Ротмистр Гордеев 2 (СИ) - Дашко Дмитрий - Страница 15

— Ничего, Семён Михалыч, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, — подмигиваю я ему, одёргиваю мундир, поправляю маскировочную накидку и подхожу к группе забайкальцев, уже почти ржущих над нашим пыхтением на полосе препятствий.

— А что, господа станичники, кто хочет разжиться «синенькой»? — вытаскиваю из портмоне пятирублёвую купюру.

Казаки переглядываются. Пятёрка по этим временам неплохие деньги. Можно отличные яловые сапоги себе справить или два фунта (почти килограмм) хорошего китайского чая купить.

— А это, вашбродь, смотря что за эти деньги надоть делать? — откликается самый бойкий из читинцев.

— Обогнать меня на полосе препятствий.

— На ентой?

Киваю.

Бойкий читинец оглядывается на своих товарищей. Синий банковский билет в моих руках манит своей доступностью.

— Можно и спробовать.

— Тогда идём. Спробуешь…

Вручаю пятёрку Бубнову — ему предстоит быть судьёй и с моим хронометром в руках определить точное время прохождения каждым из соперников полосы препятствий.

Свисток старшего унтера. И мы оба срываемся с места. Очень быстро становится не до наблюдений за соперником.

Прыгнуть, подтянуться, пробежать, удержав равновесие, подлезть, перепрыгнуть, вскарабкаться, пробежать… Добегаю до конца и разворачиваюсь на обратный заход. Пот заливает глаза, сердце колотится. Хорошо, хоть дыхание пока удаётся держать.

Последнюю пару препятствий прохожу на одной силе воли и офицерском гоноре. Оглядываюсь на соперника — он только закончил забег: папаха с жёлтым верхом потеряна при каком-то очередном кульбите, гимнастёрка на спине треснула по шву, но старается держаться молодцом.

Протягивает руку, тяжело дыша.

— Ваша взяла, вашбродь.

— Как звать?

— Тихон Анисьин.

Протягиваю ему рубль.

— Держи, заслужил за смелость, — не «синенькая», но тоже неплохо.

Забайкальцы довольно гудят, из рук в руки переходят деньги: они выходят тоже устроили этакий самостийный тотализатор. А дальше начинается потеха: пошли соревнования между моими бойцами и хозяевами кто кого обойдёт на полосе препятствий.

— Господин штабс-ротмистр, а это правда, что вы три японских полка того?.. уничтожили? — в глазах Тихона неподдельное любопытство.

— Не три, а два. И не уничтожили, а потрепали изрядно.

— Побольше бы таких командиров, глядишь, япошек бы уже давно в море сбросили… — мечтательно произносит он.

— Ну, Тихон, ваш есаул, как я слышал, тоже труса не празднует.

— Это да, Пал Петрович за храбрость золотое оружие имеет.

Приятную беседу с забайкальцем прерывает Кузьма.

— Вашбродь, там господин ротмистр Коломнин прибыл. Вас к себе требует.

Вхожу в землянку к Закржевскому.

— Господин ротмистр, штабс-ротмистр Гордеев по вашему приказанию прибыл.

Коломнин сидит за грубо сколоченным столом рядом с Закржевским и Скоропадским, буравит меня своими глазками, барабанит пальцами по столешнице. Скоропадский смотрит с заметным сочувствием, Закржевский отводит глаза.

— Потрудитесь объяснить, штабс-ротмистр, обстоятельства смерти отправившегося с вами в рейд штабс-капитана Вержбицкого.

Кладу на стол пачку исписанных разным почерком листов.

— В рапортах всё указано, Николай Петрович.

Коломнин с брезгливым видом ворошит стопку листов. Морщится.

— А своими словами?

— Господин Вержбицкий был изобличён в передаче японцам информации о передвижении отряда и признался, что является шпионом.

— И вы устроили над ним самосуд?

— Никак нет. Господин штабс-капитан отравился.

— Грибков поел? — Бровь Коломнина саркастически ползёт вверх.

— В воротнике его мундира была зашита ампула с ядом. К сожалению, мы недостаточно хорошо обыскали его и не смогли предотвратить самоубийство.

— И что вы сделали с телом русского офицера?

— Тело предателя мы планировали доставить на нашу сторону фронта для проведения вскрытия медиками. Чтобы понять, что за яд использовал Вержбицкий.

— Но что-то вам помешало, штабс-ротмистр?..

— Тело исчезло во время нападения тигра-людоеда. Мы предполагаем, что не обошлось без демонического вмешательства.

— Мы?

— Я и барон Маннергейм.

— Сдайте оружие, Николай Михалыч.

— Я арестован?

— Временно отстранены от командования взводом.

Ну, чего-то такое я и предполагал. Потому и постарался обставиться рапортами бойцов и Маннергейма. С бюрократией лучше всего бороться её собственным оружием. Достаю из кобуры револьвер, кладу перед Коломниным на стол.

Домой, в расположении родного полка возвращаемся неспешно. Ибо скорость при движении считается по скорости самых медленных участников марша.

Мои оставшиеся в живых полсотни драгунов лишились всех коней: и боевых и вьючных. Их преследовавшие нас японцы отстреливали в первую очередь, пытаясь лишить нас мобильности. Тачанки пришлось сжечь, дабы ценный девайс не попал в руки японцев. Конечно те, кто видел их в действии и уцелел, мог воспроизвести их примерную конструкцию и устройство — ничего секретного в тачанках не было и вряд ли будет.

Жаль, конечно, что пока мы быз них, но и убивать не стоит. Будут у нас новые тачанки, не хуже прежних. Зато мы сохранили все пулемёты: и штатные «максимы» и трофейные «гочкисы».

Бойцы бодро марширую по дороге под командование старшего унтера Бубнова. Коломнин едет на лошади чуть впереди. Типа, он тут главный.

Я еду верхом в хвосте колонны. Спасибо будущему гетману незалежной: Пал Петрович выделил мне смирную лошадку.

«Дабы не было урона офицерской чести», — пошутил он.

Его казаки верхами едут во главе нашей колонны и замыкают её: в авангарде и арьергарде, так сказать.

А вот и Скоропадский собственной персоной, видать, долго жить будет. Подъезжает на своём жеребце и пристраивается рядом.

— Не помешаю, Николай Михалыч?

— Отчего же, Пал Петрович? Сочту за честь.

По лицу вижу у есаула накопилась масса вопросов, и он сходу берёт быка за рога.

Расспрашивает меня о подробностях нашего рейда. Особенно есаула интересует тактика.

Рассказываю об азах действий малых диверсионных подразделений в тылах противника против превосходящих сил врага. Неожиданность, мобильность, действия из засады и ночью. По большому счёту — всё тот же Суворов — действуй смело там, где тебя противник не ждёт.

По лицу Скоропадского вижу — нашёл благодарного слушателя.

Просит рассказать про тачанки. Глядишь, ещё один восторженный адепт появится. Жалуюсь на косность начальства, рассказываю историю нашего знакомства с Коломниным, когда он мне прописал патефонных иголок без вазелина за «чрезмерный расход боеприпасов».

— Так, Николай Михалыч, и его можно понять — количество боеприпасов на складах велико, но конечно. Ежели будет перерасход — как тогда отчитываться?

— Ну, да, Пал Петрович, бюрократия — наше всё.

— Не только бюрократия. Вы представьте — случился перерасход, новый запас не успели подвезти, а враг пошёл в наступление. А тут патронный голод. Чем его встречать? Штыком?

Вздыхаю.

— Ваши воззрения на мобильную войну с опорой на превосходство в огневой мощи для нашего начальства уж слишком революционные.

— Это требования времени, Пал Петрович. Мы должны быть хотя бы на шаг вперёд противника в тактике. И всё время его неприятно удивлять. Иначе не видать нам победы, как своих ушей.

— А вы не пробовали связанно изложить эти ваши новые концепции? Ну, хотя бы в виде рапортов?

— А их будут читать?

— Ну, если подать под определённым соусом и через определённых людей…

Договорить не успеваем. Краем глаза замечаю подозрительное шевеление в густом подлеске у края дороги. Треск выстрела. Коломнин кулём валится из седла на землю. Засада!

Реагирую моментально.

— Отряд! Тревога! Рассредоточиться! Ответный огонь.

Колонна тут же рассыпается, бойцы срывают с плеч карабины, залегают. Трещат выстрелы.