Честное пионерское! Часть 4 (СИ) - Федин Андрей - Страница 21

Слёзы катились по Зоиному лицу, но не превращались в льдинки.

— Представь, Каховская, что твой папа поддался бы слабости, пошёл бы по простому пути, — говорил я. — В прошедшее воскресенье он спас бы Удалову. Мы бы с тобой его похвалили. Катина смерть не обременила бы его совесть. Да и потом, в недалёком будущем, ему было бы проще искать убийцу Нины Терентьевой. Разве не так? Так. По свежим следам он мог бы разоблачить Удалову. Но… может быть, сделал бы это в другой раз. А когда Катя убила бы Ивана Сомова. Или Вовчика.

Девочка тихо пискнула; но не убрала ото рта варежки.

— Ну, а почему нет? — спросил я. — Считаешь, что я сгустил краски? Уверена, что Вовчику и его старшему брату ничего не грозило? Да? А вот я считаю иначе. Оксана Локтева тоже бы с тобой не согласилась. Ведь она называла Катюшу своей подругой. Наверняка, доверяла ей свои тайны. До тех пор, пока не получила семь ударов ножом. Я видел, как Удалова их наносила: неторопливо и уверенно, без раздумий и колебаний. Будто колола клинком не подругу, а мешок с песком.

Я махнул рукой — изобразил действия Удаловой.

— Но я не знала!.. — воскликнула Зоя.

Сорока сдрейфила: соскочила с ветки и улетела в сторону парковых аллей.

Каховская судорожно всхлипнула.

И договорила:

—…Что она такая.

— Страшно не то, что этого не знала ты, Каховская, — сказал я. — Страшно то, что Катюшу не считали хладнокровной убийцей ни её подруги, ни Ваня Сомов и его родители, ни Вовчик. Оксана Локтева за своё незнание поплатилась. Вторая подружка Удаловой выжила лишь благодаря твоему папе. Сегодня её выписали из больницы, где твой отец её прятал. Иван Сомов потерял любимую девушку — сочувствую ему. Но я рад, что он выжил и не лишился ни брата, ни родителей. Ваня любил Катюшу…

Я почувствовал, что в левом ботинке тоже появилась влага — не удержался: скривил губы.

— Но вот любила ли Удалова его? — сказал я.

Развёл руками.

— Я смотрел на её отражение там, в квартире Оксаны Локтевой. Видел его так же чётко, как вижу сейчас тебя. Но не заметил в её глазах ни страха, ни злости — никаких эмоций. И это — за минуту до того, как она убила подругу: искромсала её ножом. Да, да, Каховская. Семь ударов клинком — это не случайность. Екатерина заранее спланировала своё преступление. И совершила его спокойно, уверенно, без эмоций и без сожаления. Поэтому я и спрашиваю тебя: умел ли такой человек любить?

Заметил, что слёзы проложили по Зоиному лицу дорожку в аккурат через родинку над губой.

Каховская дёрнула плечами.

— Я… не знаю, — сказала она.

Мои пальцы в ботинках стали неметь от холода.

Я едва сдерживался — не приплясывал.

— А теперь ответь мне, Каховская. Как бы ты поступила на месте своего отца? Позволила бы убить Катюшу? Или оставила на свободе хладнокровного убийцу, который уже наметил себе очередную жертву, а может и не одну. Что бы сделала ты? Ответь на этот вопрос сама себе. Подумай, на какой поступок бы решилась. Представь, как трудно было бы тебе сделать выбор: чью жизнь сохранить, а чьими жизнями пренебречь. И ты поймёшь, как тяжело сейчас твоему папе.

Последнюю фразу я произнёс тихим, трагичным тоном — Зоины губы ожидаемо дрогнули. Девочка прижала к груди руки, часто заморгала, смотрела на меня сквозь линзы из слёз. Своим покрасневшим и уже опухавшим лицом она наглядно доказывала, что слёзы не украшали ни женщин, ни даже (почти) одиннадцатилетних девочек.

— А я ему вчера такого наговорила!..

Девочка всхлипнула.

— Твой папа взрослый человек, — сказал я. — И понимает, почему ты на него разозлилась. Ты не владела всей информацией о его поступке. И судила о нём однобоко. Юрий Фёдорович не хотел вываливать на тебя всю эту историю с убийствами: жалел тебя. Но я вижу: он и сам переживает из-за того, что вынужден был выбирать между двумя трудными решениями. А теперь ещё страдает от последствий своего выбора — в том числе и от твоих слов.

— Я… больше не буду!

Зоя варежками размазала по щекам слёзы.

И вдруг спросила:

— Миша, ты думаешь, что я плохая?

На ресницах девочки набухали очередные капли.

— Почему ты так решила? — сказал я.

— Я накричала на папу…

Каховская не позволила слезам добраться до родинки.

— Но ведь ты не знала всего вот этого.

Я указал на нож.

Девочка вздохнула.

— Не знала.

Она шмыгнула носом.

— Миша, а ты на самом деле женишься на мне? — спросила Каховская. — Ну, когда закончим школу…

Спасительный крик сороки подарил мне секунды на размышления. Я отвлёкся от разговора с Зоей: обернулся. Увидел сороку на ветке берёзы, в десятке шагов от берега залива. Птица (будто сошедшая с чёрно-белого экрана) «трещала», дёргала хвостом (мне почудилось, что она отбивала такт).

— Миша!

Сорока издала резкий «треск» — точно эхом отозвалась на оклик Каховской.

— Что?

— Женишься? — повторила Зоя.

Она уже не плакала — смотрела не меня внимательно и строго.

— Если ты этого захочешь, — сказал я.

Девочка едва заметно кивнула.

— И ты не думаешь, что я для тебя слишком старая?

— Какая?

— Мне завтра будет уже одиннадцать, — сказала Зоя. — А тебе одиннадцать лет исполнится только весной. Моя мама говорила, что мужчинам нравятся девочки помоложе. И что мальчики не смотрят на старых тёток. А я завтра стану старухой: буду старше тебя на целый год. Я вчера думала: вдруг ты меня бросишь и уйдёшь к Светке Зотовой? Зотова до пятнадцатого января будет десятилетней, как и ты. Только… Вовчик расстроится…

Зоя опустила глаза.

— Не буду расстраивать Вовчика, — сказал я (не улыбнулся!). — Мне его «дама сердца» не нужна. Зачем мне эта Зотова? Ведь я дружу с тобой. Ты хорошо сохранилась для своих лет. Не выглядишь старой. Светка кажется старее тебя месяцев на пять, если не на пять с половиной. Тебе это кто угодно подтвердит… кроме Вовчика, конечно. Так что не переживай, Каховская: на чары Светы Зотовой я не поддамся.

Присыпавшие Зоину шапку снежинки сверкали, будто блёстки. С неба нечасто, но всё же падали новые белые хлопья. Гораздо чаще они сыпались с ветвей деревьев (после каждого порыва ветра). Снежинки плавно опускались на шапку и на плечи девочки, изредка приземлялись на её нос и щёки. Некоторые застревали в ресницах Каховской. Но быстро таяли, превращались в капли (не походили на слёзы). Девочка уже не рыдала. Лишь изредка шмыгала носом. Она пытливо всматривалась в моё лицо, почти не моргала. Я вдруг подумал о том, что никогда не водил девиц к этому заливчику зимой (даже в прошлой жизни). Но тут же прогнал эти мысли, словно Зоя могла их прочесть в моих глазах. Рассерженная нашим молчанием сорока возмущённо крикнула — Каховская вздрогнула, махнула ресницами: сбросила с них похожие на росу капли.

— Миша, если мы с тобой поженимся… — сказала она. — Значит: мы будем целоваться?

Говорила Зоя спокойно: будто поинтересовалась погодой на завтра или выясняла расписание уроков на пятницу.

Я дёрнул плечом (не улыбнулся!).

— Наверное.

Зоя тоже не улыбалась — напротив, она выглядела как никогда серьёзной.

— Миша, ты не считаешь, — сказала Каховская, — что нам уже пора… это делать?

Девочка сделала крохотный шаг мою сторону.

Я невольно огляделся — будто проверил: не подслушивал ли нас Юрий Фёдорович. Увидел лишь сугробы и стволы деревьев. Услышал насмешливые крики сороки.

Покачал головой.

— Думаю, что пока рано, — сказал я.

Зоя чуть сощурила левый глаз.

— А когда начнём? — спросила она.

Подобно своей маме чуть склонила набок голову.

— Позже, — ответил я. — Не в этом году! Или ты забыла, что мне только десять лет? Это тебе, Каховская, завтра стукнет одиннадцать. Станешь совсем взрослой! А я до весны останусь маленьким.

Отгородился от девочки скрещенными на груди руками.

Заявил:

— Рано мне ещё целоваться с девочками!

После тренировки мы с Зоей отвели на автобусную остановку Зотову; вместе со Светой дождались нужного троллейбуса. Помахали рукой вслед «даме сердца» Вовчика. Не спеша зашагали по освещённому фонарями тротуару. По пути от остановки до дома Каховских я с Зоей почти не разговаривал. Не вспоминали мы ни Зоину ссору с отцом, ни наш поход в парк, ни разговор о женитьбе и поцелуях. Каховская держала меня под руку. Но не смотрела мне в глаза — хмурила брови, нервно покусывала нижнюю губу, задумчиво глядела в темноту (будто прокручивала в голове не самые приятные воображаемые сцены). Я не отвлекал девочку от раздумий. Потому что догадывался о причине её волнения. После нашего разговора на берегу залива Каховская ещё не виделась с отцом (тот обычно возвращался с работы, когда дочь уже тренировалась в «Ленинском»). И сейчас девочка представляла скорую встречу с папой (раздумывала над тем, что именно ему скажет; с трепетом воображала реакцию Юрия Фёдоровича на её слова и его ответы).