Конец века (СИ) - Респов Андрей - Страница 70

— Поговорил по душам о души, да так, что за душу взяло.

— Ну, ну. Он декану звонил, сказал, что таким кругозором как у Лугового, студенты лечебного факультета могу гордиться. Больше ничего экстернатом сдать не желаешь?

— Нет! — меня аж передёрнуло, — э-э-э, отдохну пока. Опять же, сессия скоро.

— Ладно, надумаешь — дверь открыта, — замдекана уже хотела вернуться в свой кабинет с моей ведомостью. Я еле успел её остановить.

— Шахере…у-упс!

— Что-о-о?! — глаза Амировой поползли на лоб.

— Простите, Сапфира Султановна, язык мой — враг мой. Простите великодушно.

— Ладно, будто я не знаю, как меня за глаза студенты называют, — улыбнулась Амирова, — что ты ещё хотел?

— Исключительно из уважения и глубокой признательности, Сапфира Султановна! — я быстро выскочил в коридор, перехватил у дежурившего там Федьки огромный букет алых роз и буквально пал на колени перед замдекана.

В этот момент открылась дверь кабинета декана, и появился Сам. Он почти десять секунд рассматривал картину моего преклонения с букетом у ног восточной красавицы, затем, блеснув золотой оправой очков, произнёс:

— Сапфира Султановна, дорогая, мне нужен отчёт по успеваемости за первый семестр, — затем повернулся в сторону секретаря, — Елизавета, душенька, надо бы воды в вазу набрать, грех такой красоте вянуть, — и почти без паузы, — Луговой, вас ждут в приёмной ректора, поспешите, — и исчез за дверью своего кабинета.

Одарённый проникновенной улыбкой Шахерезады, я задумчиво шагал по коридору в сторону ректорской. Иваныч, узнав о моей цели и раздираемый любопытством, забился ждать меня у колоннады входа.

В приёмной меня встретила пожилая секретарша ректора, которая молча кивнула на полуоткрытую дверь главного босса альма-матер.

Шагнул я через порог, испытывая небольшой исторический катарсис, ибо бывать мне в этом сакральном месте пришлось лишь единожды, в той, прежней жизни по не очень весёлому поводу.

Кстати, для экзекуций над нарушителями дисциплины, насколько мне помниться, всемогущий босс дорогой альма-матер никогда не использовал собственные апартаменты. Как, впрочем, и для официальных торжественных моментов. Для этого существовал актовый зал, кабинет проректора по воспитательной работе, наконец.

Но вот однажды, в давно полузабытом 87-м он специально пригласил к себе несколько бедолаг-абитуриентов, чтобы подсластить горькую пилюлю. Мол, вы ребята, молодцы, конечно, прошли вступительные экзамены с хорошими баллами и прочее… Но! У вас есть один недостаток. Вы все мужчины. Н-да-а… никогда в жизни я больше не жалел, что родился мужчиной. Кроме того случая. Юношеская обида на судьбу не позволила оценить всей мудрости и прозорливости ректора, что уберёг нас тогда от опрометчивого шага — идти в институт в эпоху активных биполярных реформ Меченого.

И ведь хватило бы дурости и упрямства настаивать на поступлении. А потом, недоучившись и года, идти в армию на год-полтора с перспективой полностью забыть весь материал первого курса. А затем возвращаться и пытаться нагнать материал с почти пустой к тому времени головой.

К тому же наука срочной военной службы явно пошла впрок в смысле познания нехитрых мудростей жизни и обретения бронебойной толерантности к её идиотическим сторонам.

Ностальгические чувства не позволили мне сразу заметить, что в кабинете меня ожидал отнюдь не его хозяин.

Светловолосый мужчина лет тридцати с ранними залысинами и рассеянным взглядом блёкло-голубых глаз, одетый в серый, ладно сидящий на борцовской фигуре костюм, сидел за длинным столом, приставленным к ректорскому таким образом, что образовывал большую букву «Т». Он что-то внимательно читал в раскрытой кожаной папке.

— Луговой Гаврила Никитич? — спросил спортивный блондин, едва повернув ко мне голову.

Почему-то мне захотелось ему ответить: «Так точно!» — и встать по стойке смирно. Я прикинул, что второе будет излишне. Впрочем, как и первое.

— Абсолютно верно. С кем имею честь?

— Мостовой Василий Григорьевич. Присаживайтесь, молодой человек, — странно, мужчина назвал лишь свои фамилию, имя и отчество, а мне тут же захотелось присовокупить к ним как минимум звание.

Для сотрудника милиции слишком хороший костюм, пусть и не новый. Но носить умеет, чувствует себя в нём как в домашнем халате. Привычно. Да и милицейский опер не стал бы устраивать встречу в кабинете ректора. Хотя чего не бывает в жизни? Может, ему специально нужно обставить встречу так, чтобы создать нужный психологический настрой. Будь я простым свидетелем или даже подозреваемым вызвали бы повесткой, а тут сам в институт заявился. Вызвал через деканат. Или я не единственный, кого он пришёл опросить? Вполне возможно. Кстати, как-то уж слишком быстро сработали. Прошло чуть больше суток.

Я постарался остановить поток мыслей, норовивших сорваться вскачь. Паника плохой советчик. А скорость реакции органов говорит всё же в пользу конторских. И передо мной явно не лейтенант-первогодка. Капитан, а то и майор. Значит, зацепили тему и с валютой, и с наркотой. Однако…

Я внутренне подобрался, стараясь внешне всё же выглядеть неловким (пусть товарищ думает, что его внезапный вызов оказал должное воздействие на неокрепший ум студента), громко отодвинул стул и сел напротив блондина, положив руки перед собой, словно школьник за партой.

Блондин выдержал положенную по канонам жанра длинную паузу. Цирк с конями! Но пусть сам начинает. Быстрее станет понятно, откуда ветер дует.

— Гаврила Никитич, я сотрудник милиции и мне нужно опросить вас по одному делу, следствие по которому сейчас проводится.

Блин, точно конторский. Был бы мент, так бы не церемонился. А то словно кино на Мосфильме снимаем. Про доблестную нашу, народную, у которой служба, как известно, и опасна, и трудна, и на первый взгляд, как, впрочем, и на второй не особенно видна.

— Я всегда готов помочь родной милиции, чем могу, как говорится, — пожал я плечами.

— Отлично. Вам знаком гражданин Орлинду до Оливейра, — он демонстративно заглянул в папку и продолжил, — ди Пончиш Мария?

— Да, знаю, конечно, мы с этим товарищем живём в одном общежитии.

— И как вы можете его охарактеризовать?

— Ну, мы не так чтобы очень близко знакомы. Общительный, хорошо знает русский язык, доброжелательный. Вся общага знает, что у него можно занять столовые приборы, посуду, мебель, когда у кого-то праздник.

— Импортный алкоголь, сигареты, вещи… — продолжил за меня блондин, пристально глядя мне в лицо.

— Ну, да, наверное. Сам-то я не видел, так, слухи ходят. Товарищ, Мостовой, да они все приторговывают, к бабке не ходи!

— Кто «все»? — сделал стойку блондин.

— Ну, иностранные студенты. Сами же знаете, какая жизнь пошла. Инфляция, стипендии не хватает. Все крутятся как могут, чего уж лукавить.

— Ну да, лукавить не будем. Только это спекуляцией это называется, Луговой! — слегка повысил голос оперативник.

— Да какая спекуляция? Ну продадут пару подержанных вещей. Я сам у Орлинду разок джинсы и майку брал. Так он отдал значительно дешевле, чем в коммерческом магазине.

— Поддерживаешь спекулянта, Гаврила, а ещё комсомолец! — от такого неожиданного наезда я даже охренел слегка.

— Да не поддерживаю я, товарищ Мостовой. Если по-вашему считать, так у нас сейчас все граждане, что вышли из-за нужды на рынок торговать — спекулянты. Жить-то как-то надо. Или у вас в милиции по-другому? — решил я немного подразнить псевдомента.

— Речь сейчас не о нас, Луговой! — буркнул Мостовой, — ладно, оставим тему спекуляции. Скажите, когда видели гражданина Орлинду последний раз?

— Хм, так сразу и не упомнишь. Наверное, на прошлой неделе.

— А точнее?

— Трудно сказать, товарищ Мостовой.

— У меня другая информация, Луговой. Студенты из соседних с Орлинду комнат видели вас с ним позавчера.

— Точно! Я как раз отдавал ему долг за джинсы. Память совсем дырявая. Извините.

— Ничего, бывает, парень. Кстати, если не секрет, откуда деньги на американские штаны? Сам же говорил, что стипендии на жизнь не хватает. А так и не скажешь, — это он намекает на мой внешний вид. Что ж, уел, товарищ как-там-тебя-майор. На экзамен я пришёл в слаксах, чёрной водолазке и кожаном пиджаке. На бедного студента в таком прикиде явно не тяну.