Большая медленная река (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич - Страница 7

— Что там у нас сегодня? Вкус чекмайи? Заценим… Что тебе сказать? Бывало и хуже. Если эклер вместо крема наполнить майонезом, а вместо сахарной пудры поперчить — будет похоже. И ведь кто-то же придумывал весь этот миллион вкусов, среди которых ни одного нормального! Гениальный был человек, с большой фантазией. Надеюсь, черти в аду его теперь варят в котле с чекмайей… Накладывай в миску, повезу на берег. Пусть лысая тоже причастится. Вон она, проснулась как раз. Смотри, какая чистоплотная, сразу мыться! Нет, лучше не смотри, рано тебе. Вот же без предрассудков барышня… Ладно, я погрёб. Сублимирую либидо в физическую активность. Нет, не надо тебе знать это слово. Подрастёшь — природа подскажет.

***

— Мадама, а мадама! Завтрак подан! Соблюдай дистанцию, будь любезна! Вот так, да, спасибо. Ставлю на камушек. Что там с верёвкой? О, да ты прямо прирождённый снабженец-экстремал! Не в прапорщиках служила? Шучу, шучу, просто стрижка уставная… Ладно, что тут? О, ещё мешок каши! Это дело, это я ценю и уважаю, не нахлебницей поедешь. А это всё зачем? Стоп, сообразил! Пенопластовые маты — это чтобы в ялике жопу на шпангоутах не помять! И брезент — от дождя укрываться. О, да тут и шесты, можно палаточку соорудить над лодкой. Будет тесновато, но сухо. Молодчина, Лысая, уважаю. Виден практический склад ума. О, и одежда! Это пацану? Спасибо, годная тема. Вечерами на воде прохладно. А моего размерчика нигде не попадалось? Ну и ладно, обойдусь, всё лучшее — детям. А тут что? Серьёзно? Масло? Мука? Приправы? А это? Чай! Нормальный чай! Лысая, я в тебя практически влюблён. Поцеловал бы, но ты же кусаться полезешь, так что прими мою благодарность дистанционно. Отдарюсь жареной рыбой. Итак, я сейчас вернусь на катер. Пока ты будешь есть, разложу маты и закреплю каркас для палатки, брезент сама натянешь потом, по необходимости, — ночью или если дождь. Вернусь уже на верёвке, оставлю тебе ялик, а сам назад вплавь. Договорились? Вот и славно, приятного аппетита… Ты глянь – снова та юная велосипедистка! Ты в прошлый раз всё проспала, а она к тебе только что под одеяло не полезла. Еле отогнал.

Эй, барышня, соблюдай дистанцию! Ещё пара метров – и эта лысая дама превратится в неуправляемый снаряд с самонаведением. Тебе чего надо-то вообще?

— А ты ещё что за старый хрен? – крикнула издали девчонка. – Мне с ней поговорить требуется!

— Тот самый, который редьки не слаще. А дама не говорящая.

— Это с каких пор?

— Такой нашёл. А вы, выходит, знакомы?

— Не твоё дело.

— Лысая Башка, ты как насчёт пообщаться с молодой, но наглой представительницей подрастающего поколения? Что головой мотаешь? Не хочешь? Ну, дело твоё.

— Так, велосипедная девочка, мадам против. Уважай старших, вали своей дорогой.

— Тебя вот не спросила!

— А меня и не надо.

— Доела, Лысая? Ялик в твоём распоряжении, я своим ходом доберусь. Закреплю верёвку, и тронемся. Подгребай, пока ход не наберём, чтобы не тащило течением.

— Эй, дедуля, ты чего задумал? – забеспокоилась девушка. — Ты куда её везти собрался? Да я за ней знаешь сколько…

— Счастливо оставаться! – крикнул Ингвар и спрыгнул в воду.

***

— Теперь, пацан, мы не просто речное судно, а целый буксир. Приношу извинения за свой скепсис. Лысая мадама — потенциально ценный член коллектива. С понятием дамочка, внесла продуктовый взнос в общий котёл, тебе одежонки подкинула, спальное место себе грамотно обустроила. И где она всё это так оперативно смародёрила, хотел бы я знать? Прирождённая выживальщица! Вон, разложила маты и валяется себе, как королевишна. Отлично устроилась. Заслужила, не то, что велосипедистка та – и пяти километров за нами не проехала, устала. Ещё бы, так ругаться-то на ходу! Никакого дыхания не хватит… Теперь можем идти весь световой день, это увеличивает наши шансы добраться до цели. Я чего беспокоюсь-то? Нам с тобой надо преодолеть несколько тысяч километров, я даже не знаю точно сколько. Пять-шесть, навскидку. Большая у вас страна была, почти как моя родина. «Ничего себе точность!» — скажешь ты и будешь прав. Выглядит сомнительной затеей, но всё не так плохо, как могло бы быть — у меня есть надёжный ориентир, который наверняка пережил катастрофу. Он чего хочешь переживёт. Мне удалось более-менее привязаться к нему по этой жалкой пародии на карту. Если… То есть когда. Когда окажемся в тех краях, сориентируемся точнее. К сожалению, по реке мы можем проплыть не больше тысячи километров, дальше нам с ней становится не по пути. Остаётся четыре-пять тысяч. Туристы проходят в день пятнадцать-двадцать пять километров, опытный военный в режиме марш-броска может одолеть километров сорок, но не каждый день. Такая двужильная кобыла, как Лысая, и полсотни выдаст. Но ориентироваться придётся на тебя, потому что темп похода задаёт самый медленный. С тобой хорошо если десятку за день пройдём. Тысяча километров, делим на десять — сто дней. Пять тысяч — пятьсот дней. Полтора года, если идти постоянно, но ведь всегда что-то задерживает. Итого два года? Нет, и это вряд ли. Потому что если мы не доберёмся до зимы, то придётся где-то останавливаться, пешие походы зимой до добра не доводят. Вот ты, к примеру, сможешь весь день на широких лыжах по глубокому снегу фигачить, а потом в снегу же заночевать? Вряд ли, я думаю. Боюсь, даже я такого режима долго не выдержу, всё же не двадцать лет. Так что придётся искать зимовку, причём заранее, чтобы обустроиться, раздобыть продуктов и тёплой одежды до того, как снег ляжет. Итого уже выходит не два, а три-четыре года! Три зимовки как минимум! «Чёрта с два мы три зимы переживём», сказал бы ты — и опять был бы прав. Так на что же я рассчитываю? На то, что удача меня оставила не окончательно, и нам что-то подвернётся. Вот, например, подвернулся катер, и мы не топаем ножками десять километров в день, а идём по реке со скоростью десять километров в час. Теперь, когда не надо ждать Лысую, будем проходить сотню в день, и максимум через пару недель окажемся там, где придётся, к сожалению, сойти на берег. Будем верить, что нам что-то подвернётся снова. Паровоз, самолёт, самокат — что угодно, что позволит двигаться быстрее пешехода. Я очень не хочу зимовать тут, пацан! Я, хоть и потомок викингов, так долго проболтался по тёплым странам, что Африка мне стала роднее Сибири. Предпочитаю жару морозу и джунгли тайге. Да, я же не досказал тебе ту африканскую историю! На чём мы остановились? Вилла у моря и Мануэла…

 Мануэла… — Ингвар задумчиво почесал бороду. — Подай блокнот, пацан. Вот, это она. И это. И тут тоже. На самом деле, она красивее, а я хреновый художник. Загадочное существо, как с инопланетянкой жить. Выучить английский или русский у неё не хватало то ли ума, то ли желания, пришлось мне подтягивать испанский. Но это было бесполезно, говорить с этой красоткой оказалось совершенно не о чём. Всё, что она могла сказать, было констатацией увиденного: «Цветок растёт», «Ужин готов», «Дождь кончился». Я так до конца и не понял, была ли она действительно слабоумной, или это такой способ отгородиться от жестокого мира вокруг. Наверное, быть отданной, как вещь, в придачу к дому, не лучшая судьба, но Мануэла не выглядела несчастной. Она всегда улыбалась, напевала — без слов, какое-то «ля-ля-ля», — и порхала как бабочка. Обожала наряды и яркую косметику, украшения — не видя разницы между копеечной бижутерией и золотом. Но никогда ничего не просила. Я возил её в город на шопинг просто для того, чтобы посмотреть, как она сияет детским восторгом при виде пёстрых тряпочек. Не думаю, что она получила какое-то образование или воспитание, но одевалась с удивительным вкусом. Или просто ей шло всё, что ни надень. «Я красивая», — говорила она, примерив очередное платье, таким же тоном, как: «Идёт дождь». После того, как мы разошлись с Ксюхой, я выбирал женщин исключительно по экстерьеру и допускал их в свою жизнь не дальше койки, но Мануэла — это было нечто особенное. Я никогда её не обижал, это как котёнка пнуть, но мне кажется, даже если бы я её бил, это ничего не изменило. Я видел, как она реагирует, ударившись или обжёгшись: секундная растерянность, непонимание, затем улыбка возвращается на её лицо — забыла. Понятия не имею, что привело её в такое состояние, вообще ничего не знаю о её прошлом. На вид ей было лет двадцать пять, и как она провела эти годы, мне неизвестно. Спрашивать было бесполезно — кажется, для Мануэлы не существовало никакого прошлого дальше «сегодня утром». Иногда мне казалось, что, проснувшись в моей постели, она каждый раз с трудом вспоминала, кто я такой. Бангани тоже ничего про неё не рассказал, сразу послал меня к своим вудуистским демонам с такими расспросами. Он не был любителем задушевных бесед. Ему нужен был не я, а Иван Гоголефф, рюсски ган-селлер-мен. Этот персонаж стал завсегдатаем местного клуба, где, по аглицкому обычаю, встречались и общались те, кто имел в тех жарких краях разнообразные бизнес-интересы. Разумеется, все они были только белыми, никаких чернокожих. Их туда не пускали даже мыть полы. Англичане — как приезжие, так и потомки колонизаторов, представляющие местную администрацию, — американцы, французы, немцы, голландцы… Русский для них был экзотикой, но — белой экзотикой. Бывший враг, который ближе местных союзников. В то время расизм ещё считался хорошим тоном, и никто в страшном сне не мог представить, как придётся переобуться через каких-то двадцать лет… Я просиживал жопой пафосные кожаные кресла, пил пафосный виски и курил пафосные сигары, делая вид, что разбираюсь во всем этом великолепии. Носил сшитые по мерке костюмы, белую шляпу и туфли из крокодила.