В свои разрушенные тела вернитесь - Фармер Филип Хосе - Страница 16

• Предыдущая
• 16/57
• Следующая

— Вы, наверное, языковед? — удивился Бартон.

— Я не слишком бегло владею каждым из языков, — покачал головой Фригейт. — Я могу читать на большинстве, но устно — лишь составить пару обыденных фраз. В отличие от вас, сэр, я не знаю тридцати языков, включая сюда и порнографию.

«Этот парень, кажется, знает обо мне слишком много, — подумал Бартон. — В свое время нужно будет узнать, что же ему известно на самом деле».

— Я буду искренен с вами, Питер, — громко произнес Бартон. — Ваша агрессивность удивила меня. У меня и мысли не было, что вы можете напасть и избить так много людей. Ваша привередливость…

— Это все жвачка! Она открыла дверь той клетки, в которой всю земную жизнь жил каждый из нас.

Фригейт присел на корточки рядом с Логу и стал тереться о нее плечом. Женщина взглянула на него слегка раскосыми глазами и рассмеялась.

«Да, она определенно будет красавицей, дай только времени отрасти волосам», — отметил Бартон.

— Я столь робкий и щепетильный потому, что боюсь выйти из себя, возжелать насилия — а это, как показала сегодняшняя ночь, лежит во мне не так уж и глубоко. Я боюсь насилия еще и потому, что по натуре я — насильник. Боюсь даже подумать о том, что произошло бы, не будь во мне этого страха. Черт, я знал об этом сорок лет. Много же добра принесло мне это знание!

Он взглянул на Алису и сказал:

— Доброе утро, мисс.

Алиса достаточно бодро ответила и даже улыбнулась Логу, когда их познакомили. Она не прятала глаз от Бартона и отвечала на его прямые вопросы, но никогда не заговаривала сама. А при разговоре с ним ее лицо выражало только подчеркнутую строгость.

Зевая, к огню подошли Монат, Казз и девочка. Бартон обошел весь лагерь и обнаружил, что жители Триеста ушли. Некоторые оставили свои чаши. Он обругал их за небрежность и решил, что было бы неплохо проучить этих недотеп и оставить их чаши в траве. Но передумав, он поместил все чаши в углубления.

Если владельцы не возвратятся, то они останутся голодными, вряд ли кто-нибудь поделится с ними своей пищей. А в это время еда в их чашах останется нетронутой — он не может открыть чужой цилиндр. Еще вчера было обнаружено, что только владелец чаши может открыть ее. Эксперименты с длинной палкой показали, что для того, чтобы открыть крышку, владелец обязательно должен прикоснуться к чаше пальцами либо другой частью тела. Согласно гипотезе Фригейта, механизм в чаше был настроен на индивидуальное строение поверхностного слоя кожи владельца. Либо она содержала в себе датчик личных биоволн.

Небо стало проясняться. Солнце еще не вышло из-за восточного хребта. Примерно через полчаса камень для чаш извергнул под раскат грома голубое пламя. Гром от камней, установленных вдоль реки, эхом отдавался в горах.

На этот раз в чашах оказались: бекон и яйца, ветчина, поджаренный хлеб, масло, джем, молоко, четвертушка дыни, сигареты и чашка, наполненная темно-коричневым порошком. Фригейт сказал, что это растворимый кофе. Он вылил молоко из одной чашки, прополоскал ее в бамбуковом ведре, наполнил холодной водой и поставил рядом с костром. Когда вода начала кипеть, он бросил горсть порошка в воду и размешал. Кофе получился восхитительным, и порошка хватило на шесть чашек. Алиса положила свою долю кофе в воду перед тем, как поставить чашку у огня, и внезапно обнаружила, что в огне не было необходимости. Вода в чашке сама закипела приблизительно секунд через пять после того, как порошок кофе был брошен в воду.

Поев, они вымыли посуду и вновь разместили ее в контейнерах. Бартон привязал чашу к запястью. Он собрался идти на разведку и не хотел оставлять единственное свое богатство в камне. Хотя воспользоваться содержимым чаши не мог никто, кроме него самого, однако низкие люди могли забрать ее только ради удовольствия посмотреть, как он будет мучиться от голода.

Бартон начал давать уроки языка девочке и Каззу, а Фригейт добавил к ним и Логу. Фригейт предложил употреблять универсальный язык, так как за несколько миллионов лет своего существования человечество использовало великое множество языков, примерно 50–60 тысяч, и теперь все они будут в ходу на берегах реки.

Конечно, если воскрешено все человечество. Пока же все, что ему было известно, касалось всего лишь десятка квадратных миль, доступных обозрению. Будет очень неплохо начать пропаганду эсперанто, искусственного языка, изобретенного в 1887 году польским окулистом, доктором Заменгофом. Этот язык отличала очень легкая грамматика, не знающая исключений. Звукосочетания хотя и не для всякого легки в произношении, но, во всяком случае, были сравнительно легки. Да и базой для словаря была латынь с большим количеством слов английского, немецкого и других западноевропейских языков.

— Я слышал об этом перед смертью, — заметил Бартон, — но никогда не сталкивался с примерами этого языка. Возможно, он пригодится. Но пока что этих двоих я буду учить английскому.

— Но ведь большинство людей здесь говорит на итальянском и славянских языках! — возразил Фригейт.

— Ну, ну, не утверждайте этого слишком категорично. Вы что, провели доскональные исследования? А кроме того, я, а значит, и моя группа, не намерен оставаться здесь продолжительное время, будьте в этом уверены.

— Я мог бы об этом догадаться, — пробормотал Фригейт. — Вам всегда не сиделось на одном месте. Вам необходимо движение.

Бартон бросил свирепый взгляд на американца, а затем начал занятия. В течение пятнадцати минут он вдалбливал в учеников смысл и произношение девятнадцати существительных и нескольких глаголов — огонь, бамбук, чаша, мужчина, женщина, девочка, рука, нога, глаз, зубы, есть, ходить, бежать, говорить, опасность, я, ты, они, мы. Он еще хотел и сам понять их языки, чтобы со временем говорить на них.

Солнце озарило вершины восточного хребта. Воздух потеплел, костер потух, оставленный без присмотра. Настал второй день Воскрешения. А они все еще почти ничего не знали об этом мире, о том, какова их дальнейшая судьба, о том, кто эту судьбу определяет.

Из травы высунулся громадный нос Льва Руаха.

— Можно к вам присоединиться?

Бартон кивнул, а Фригейт сказал:

— Конечно же, а почему нет?

Руах вышел из травы, оставив вопрос без ответа. За ним шла невысокая бледнокожая женщина с большими карими глазами и прелестными тонкими чертами лица. Руах представил ее, как Таню Каувиц. Он повстречался с ней прошлым вечером, и они остались вместе, поскольку между ними, как оказалась, было много общего. Девушка происходила из русско-еврейской семьи, родилась в Бронксе в 1958 году, стала учительницей английского языка, вышла замуж за бизнесмена, который сколотил миллион и скончался в сорок пять лет, предоставив ей возможность выйти замуж за замечательного человека, любовницей которого она была уже пятнадцать лет. Вместе с любимым она прожила всего шесть месяцев. Смерть наступила от рака. Все эти сведения, притом на едином дыхании, выложила сама Таня.

— На равнине вчера вечером был сущий ад, — сказал Лев. — Нам пришлось убегать в лес. Поэтому я и решил разыскать вас и попроситься назад в группу. Я прошу прощения за свои опрометчивые вчерашние заявления, мистер Бартон. Думаю, что мои выводы обоснованы, но ваше отношение к теме, которую я вчера затронул, следует рассматривать в контексте с другими вашими высказываниями.

— Мы еще разберемся с этим как-нибудь, — кивнул Бартон. — В то время, когда я писал, ну… ту книгу, о которой вы так нелестно высказывались, я страдал от низкой и злобной клеветы заимодавцев из Дамаска, и они…

— Разумеется, разумеется, мистер Бартон, — поспешно проговорил Руах. — Как вы сказали? Позже? Чудесно! Я только хочу подчеркнуть, что считаю вас очень способным и сильным человеком и поэтому хочу присоединиться к вашей, именно к вашей, а не к какой-либо другой группе. Мы сейчас находимся в состоянии анархии, если только анархию можно назвать состоянием. И многие нуждаются в защите.

Бартон терпеть не мог, когда его перебивали. Он нахмурился и сказал:

• Предыдущая
• 16/57
• Следующая