Клеймо дьявола - Серно Вольф - Страница 19

— Поверь, — прервала его размышления Кривая Юлия, — я бы с радостью отдала свое мастерство за здоровье. Так чего тебе надо?

Лапидиус машинально взял со скамьи ивовый прут и принялся поигрывать им.

— Одну молодую женщину убили, — приступил он к главному. — Никто не знает ее имени. Мне известно только, что она была корзинщицей.

— Корзинщица? — Кресло закачалось сильнее. — Убили, говоришь? И что? Ты-то здесь при чем?

— Ну, — Лапидиус понял, что у него нет другого выбора, как только сказать чистую правду. В конце концов, если он чего-то хотел от Юлии, то она имела право на откровенность. — Ты умеешь молчать?

И снова умные глаза смерили его с ног до головы.

— Если сочту нужным, как могила.

Он принял это за обещание и поведал все, от начала до конца, ничего не прибавляя и ничего не утаивая. И пока говорил, чувствовал, как облегчается душа — до сих пор не было никого, с кем бы он мог поделиться. Вся история ему самому показалась невероятной, он снова и снова спрашивал себя, правильно ли сделал, что влез во все это.

Он закончил, Кривая Юлия поднялась и наполнила ему кружку сидра. Поставив ее на скамейку, она сказала:

— Выпей вначале. Не каждый бы поступил так, как вы, господин. Вот вы восхищались моей работой, а теперь я удивляюсь вашему мужеству. Да, я тоже думаю, что за Кёхлин и Друсвайлер кто-то стоит. Какой-то хитрый и опасный убийца. Но Бог мне свидетель, я понятия не имею, кто бы это мог быть. Во всяком случае, не старый Хольм, тот всегда беспробудно пьян.

Лапидиус согласно кивнул. Глотнув сидра, он снова взял в руки ивовую лозу.

— Жаль, что не знаешь умершую. Я-то надеялся, что тебе хоть имя ее знакомо, все-таки занимаетесь вы одним ремеслом.

— А кто сказал, что не знаю?

— Что ты этим хочешь сказать? — Лапидиус, собиравшийся согнуть прут, застыл.

— А то, что, по-моему, знаю, как звали убитую. Гуида. Гунда Лёбезам. По вашему описанию точь-в-точь она. Раньше она ездила с отцом по городам и весям и продавала товар. Особой-то ловкости в плетении у нее никогда не было, поэтому она и брала мои корзины на продажу. Три-четыре раза в год она поднималась по трудной тропе на Оттенберг и рассчитывалась со мной. По возможности, привозила мне свежие ивовые пруты, лещину, березовую хворостину. В общем, все, что надо, да самой мне не добраться. С год назад умер ее отец, с тех пор я ее и не видела.

— Гунда Лёбезам? — Лапидиус с трудом выговорил имя. — Может, это и вправду та, что была убита по дороге на Кирхроде?

— Вряд ли, — возразила Кривая Юлия. — Гунда терпеть не могла город. Ее там не один раз обкрадывали, поэтому она и продавала товар только по деревням, крестьянам.

— Значит, она и была убита за городом. Возможно, в этих горах.

Кресло резко остановилось.

— Страшное предположение! — На мгновение черты корзинщицы исказил испуг. Но потом она снова начала раскачиваться. — Мне-то что беспокоиться. Я не так молода, не так уж красива, а за пару корзин еще никого не прикончили.

— Надеюсь, ты права, — задумчиво сказал Лапидиус. — Возможно, имя «Гунда Лёбезам» продвинет меня в расследовании. На сегодня все. Может, еще увидимся. А пока прощай.

— Спасибо, господин. Мне тоже было приятно с вами поговорить. Только боюсь, мало вам помогла. Идите по дороге мимо большого бука и тогда не заблудитесь. Еще до темноты будете в городе.

— Спасибо и до свидания.

— До свидания, господин.

Лапидиус двинулся по растоптанной тропе вниз к городу, ни разу не заплутал и меньше чем через час уже был дома.

Он и подумать не мог, что пара глаз не упускала его из виду.

Когда он вошел в кухню, Марта кемарила у плиты. Отблеск пламени в очаге придавал ее розовым щекам багряный румянец. Должно быть, она заснула, нарезая хлеб, потому что все еще, как младенца, прижимала к груди ковригу. На столе лежали нарезанные толстые ломти. Добрая душа! Обычно в это время она уже была у матери, а сегодня ждала его. И, наверное, беспокоилась.

— Эй, Марта, ты волновалась? — шепотом спросил Лапидиус.

Тем временем его взгляд пробежал по столу и обнаружил другие вкусности, от которых у него потекли слюнки: кусок золотистого масла, окорок, козий сыр и круг кровяной колбасы.

Марта не пошевелилась.

Он решил, что нечего ее будить, сел за стол и принялся уплетать.

Перед его взором снова крутился весь прошедший день. Он познакомился с двумя людьми, отличавшимися друг от друга, как небо от земли: старым Хольмом и Кривой Юлией. Каждый был на свой лад отшельником. Могли ли они иметь какое-нибудь отношение к убийству? Нет, и вообразить себе невероятно. Хольм последнюю рубашку пропьет за кружку пива, но убить за нее не может. По крайней мере, не корзинщицу, у которой ни пива, ни денег. А Юлия? Конечно, она могла бы устранить конкурентку, однако уже из-за одного ее увечья это было невозможно.

Лапидиус сунул в рот кусок колбасы и огляделся, ища чего-нибудь попить. Когда ничего не нашлось, он снова погрузился в размышления. Разговоры с Хольмом и Юлией. Он попытался проанализировать их, как анализировал свои алхимические опыты, но пришел к выводу, что это дает очень мало. Однако это малое могло иметь большое значение. Что, например, делали обе горгульи, Кёхлин и Друсвайлер, в лесу? Подъем, как он убедился на собственном опыте, был не из легких. Необходима особая причина, чтобы преодолеть его. Очень важная. Он попытался ее найти, но безуспешно. Слишком мало зацепок. Даже неизвестно точно, когда эти бабы были в лесу.

Осталось одно имя: Гунда Лёбезам. Ему оно ничего не говорило. И никому другому тоже. Кроме Юлии.

Никому не известна погибшая корзинщица. Никому… Постой-ка! Может, это и есть зацепка? Может быть, убийцы специально выбрали жертвой никому не знакомую женщину? Ну и негодяи же, если это так и было! Но, может, это все-таки случайность?

Лапидиус почувствовал свою полную беспомощность. Как и прежде, гордиев узел, который невозможно распутать. По крайней мере, его ума недостаточно. Как недостаточно и фактов. Так, надо взять предположения за факты, иначе ему не продвинуться. К ним относится то, что Кёхлин и Друсвайлер связаны с убийцей (или убийцами). Так что путь к нему ведет через двух свидетельниц. С другой стороны, он уже был у них, и что? Они вышвырнули его, как последнего кнехта.

Лапидиус потряс головой. Было такое ощущение, что в ней жужжат тысячи мух. Так он дальше не продвинется. Он встал, заглянул за кирпич, взял ключ от жаровой камеры и шагнул к лестнице, чтобы посмотреть, как там Фрея. И как всегда бывает, когда хочешь быть особенно осторожным, как только он ступил на нижнюю ступень, она завизжала, словно целый выводок поросят.

— Ааай! Пресвятаямадоннавместесовсемисвятыми! — Марта взвилась, словно в нее вселилось целое стадо бесенят. Каравай выпал у нее из рук и, покружившись, благостно улегся под столом. — Ооох, энто вы, хозяин! Дак откуда вы свалились? Уж второй раз за день напужали меня. Чё, не могли разбудить? — Видно, ноги не держали ее, и она снова плюхнулась на скамью.

Лапидиус не стал тратить время на объяснения, что пытался разбудить ее, а просто потопал вверх по лестнице, больше не обращая внимания на скрип ступеней.

— Фрея! Фрея!

— Да? — ее голос был больше похож на стон.

— Как ты?

Он зажег свечу и поставил ее перед дверцей.

— Я хочу пить.

— Разве Марта тебе не давала?

— Ну…

— Хорошо. Подожди, сейчас принесу.

Он вспомнил о собственных страданиях, как маялся от жажды во время своего восхождения, и ускорил шаг.

Марта все еще сидела у очага. Она уже настолько пришла в себя, что была в состоянии снять пробу со своей стряпни. Лапидиус не обратил на служанку никакого внимания, а, подхватив ведро, как вихрь, промчался мимо, к колодцу. Подле ворота стояла большая деревянная бадья, и он удивился, сколько требуется сил, чтобы вытащить ее наверх. Прежде чем оттащить ведро в кухню, он напился из него сам, долгими щедрыми глотками.

Немного погодя он уже снова был на верхнем этаже. Открыв дверцу, он опустился перед ней на колени. Ему навстречу ударил поток горячего застоялого воздуха. С каким удовольствием он поднял бы Фрею на руки и отнес ее на свежий воздух! Но курс лечения не позволял этого. Конрадус Магнус был добрейшим человеком, но каждый раз, когда Лапидиус молил выпустить его из камеры, он стоял неприступный, как скала.