подпишу, а после этого вы потащите меня в суд, а я не смогу защищаться, так как здесь указано, что я обязуюсь не разглашать никому эти данные. И что мне садится на пожизненно как террористу или на пять лет, как лицу разгласишь сведения, ставшие государственной тайной? Кстати, тайна какого государства? Тут не написано. Кто вы такие?

— Кто мы такие тебя не должно волновать. Если ты не подпишешь эти бумаги, то отсюда ты не выйдешь. Мы с террористами не церемонимся…

— Террорист? — это уже внук прорвался: — с русскими террористами вы не церемонитесь?

— Что за чушь ты несешь, мальчик?

— Ну как же? Тех, кого вы объявляете русскими террористами, получает у вас в Европе по двадцать лет, а все другие лет по пять, выходят через три года и снова совершают террористические акты? Я в Интернете читал, как у вас, в Евросоюзе происходит…

— Мы не из Евросоюза, и разговор затянулся. Подписывай бумаги, и мы пойдём. У нас есть ещё дела есть, кроме того, как возиться с вонючим террористом.

— Эти бумаги я подписываюсь не буду, тем более на иностранных языках. Или меняйте текст обязательства и несите только на русском языке либо сами подписывайте их — я схватил бумажки и разорвал их на две половинки. — Ты сам выбрал свою судьбу! — один из этих господ навис надо мной, пытаясь грозно рычать, но получалась плохо, медицинская маска лезла ему в рот и мешала говорить. Собрав свое имущество, в том числе бумажные обрывки и одноразовую ручку, мужчины ушли.

Через полчаса вернулся только один из них. На этот раз обязательства о неразглашении были на русском языке, в тексте говорилось о том, что в случае соответствующего решения суда о известных мне событиях этих суток, я могу в закрытом судебном заседании дать показания о произошедшем. Я улыбнулся, пожал плечами и быстро подписал все три бланка.

После этого мне вновь протянули чёрную повязку:

— Надевай!

— Я не буду!

— Чем быстрее ты ее оденешь, тем быстрее покинешь эти стены.

— Ладно, уговорили. — оставаться здесь хоть одну лишнюю минуту мне не хотелось, я взял повязку и натянул ее на голову. После этого меня взяли под локоть и опять куда-то повели. В конце нашего пути я оказался на улице. После суток подземелья, с неживым кондиционированным воздухом и запахом какой-то приторной химии, порывы легкого ветерка и запахи города приносили наслаждение. Аккуратно подсадив, меня засунули в машину и куда то повезли. Через минуту раздался новый, незнакомый голос

— Повязку можешь снять.

Меня везли на заднем сидении какого-то джипа. Впереди сидела двое мужчин, в синих, форменных куртках, с широкими нашивками на спине «Жандармерия».

— Скажите, куда вы меня везете? — спросил я, даже не надеясь на ответ.

— Ты будешь доставлен в отдел полиции возле твоего дома — ответил мне человек, сидящий рядом с водителем.

— Зачем?

— Чтобы полиция передала тебя родителям.

— А вы не можете сразу передать меня родителям?

— Нет, нам не положено. Регламент есть регламент.

Мы ехали где-то около получаса, как я понимаю, офис Верховного комиссара Евросоюза находился в центе города, достаточно далеко от окраины, где мы жили с родителями.

Глава одиннадцатая. Снова в школу.

Жандармы довезли меня до, ставшего уже почти родным, отдела полиции и, заведя в здание, передали в дежурном лейтенанту. В комплекте со мной полицейский получил под роспись пачку документов в непрозрачном пластиковом файле. Мазнув по мне равнодушным взглядом, лейтенант махнул на лавку для задержанных в дежурной части и принялся что-то записывать в толстую амбарную книгу. Я плюхнулся на лавку и смежил веки, пытаясь задремать — впервые за последние несколько суток я чувствовал себя в относительной безопасности. Тяжелая рука на моем плече заставила вынырнуть из объятий сладкой дремы. Надо мной стоял, улыбаясь, господин Новицкий Владимир Алексеевич.

— Пойдемте со мной, задержанный.

Огромный мужчина кивнул лейтенанту и распахнул передо мной дверь, ведущую в полицейские застенки. Коридор, в который вывел меня полицейский, был абсолютно безликий, покрашенный в веселенький светло-бежевый цвет, с рядом одинаковых, темно-коричневых дверей. Внезапно Новицкий остановил меня, обхватил своими лапищами, так что хрустнули ребра.

— Спасибо Саша, не забуду. — шепотом прошептал дядька и разомкнув объятия, тихонько подтолкнул вперед.

— С Наташей все в порядке? — не разжимая губ, тихонько спросил я.

— Да, все более или менее нормально. Немножко побили, сильно напугали, но больше ничего сделать не успели. Если бы не ты, я не знаю, чем дело бы закончилось. Пойдем пока, в моем кабинете посидишь, пока родителя за тобой не приедут.

В просторном кабинете, куда меня отвели, за конторскими столами с мониторами, не первой молодости, сидели двое, ничем не примечательных, мужчин.

— Пока на диванчике посиди, передохни. Скоро твои родители придут, и мы тебя им передадим — дядя Вова расположился за одним из свободным столов. — Это кто? — спросил один из присутствующих мужчин — темноволосый, лет сорока, одетый в футболку цвета хаки.

— Это Саша, я вам про него говорил.

Все понимающе покивали головами

— Так что у нас получается по ситуации в комплексе беженцев — больше не обращая на меня внимания, спросил Новицкий, оглядывая коллег.

— Получается у нас грустно. — самый молодой из присутствующих, парень лет двадцати пяти, с пшеничными волосами и трёхдневной щетиной на щеках, защелкал мышкой компьютера: — Всех жильцов комплекса временно заселили в старые казармы батальона связи в военном городке. Всем взрослым формально дали по десять суток административного ареста за проживание без регистрации. Представители Евросоюза, конечно, бухтят, что это нарушение прав и не гуманно, но наши пока держатся, и как я понимаю, будут держаться, пока европейцы им каких плюшек не отсыпят. Адвокатов, что направили гуманитарные организации отфутболили, так как достоверно не установлены личности их подзащитных. Отфильтровали пока около пятидесяти человек, у которых были документы. Их обратно заселили в жилой комплекс. Что делать дальше — никто не знает. Восстанавливать комплекс в первоначальном виде нельзя, иначе уже через месяц там будет то же самое. Как долго будут решаться вопросы с документами тех, кто остается в казарме — тоже непонятно, это дело не одного дня. Конечно, это нас сейчас мало касается, всем жандармерия рулит, но вдруг им надоест, и они все на нас спихнут. Тем более казарма — это не четыре дома, скученность там страшная, уже дважды поножовщина случалась.

— Костя, а посчитали, сколько террористов погибло при штурме?

— Девятнадцать. Причем наши поразили только одиннадцать человек, остальные, видимо, сами друг друга перестреляли — парень повернулся ко мне и подмигнув, снова уткнулся в экран монитора.

Костя, ты мне напомни, что там с семейством Магаровых произошло? — заинтересовано спросил Владимир Алексеевич, по-прежнему не обращая на меня никакого внимания. Я сидел, откинувшись на спинку диванчика, прикрыв глаза, делая вид, что дремлю, одновременно внимательно слушая разговор полицейских, прекрасно понимая, что весь этот доклад был сделан исключительно для меня.