Пикник и прочие безобразия - Даррелл Джеральд - Страница 8

– Все, что прикажете, – ответил грек. – Если вы желать жена, я дать свою. Она…

– Нет-нет! – воскликнула Марго. – Волны. Поняли?.. Вода.

Судовой казначей явно не различал английские слова «вэйв» и «вайф».

– В каждой кабине есть горячий и холодный душ, – гордо сообщил он. – Еще у нас есть бассейн и ночной клуб с танцами, вином и водой.

– Послушай, Ларри, чем смеяться, лучше помоги нам, – вмешалась мама, прижимая к носу платок для защиты от запаха чеснока, такого крепкого, что казалось – он окружает голову грека светящимся облачком.

Ларри взял себя в руки, обратился к судовому казначею на чистейшем греческом языке (чем явно его обрадовал) и в два счета выяснил, что судно не тонет, что каюты не захлестывает волнами и что капитану известно об аварии, поскольку он сам в ней повинен. О чем Ларри предусмотрительно не стал сообщать маме. Благоухающий казначей любезно вызвался проводить маму и Марго в их каюту, а мы с братьями отправились искать бар, следуя его наставлениям.

Войдя в бар, мы остолбенели. Больше всего он напоминал обитую панелями красного дерева комнату отдыха какого-нибудь скучного лондонского клуба. Большие шоколадного цвета кожаные кресла и диваны теснились вокруг огромных столов из мореного дуба. Тут и там над бронзовыми индийскими кадками возвышались пыльные потрепанные пальмы. В центре этой унылой роскоши остался свободный клочок паркета для танцев; к нему с одной стороны примыкала небольшая стойка с ядовитым набором напитков, с другой – низкий помост, обрамленный целым лесом пальм в кадках. На помосте жались, словно мошки в янтаре, три унылых музыканта в сюртуках с целлулоидными манишками и с кушаками, какие были в моде в девяностых годах прошлого века. Один играл на древнем пианино и тубе, другой пилил с профессиональным видом скрипку, третий истязал барабаны и тромбон. При нашем появлении это немыслимое трио играло для пустого зала «Пикардийские розы».

– Ужасно, – сказал Ларри. – Это не пароход, а какое-то плавучее кафе «Кадена» из Борнмута. Мы тут все свихнемся.

Заслышав его голос, музыканты перестали играть, руководитель трио блеснул золотыми зубами в приветственной улыбке, поклонился нам, приглашая своих коллег последовать его примеру, и они тоже расплылись в улыбке. Нам оставалось только ответить коротким поклоном, после чего мы проследовали к стойке. Теперь, когда появились слушатели, трио с еще большим рвением принялось наяривать «Пикардийские розы».

– Будьте любезны, – обратился Ларри к бармену, морщинистому человечку в грязном фартуке, – налейте мне в самый большой стакан, какой только есть, анисовки, чтобы я мог отключиться.

Речь иностранца, не только свободно говорящего по-гречески, но и достаточно богатого, чтобы заказать большой стакан анисовки, вызвала счастливую улыбку на лице бармена.

– Амессос, кирие, – сказал он. – Вам с водой или со льдом?

– Немного льда, – ответил Ларри. – Ровно столько, сколько требуется, чтобы побелить пойло.

– Извините, кирие, но у нас нет льда, – смущенно сообщил бармен.

Из груди Ларри вырвался глубокий горестный вздох.

– Только в Греции, – обратился он к нам по-английски, – возможен такой диалог. От него так сильно отдает Льюисом Кэрролом, что этого бармена можно принять за переодетого Чеширского Кота.

– Воды, кирие? – спросил бармен, уловив в голосе Ларри ноту не столько одобрения, сколько порицания.

– Воды, – сказал Ларри по-гречески. – Самую малость.

Бармен налил в стакан изрядную порцию прозрачной анисовой водки из толстой бутылки, затем подошел к маленькой раковине и добавил воды из крана. Тотчас водка приобрела цвет разбавленного молока, и мы ощутили явственный запах аниса.

– Ух ты, крепкая штука, – заметил Лесли. – Возьмем и мы по стаканчику?

Я согласился, и мы подняли три стакана для тоста.

– Ну что ж, выпьем за «Марию Целесту» и всех тех дурней, что плавают на ней, – сказал Ларри, отпил добрый глоток… и тут же изверг его обратно, фыркая, словно умирающий кит, и сжимая горло одной рукой; из глаз его катились слезы.

– О-о-о! – взревел он. – Этот болван, черт бы его побрал, разбавил водку горячей водой!

Наша юность прошла на греческой земле, и мы привыкли к странностям этих людей, но разбавлять свой национальный напиток кипятком – это уж было чересчур.

– Зачем ты налил горячую воду в анисовку? – воинственно осведомился Лесли.

– Потому что у нас нет холодной, – ответил бармен, удивленный тем, что Лесли оказался не в состоянии самостоятельно решить сию логическую загадку.

– Потому же у нас нету льда. Это наш первый рейс, кирие, вот почему в баре есть только горячая вода.

– Невероятно, – судорожно вымолвил Ларри. – Невероятно! Первый рейс, и у судна, черт возьми, огромная дыра в корпусе, и оркестр состоит из семидесятилетних стариков, и в баре есть только горячая вода…

В эту минуту в баре появилась чем-то взволнованная мама.

– Ларри, мне нужно поговорить с тобой, – выдохнула она.

Ларри повернулся к ней.

– Ну что ты там обнаружила? Айсберг на твоей койке?

– В нашей каюте был таракан. Марго бросила в него пузырек с одеколоном, пузырек разбился, и теперь там пахнет, как в парикмахерской. И таракан, по-моему, остался невредим.

– Прекрасно, – отозвался Ларри. – Рад, что вы позабавились. Тебе осталось только отметить начало этого бурного плавания глотком раскаленной анисовки.

– Нет-нет, я вовсе не за этим пришла сюда.

– Неужели только за тем, чтобы рассказать мне про купающегося в одеколоне таракана? – удивился Ларри. – Решила превзойти эксцентричностью греков?

– Да нет же, все дело в Марго, – прошептала мама. – Она пошла сам-знаешь-куда и застряла, не может выйти.

– «Сам-знаешь-куда»? Это где же?

– В уборную, куда же еще. Ты отлично знаешь, что я подразумеваю.

– Ну и что ты хочешь от меня? Я не сантехник.

– Она пробовала вылезть оттуда через отдушины? – спросил Лесли.

– Пробовала, – ответила мама. – Ничего не получается. Оба отверстия, что над дверью, что внизу, слишком малы.

– Что ж, и то хорошо, что есть отдушины, – заметил Ларри. – По опыту знаю, что в греческих уборных воздух просто необходим, и мы сможем просовывать ей еду через нижний паз.

– Не говори глупостей, Ларри, – сказала мама. – Ты должен что-нибудь придумать.

– Попробуй сунуть еще одну монетку в щель автоматического замка, – предложил Ларри. – Иногда это помогает.

– Уже, – сообщила мама. – Я сунула лиру, все равно замок не открывается.

– Потому что это греческая уборная, она принимает только драхмы, – подчеркнул Ларри. – Попробовала бы лучше фунтовую бумажку. Курс обмена в нашу пользу.

– Ну вот что, – сказала мама. – Ступай и найди стюардессу, чтобы помогла Марго. Она уже целую вечность сидит там взаперти. Ты хочешь, чтобы она всю ночь там оставалась? Вдруг она ударится обо что-нибудь локтем и потеряет сознание, как это с ней всегда бывает!

Мама была склонна мрачно смотреть на вещи.

– Сколько я знаю греческие сортиры, – рассудительно произнес Ларри, – так люди, войдя туда, сразу теряют сознание, даже не ударяясь локтем.

– Ради Бога, сделай же что-нибудь! – вскричала мама. – Вместо того чтобы стоять здесь и накачиваться водкой.

Мы последовали за ней и нашли злополучную уборную. Лесли с видом эксперта подошел к двери кабины и подергал ее.

– Моя застрять, моя английски! – услышали мы голос Марго. – Твоя найти стюардесс.

– Знаю, знаю, балда, – прорычал Лесли. – Это я.

– Сейчас же выйди отсюда. Это женская уборная, – отозвалась Марго.

– Ты хочешь выйти из кабины или нет? – сердито спросил Лесли. – Если да, лучше помалкивай!

Ругаясь вполголоса, он принялся обрабатывать замок. Безуспешно.

– Прошу тебя, дорогой, выбирай слова, – сказала мама. – Не забывай, что ты в женской уборной.

– Там внутри, – обратился Лесли к Марго, – должна быть какая-то шишка, за которую нужно потянуть. Что-то вроде задвижки.