Новый Ной - Даррелл Джеральд - Страница 6

Вскоре Блоу научилась пить из бутылки не хуже Паффа, но поскольку она была старше, в ее меню включалось и кое-что посущественней. Каждый день, когда поросята выпивали свое молоко, я ставил в клетку поднос с мягкими фруктами и овощами, и Блоу все утро развлекалась тем, что мечтательно рылась в них. Паффу это очень не нравилось, и виной тому было отнюдь не свинское поведение Блоу за обедом. Он был еще слишком юн и не мог есть твердую пищу, но понять этого почему-то не хотел и очень обижался, что его подружке дают фрукты, а ему нет. Чувствуя некую ущербность, он, скорчив недовольную мину и что-то сердито бурча себе под нос, стоял и безотрывно наблюдал за тем, как она ест. Порой он пытался оттеснить ее от подноса, толкая пятачком; тогда Блоу прерывала свои мечтания среди раздавленных бананов и, сердито визжа, отгоняла его в противоположный конец клетки. Чем больше времени проводила Блоу у подноса с фруктами, тем больше злился Пафф.

Наконец ему пришла в голову мысль, что самый простой способ получить добавку – это пососать хвост у подружки. Возможно, он чем-то напомнил ему соску, но, так или иначе, поросенок решил, что, если долго сосать, что-нибудь да высосешь. Теперь каждый день, когда, пофыркивая, Блоу рылась во фруктах, Пафф безмятежно сосал ее хвост. Пока он просто сосал, она не обращала никакого внимания, но когда он, раздраженный, что желанное молоко так долго не появляется, пускал в ход свои маленькие острые клыки, Блоу разворачивалась, била его копытом под ребра, прогоняла в противоположный конец клетки и, сердито ворча, возвращалась к еде. Кончилось тем, что я вынужден был их разлучить: Пафф с таким энтузиазмом сосал хвост у Блоу, что на нем совсем не осталось шерсти. За время разлуки хвост обрел свой первоначальный вид, а Пафф научился есть твердую пищу.

По неведомым мне причинам Блоу оказалась куда трусливее Паффа. Поняв это, он не упускал случая попугать ее. То прятался за ограждением, а когда Блоу проходила мимо, неожиданно выпрыгивал из своего убежища, то притворялся спящим и вдруг с громким хрюканьем вскакивал на ноги. Однажды он так напугал ее, что она упала на поднос с едой и вылезла оттуда, благоухая бананами и манго.

Пафф выдумал оригинальную шутку, которую любил разыгрывать по утрам, когда я вычищал клетку. После уборки я насыпал в углу кучу сухих банановых листьев – вместо постели. Пафф тут же зарывался в нее с головой и терпеливо, иногда до получаса, ждал, пока Блоу не выйдет на поиски. Тут-то он и выскакивал с диким визгом из кучи и гнал ее через весь загон. Это повторялось иногда трижды за утро, но бедняжка Блоу, похоже, не извлекала для себя никаких уроков. Всякий раз, когда он, словно полосатая ракета, вылетал из-под кучи, она убегала что есть мочи, очевидно думая, что на нее напал леопард или кто-нибудь в этом роде. Так они целый день гоняли друг друга и устраивали всякие фокусы, а к концу дня так изматывались, что сил у них оставалось только на ужин. Иногда они так с соской и засыпали, и мне приходилось их будить, чтобы они допили молоко. После этого, сонно ворча, они зарывались в свои листья и храпели в унисон всю ночь.

Как раз в тот час, когда засыпали хрюшки, пробуждались обитатели соседней с ними клетки. Это были лемуры из рода галаго – крохотные создания размером с новорожденного котенка, чем-то напоминающие сову, чем-то белку, но с примесью обезьянки. У них густая мягкая серая шерстка и длинные пушистые хвосты. Руки и ноги похожи на обезьяньи, а огромные золотые глаза сходны с совиными. Целый день эти зверюшки спят, свернувшись калачиком, а с заходом солнца просыпаются и высовываются из своей спаленки, сонно позевывая и глядя на все удивленными глазами. Потом, по-прежнему зевая и потягиваясь, они медленно выходят в клетку, садятся в кружок и принимаются умываться и чиститься.

А это, скажу я вам, занятное представление. Они начинают с кончиков хвостов и медленно продвигаются дальше, разглаживая и расчесывая длинными когтистыми пальчиками каждую складку своей шубки. Затем, удовлетворенно оглядев друг друга золотыми сияющими глазами, они приступают к другому занятию – вечерним упражнениям. Сидя на задних ногах, они вытягиваются, насколько могут, неожиданно подпрыгивают, делая в воздухе сальто, и приземляются с поворотом на сто восемьдесят градусов. Размявшись, лемуры начинают скакать по веткам, носиться по кругу и таскать друг друга за хвосты, нагуливая таким образом аппетит для завтрака, который, понятно, бывает у них в ужин. Наконец они садятся у дверцы, с нетерпением ожидая, когда же я принесу им поесть.

Обычно меню лемуров состоит из мелко нарезанных фруктов, к которым прилагается миска подслащенного молока. На десерт я припасаю банку с их излюбленным кушаньем – кузнечиками. Я открываю дверцу и бросаю в клетку горсть сопротивляющихся насекомых. Операцию нужно произвести в считанные доли секунды, чтобы кузнечики не разбежались. Сразу после этого клетка оглашается радостным писком – кузнечики скачут во всех направлениях, а галаго, у которых от волнения глаза буквально вылезают из орбит, бешено носятся по клетке, ловя насекомых и запихивая их в рот. Когда рот и оба кулака оказываются полными, они с ворчанием и чавканьем начинают торопливо есть, продолжая при этом следить за тем, куда разбегаются не пойманные еще кузнечики, чтобы другим, не дай Бог, не досталось больше. Покончив с первой порцией, галаго вновь начинают свою бешеную погоню, и в скором времени в клетке не остается ни одного живого кузнечика, только кое-где валяются оторванные крылья и ножки. Но лемуры, похоже, не верят, что добычи больше нет, и еще целый час носятся как угорелые, всматриваясь в каждую щель.

По вечерам я всегда чистил им клетку, заменяя грязную траву свежей. Галаго любили, чтобы в клетке была куча зелени, – им нравилось играть со стеблями и охотиться за воображаемыми насекомыми, которые, по их убеждению, могли там прятаться. Однажды вечером я, как всегда, положил в клетку травы, а вместе с ней совершенно случайно – похожий на календулу золотистый цветок на длинном стебле. Спустя какое-то время я обнаружил, что один из лемуров сидит на задних лапах с цветком в руке, медленно откусывая и съедая лепестки. Когда последний лепесток был съеден, лемур выбросил пушистую сердцевину; другой немедленно подхватил ее и принялся с ней играть. Сперва он подбрасывал ее в воздух и ловил, затем загонял в угол и «убивал», словно кузнечика, проделывая это столь реалистично, что один из его товарищей подумал, будто там и вправду кузнечик, и отправился на разведку. Схватив цветок в зубы, первый галаго пустился наутек, два других – за ним, и вот уже на полу образовалась куча мала. Цветок, конечно, разодрали на мелкие кусочки, но с тех пор я каждый вечер клал им два-три похожих. Съев лепестки, они принимались играть с тем, что осталось, не то в прятки, не то в догонялки.

Наблюдая за играми лемуров, я не переставал восхищаться скоростью и ловкостью их движений. Но по-настоящему оценить их ловкость и скорость я смог лишь тогда, когда однажды вечером зверек улизнул.

Галаго только что закончили трапезу, и я убирал пустые миски, как вдруг один из них шмыгнул через приоткрытую дверцу прямо мне на руки, добежал до плеча и прыгнул на крышу клетки. Я попытался схватить его за кончик хвоста, но он отскочил, словно резиновый мячик, и повис на самом краю крыши, наблюдая за мной. Я осторожно приблизился, но только сделал резкое движение, пытаясь схватить зверька, как он снова удрал от меня. Он взлетел, словно перышко, на высоту восьми футов на опорный столб шатра и повис там как приклеенный. Я полез за ним; играя со мной в кошки-мышки, чертенок дал мне приблизиться, но затем неожиданно, используя мое плечо вместо трамплина, перескочил на крышу другой клетки. Так я гонялся за ним добрых полчаса. Я взмок и устал, а зверек все больше входил во вкус. Поймать его мне удалось только чудом. Он прыгнул на кучу старых ящиков, а оттуда на москитную сеть над моей постелью, очевидно сочтя ее чем-то твердым. Куда там! Сеть провисла, и вот он уже в ней забился! Прежде чем он выпутался, я уже сгреб его. С тех пор я открывал клетку галаго с величайшей осторожностью.