И опять Пожарский - Шопперт Андрей Готлибович - Страница 4

Иван долго не ломался, взял двадцать рублей задатку, взял красивый, вырезанный из камня флакончик с туго притёртой пробкой из того же камня, взял заранее приготовленную расписку, что податель сей грамотки может получить с боярина Колтовского восемьдесят рублёв или товара на эту сумму после исполнения дела, обоим известного, и откланялся. Удача просто решила закидать Пырьева своими подарками. И это ведь было ещё не всё.

Утром следующего дня, ещё и петухи не прокричали, их десяток с десятским Козьмой Шустовым и десяток из их же сотни с десятским Афанасием Бородой стоял у ворот княжьего терема и весело переругивался, предвкушая скорый отъезд из Москвы и весёлую дорогу. Княжич и вышел к ним с первыми петухами.

Иван думал, что княжонок совсем малец, а оказалось, что Петру Дмитриевичу скоро стукнет тринадцатое лето. Был он явно в отца, роста уже выше половины стрельцов, его поджидающих, но ещё тонок в кости и безбород, даже и юношеского пушка над верхней губой ещё не пробивалось. Одет Пётр Дмитриевич был в походный кафтан, почти без всякой мишуры, из зелёного добротного сукна, в зелёной же шапке с чёрно-бурой лисы оторочкой и в зелёные, как в полку Фёдора Лопухина, сапоги. На левом боку была сабля в ножнах, обтянутых такой же кожей, что и сапоги. Ивану этот боярский сынок сразу не понравился: во-первых, потому что его надо будет убить, а во-вторых, из-за того надменного выражения, с коим княжонок их оглядывал, словно холопов своих. Ничего, поглядим через несколько деньков, кто холоп, а кто живой.

Правда, то, что случилось дальше, несколько изменило мнение Пырьева о княжиче. Тот подошёл к каждому из стрельцов, поинтересовался здоровьем и семейными делами и дал приказ заменить из десятка Афанасия Бороды двух немолодых уже стрельцов. Афанасий с забракованными отправился, подстёгивая коней, в полк, а княжич пригласил стрельцов на двор, где уже запрягали в телеги по паре крепких лошадей, и выдал всем по испанской пищали – мушкету. Оружие было не парадное, боевое, без лишних позолот и узорочья, не тяжелее их пищалей, но длиннее чуть не на пол-локтя. К мушкету была и лента с газырями, или «берендейка», с белой кожи ремнём. Весил мушкет полпуда и был весь какой-то хищный, чужой.

Тут же стрельцам было предложено выбрать на конюшне купленных вчера на рынке специально для похода заводных коней. Коней было ровно два десятка, по количеству сопровождающих княжича стрельцов, и давали их только на дорогу до княжьих вотчин, но что это были за кони! Польские дестриэ, иначе называемые першеронами. Настоящий боевой конь огромного размера и ценой больше двух десятков рублей. В последнее время, когда ляхи завладели практически всей западной и юго-западной Русью, эти великаны всё чаще попадались на продажу и в Москве, но чтобы целых два десятка!.. Это всю Москву надо объехать, чтобы столько купить. Сколько же стоят эти два десятка жеребцов? Рублёв пятьсот, не меньше. Эх, себе бы такого. А и будет, вот потравит он боярича, и на те восемьдесят рублей, что причитается с Колтовского, купит себе такого жеребца и пару кобылок под стать, займётся разведением першеронов, выгоднее дела и не сыскать.

Уже подобрав себе вороного великана, Иван заметил, что княжич, верно, мыслит в схожем направлении, и в телеги запряжены в основном кобылы, и тоже не малых статей. Два десятка жеребцов под седлом и два десятка кобыл, запряжённых в десяток возов. Не дурак княжонок. Только вот ничего у него не получится, отдаст богу душу раньше, а у него, Ивана Пырьева, получится. Должна же быть справедливость, а то одним всё, а другим ничего? Вот он, Иван, эту справедливость и восстановит.

Выехали через час. Скакали весь день, почти без отдыха, так только, коней покормили, сами перекусили наспех, не разводя огня. Стремились подальше убраться от неспокойных окрестностей Москвы. Ночевали в поле. Для княжича разбили небольшой шатёр, а сами устроились под попонами, благо осень ещё и не началась толком.

Без приключений в дороге не обошлось. На второй день навстречу им попался большой казачий отряд. Быть бы им убитыми и ограбленными, но тут произошло почти чудо. Узнав, кто они и кого везут в Нижний, казачьи атаманы посовещались и сказали, что если бы не Пётр Дмитриевич Пожарский, приняли бы стрельцы смерть неминучую; Дмитрия Михайловича они уважают, а потому трогать не станут охрану сына того, а напротив, дадут до Владимира в провожатые десяток казаков побойчее.

Вот в одном переходе от Владимира, когда десяток казаков откланялся пополудни, а стрельцы с княжичем устроили привал, Иван и умудрился подлить княжичу в сваренный тут же сбитень настойки из каменного флакончика. Флакончик был хорош, стоил, наверное, не меньше пары рублей, даже без содержимого, и Пырьев не стал его выбрасывать, как наставлял его боярский сын Ракитный, а спрятал в сено одной из телег.

Когда свернули привал и тронулись дальше, с княжонком и случилась беда: он, проехав с полверсты, вдруг сполз с коня и упал в траву без движения. Все бросились к нему, стали поднимать и приводить в чувство, но всё без толку. У боярича был жар, и он бредил что-то про проклятых охотников.

Всю ночь у его изголовья дежурил кто-нибудь из стрельцов, меняя мокрую тряпку на лбу и давая хлебнуть отвара из трав, сваренного стрельцом из десятка Афанасия Бороды, который был в сотне за лекаря, так как был сыном травницы тётки Прасковьи, известной, считай, на всю Москву.

А утром Ивана Пырьева, уже примерявшего на себя во сне одежды почитаемого во всей Москве коннозаводчика, ждало разочарование. Он проснулся от непонятного гомона. Стрельцы стояли вокруг княжича и, открыв рты, смотрели на невиданное. Отрок, голый по пояс, в одних портках, махал руками и ногами, да так ловко, а потом упал на мокрую от росы траву и стал отжиматься.

Да, решил Иван, снадобье сработало неправильно: Пётр не умер, а сошёл с ума.

Афанасий Иванович Афанасьев продирался из липкого сна с большим трудом. Снилось ему, что он будто бы сын Дмитрия Пожарского и бьёт он челобитную царю, а царь отправляет его в ссылку, в вотчину батюшки, в деревню под Нижний Новгород. Сон был яркий и очень длинный, всё никак не заканчивался. Потребовалось немалое время, чтобы вынырнуть из него. Только это выныривание ничего хорошего не принесло. Он лежал в странной просторной палатке, примерно как армейская на одно отделение, но совершенно неправильной формы, почти круг, вернее, скорее овал. И цвет был далеко не хаки. Дурацкий красно-оранжевый с намалёванным кое-как гербом Москвы. Какая-то туристическая палатка.

Хуже всего было то, что рядом сидел и откровенно дрых дневальный, только одет был нерадивый солдат в серый матерчатый плащ непривычного покроя, да ещё и с круглыми медными пуговицами просто ужасающих размеров – такие медные шарики для пинг-понга.

Во рту была сушь, и генерал потянулся к полному керамическому стаканчику с коричневатой жидкостью, стоящему в изголовье на небольшом бочонке. Это был не чай – отвар из трав, горьковато-кислый и совсем без сахара. Опуская стаканчик назад, Афанасий Иванович сфокусировал зрение на руке и вспотел аж. Рука была детской, может юношеской, тонкой, белой, без даже следов загара. Мозг попытался отключиться, но генерал ему это не позволил. Опять сон про молодого Пожарского?

И вот тут на него нахлынули воспоминания Петра. Яркие, красочные, словно фильм просматриваешь. Длилось это минут пять. Когда демонстрация фильма закончилась, Афанасий Иванович вытянулся на ложе из сосновых веток, закрыл глаза и задумался.

В последнее время он прослушал несколько десятков аудиокниг про попаданцев в прошлое России. Старый офицер переживал за страну: то, во что её превратили демократы, Россией не было, «рашка-федерашка» – это самое подходящее для неё название. То, что столетиями, ценой миллионов жизней приобреталось, было отдано на поругание америкосам одним пьяницей. Каждый раз, вспоминая Борьку-алкоголика, хотелось выкопать его из могилы, зарядить в пушку и, как Лжедмитрием, выстрелить как можно дальше, желательно, чтобы до США долетел. Поэтому книги, где попаданцы делали страну сильной и громили Англию, Германию, Японию, да и Штаты, ложились на подготовленную почву.