Червь - Фаулз Джон Роберт - Страница 75

• Предыдущая
• 75/101
• Следующая

Рука мужчины медленно скользнула вниз по клюке, он вытянул ее перед собой – не угрожая, а едва ли не с осторожностью, – и серебряный крюк прикоснулся сбоку к белому чепцу. Легонько повернув клюку, мужчина потянул женщину к себе. Он действовал так бережно – при других обстоятельствах можно было бы сказать «робко», – что, когда серебряный крюк зацепил ее за шею и повлек за собой, она, не дрогнув, повиновалась. Наконец она почувствовала, что ее больше не тащат вперед, и остановилась. Незнакомец и Ребекка оказались лицом к лицу. Однако между ними по-прежнему лежала пропасть: их разделял не только пол и возраст, но и то, что они люди двух бесконечно чуждых друг другу пород.

Незнакомец обрывает эту безмолвную беседу так же внезапно, как и начал.

Клюка отдергивается и твердо упирается в пол. Отвернувшись с разочарованным видом, незнакомец удаляется. Ребекка успевает заметить, что он сильно припадает на ногу: посох с крючковатым навершием он носит не столько из щегольства, сколько по необходимости. Еще Ребекка видит, как чиновник, согнувшись в низком поклоне, отступает в сторону. Отдает поклон и мистер Аскью – правда, этот кланяется не так угодливо и бредет вслед за своим патроном. Чиновник подходит к двери и чуть насмешливо поглядывает на женщину. Неожиданно его правое веко подергивается – это он едва заметно подмигивает. Он исчезает и вскоре возвращается с деревянным подносом, на нем – холодный цыпленок, кубок и кувшинчик с водой, кожаная пивная кружка, потемневшая от времени, миска маринованных огурцов, солонка, два яблока и булка. Чиновник расставляет все это на столе и достает из кармана нож и пару двузубых вилок. Затем стаскивает камзол и швыряет на кровать, Ребекка неподвижно смотрит в пол. Присев к столу, чиновник хватает цыпленка и берется за нож.

– Вам, сударыня, надобно подкрепиться.

Стряхнув оцепенение, Ребекка садится напротив, у окна. Чиновник протягивает ей отрезанную грудку, но женщина лишь качает головой:

– Сделай милость, отошли лучше на улицу, моему супругу и отцу.

– Э нет. Покормите хоть своего ублюдка. Если самой не хочется.

Возьмите.

Он отрезает кусок хлеба, кладет на него грудку и подвигает Ребекке:

– Берите же. Пока вы носите ребенка, виселица вам не грозит.

Его правое веко снова дергается, словно ему не дает покоя неудержимый тик.

– Муженек-то ваш и отец обедают не так сытно. Что ж, вольному воля.

Распорядился я отнести им хлеба с сыром. И что же? Не берут. Говорят:

«Дьявольское угощение». И валяется теперь это угощение на улице прямо перед ними. За свою же доброту в грешники угодил.

– Что ты, какой тут грех. Дай тебе Бог здоровья.

– И тебе, сударыня. За отпущение грехов.

Как и в те минуты, когда она в одиночестве творила молитвы, Ребекка вновь наклоняет голову и, помолившись, принимается за еду. Не отстает от нее и чиновник. Подцепив вилкой несколько пикулей, он обертывает их большим куском хлеба, в другую руку берет куриную ножку и поочередно кусает то одно, то другое. Уплетает он жадно, не разбирая вкуса. Сразу видно, что жизнь его не балует: не каждый день удается наесться досыта, и, если видишь такое изобилие, тут уж не до церемоний. Ребекка наливает в кубок воды, затем вонзает вилку в огурец. За ним второй, третий.

Сотрапезник молча протягивает ей еще кусочек грудки, но женщина отказывается и берет яблоко. Она все смотрит на сидящего напротив человека и, когда тот наконец расправился с цыпленком и выпил эля, спрашивает:

– Как твое имя?

– Имя, сударыня, у меня королевское: Джон Тюдор.

– Где же тебя выучили так прытко писать?

– Скорописи-то? Сам выучился. Дело немудрящее, только руку набить.

Переписываешь иной раз ясным почерком и наткнешься на такое, что сам не разберешь – ну и пишешь, что вздумается. Захочу – пошлю на виселицу, захочу – помилую. И вся недолга.

Правое веко опять дергается.

– Читать я умею. А писать – только свое имя.

– Тогда у вас одной докукой в жизни меньше: писать не приходится.

– А я бы все равно не прочь выучиться.

Чиновник не отвечает, но лед уже сломан, и Ребекка продолжает разговор:

– Ты женат?

– Женат. И без жены.

– Как так?

– Жена мне попалась такая вздорщица – хуже вас. Что ни слово, то поперек. Ни дать ни взять из побасенок Джо Миллера [139]. А поди цыкни на нее: такой голос окажет, сам не будешь рад. И вот как-то задал я ей трепку. За дело. А она не стерпела и ушла из дома. То-то разодолжила.

– Куда ушла?

– Уж это я, сударыня, не знаю и знать не хочу. Куда там обыкновенно уходит женщина – к другому либо ко всем чертям. Ну ее совсем, невелика потеря. Добро бы еще красавица. Вот ты иное дело. – Он снова подмигивает.

– Тебя бы я разыскивать стал.

– Так она и не вернулась?

– Нет. – Чиновник с досадой дергает плечом, как будто уже раскаивается в своей откровенности. – Ну да с тех пор много воды утекло. Тому уж шестнадцать лет будет.

– А ты постоянно состоишь при одном хозяине?

– Да уже давненько.

– Так ты, выходит, знавал Дика?

– Ну, знать-то его никто не знал. Такого поди узнай. Зато тебя он, похоже, познал. Бывают чудеса да свете.

Женщина опускает глаза:

– Что же он, не мужчина разве?

– Мужчина, говоришь?

Ребекка робко поднимает голову. Она чувствует в вопросе насмешку, но не понимает, чем она вызвана. Чиновник бросает взгляд в окно и снова поворачивается к ней:

– Ты что же, не слыхала про таких, когда этим делом занималась?

– Каких таких?

– Полноте, сударыня. Не все же вы были святошей. Вы нынче прямо показали, со всей достоверностью, что мужчин знаете как свои пять пальцев.

Так-таки ничего не заметили?

– Я тебя не постигаю.

– А грех-то против естества, величайшее беззаконие? При коем слуга может заступать место хозяина, а хозяин слуги.

Женщина устремляет на него долгий взгляд. Чтобы уничтожить последние сомнения, чиновник едва заметно кивает, веко опять легонько дергается.

– Я не знала.

– Неужто и намека не было?

– Нет.

– Ну хоть в мыслях вы такое допускали?

– Да нет.

– Что ж, сударыня, дай вам Бог и вперед сохранять этакую невинность.

Только сами-то вы про это молчок, разве что спросят. Да не выдумайте, если жизнь дорога, повторять это где-нибудь еще.

Со двора доносится цокот копыт, натужный скрежет обитых железом колес по камням и окрик кучера. Чиновник встает и выглядывает в окно. Лишь после того как карета выехала со двора, он, не оборачиваясь, как бы размышляя вслух, произносит:

– Такие толки для него нож острый.

Затем чиновник берет брошенный на кровать камзол и надевает.

– Теперь, сударыня, я вас оставлю. Делайте свои дела, а я скоро вернусь и отведу вас к мистеру Аскью.

Женщина отвечает легким кивком.

– Говорите одну только правду. И не бойтесь: он лишь с виду такой.

– Я и говорила правду, и дальше от нее не отступлю. Ни в едином слове.

– Эх, сударыня, правда правде рознь. Одно дело – то, что вы за правду почитаете, и совсем другое – правда истинная. От вас мы полагаем услышать первую, но доискиваемся-то мы второй.

– Буду говорить, как думаю.

Чиновник направляется к двери, но на пороге останавливается и бросает взгляд на Ребекку:

– Да, тебя бы я разыскивать стал.

Правое веко напоследок еще раз дергается, и чиновник уходит.

показала, die at anno praedicto.

В: Продолжим, сударыня. И помните, что свидетельствуете под присягой. И вот что мне желательно узнать прежде всего. Известно ли вам, что есть содомский грех?

О: Известно.

В: Не случалось ли вам замечать, чтобы Его Милость и слуга его во все время вашего с ними знакомства хоть раз показали наклонность к этому греху? Не имелось ли знаков того, что они вместе ему предаются?

• Предыдущая
• 75/101
• Следующая