Ротмистр Гордеев 2 (СИ) - Дашко Дмитрий - Страница 11

Одно радует — против нас действуют пехотные части. Будь среди них кавалерия, пришлось бы совсем кисло. Но и пока отнюдь не сладко.

На ходу проводим маленький военсовет с троллем.

— Люди ваши, вам и решать, — отводит взгляд в сторону он. — Но, если вас интересует моё мнение — нам не оторваться. Давайте остановимся и дадим бой… От японцев нам не уйти, так давайте хоть погибнем достойно!

Сообщаю, что у меня несколько иные планы на ближайшее будущее и прямо сейчас погибать во славу Царя и Отечества не собираюсь.

Мы не успеем подготовить позиции, не спасут даже пулемёты — несколько тысяч японцев без особых проблем размотают наш маленький отряд.

— Тогда что делать? Уж не собираетесь ли вы выкидывать белый флаг⁈ — зло щерится тролль.

Хоть это и будущий президент Финляндии, пока что он — боевой русский офицер, и любая мысль о плене звучит для него хуже предательства.

— Ни в коем разе! За кого вы меня принимаете, Карл Густавович!

— Тогда я решительно не понимаю ход ваших мыслей. Японцы вот-вот нас настигнут…

Я несколько минут назад принял трудное решение.

Вызываю Жалдырина.

— По вашему приказанию прибыл! — козыряет он. — Какие будут распоряжения, вашбродь?

Вроде устал как собака, а держится молодцом. Только впалые щёки и взгляд выдают крайнюю степень измотанности.

— Слушайте приказ! Врага необходимо задержать. На сколько именно — сказать не могу… хотя бы на час — на два. Лучше твоей пулемётной команды с этой задачей никто не справится.

Оба мы понимаем, что я фактически обрекаю его и остальных пулемётчиков на верную смерть. Задержать японцев реально, особенно если занять позиции на нескольких сопках, стоящих от нас в отдалении. С них, как с господствующих высот, можно встретить противника кинжальным огнём, но японцы — ребята настырные, если надо — пойдут вперёд по трупам своих же, как было в Порт-Артуре. Рано или поздно, высоты возьмут. В этом никто не сомневается.

Времени на отход у пулемётчиков будет мало. Если быть точнее — его вообще не будет, спасти парней может только чудо. У меня как назло такого в рукаве нет.

— Слушаюсь, вашбродь! — спокойным тоном отвечает Жалдырин.

Наверное, он уже мысленно прощается с родными, отцом, матерью, братьями и сёстрами, с моряками из его экипажа.

Но это война, а Жалдырин — солдат.

Обнимаю его до хруста костей.

— Спасибо!

— Потом скажете, вашбродь, — вдруг улыбается он.

— Обязательно.

Жалдырин уходит к своим. Краем глаза замечаю, как его команда достаёт из заплечных сидоров белые нательные рубахи. Надевает на себя новую рубаху и Будённый. Блин, если он останется там — как сильно изменится ход истории?

В горле застревает ком, глаза предательски чешутся.

— Понимаю ваши чувства, — ловит мой взгляд Маннергейм.

— Сейчас от этих героев зависит жизнь всего отряда, — говорю я.

Мы уходим, оставляя за своей спиной простых русских ребят, которые приготовились встретиться со смертью и как можно дороже отдать свою жизнь.

Через десять минут слышим работу «максимов» и «гочкисов», японцам пока нечего противопоставить этому огненному натиску. Характерных винтовочных выстрелов почти не слышно.

Отзвуки боя ещё долго преследуют нас, а потом… Потом вдруг становится слишком тихо.

Скоробут осеняет себя крёстным знамением.

— Упокой господь душу рабов грешных!

Глядя на него, крестятся и остальные.

Смотрю на часы: пулемётчики подарили нам целых три часа. Ещё столько же японцы потратят на зализывание ран. За это время мы отмахали ещё добрых верст десять-двенадцать.

Даю людям короткий привал, и пусть ноги гудят со страшной силой, обхожу отряд. Каждый из этих бойцов сейчас на вес золота.

— Ничего, парни! Скоро наши — выйдем к ним, пойдём на отдых — в баньке попаримся, девок поваляем…

Солдаты улыбаются, они верят мне, как командиру, а меня самого охватывают сомнения — да, передовая близко, но на то она и передовая: прежде чем прорвёмся к своим, предстоит преодолеть вражеские окопы, и те, кто в них сидят, тоже умеют воевать.

У нас достойный противник, если относиться к нему снисходительно — быстро столкнёшься с суровой действительностью.

Пока сижу и пью из походной фляжки тёплую воду, в голову приходит мысль — а что если всё, что мы сделали, было зря? Да, поколошматили мы японцев изрядно, по тылам прогулялись хорошо, но в масштабах всей войны — это ведь комариный укус, не больше. Максимум — отодвинем сроки японского наступления, возможно, где-то оно окажется не столь интенсивным, как было задумано.

Однако если брать ситуацию в целом — никакого перелома в войне нет, Порт-Артур в осаде, мы чаще обороняемся, чем идём в атаку…

На душе становится грустно.

— Подъём! — командую я.

Солдаты нехотя поднимаются с земли, сил, чтобы стряхнуть с себя пыль и грязь у бойцов нет.

Сопки заканчиваются, мы спускаемся к плоской как доска равнине. Взгляд натыкается на полудюжину валунов, разбросанных в причудливом порядке.

Не могу понять — что в них не так. Просто не нравятся мне, вот и всё…

На всякий случай приказываю держаться от камней подальше, и плевать, что у меня нет объяснения причин — почему. Я привык доверять предчувствиям, и они меня не подводят.

Внезапно ближайший из валунов подлетает метров на десять в воздух и взрывается на мелкие брызги-осколки, щедро орошая всё вокруг.

Двое из солдат начинают орать и кататься по траве, а моя левая рука отзывается приступом дикой боли — словно на кожу попало кипящее масло.

Твою дивизию! — а ведь это что-то вроде мины-лягушки, только срабатывает она сама и разбрасывает не осколки, а слизь, обладающую свойствами кислоты. Жжётся немилосердно…

Сбрасываю с себя пострадавшую гимнастёрку. На коже ставшие водянистыми волдыри.

Вот, блин!

Я ещё сравнительно отделался, а вот те двое, которые упали в траву, представляют собой жуткое зрелище — жидкость выела их лица, без содроганий смотреть невозможно.

Срабатывает второй «сюрприз», за ним третий, четвёртый — хорошо, что достаточно далеко, достаётся разве что бедной высушенной земле.

Вряд ли это какое-то техническое средство, ощутимо веет магией.

Интересно, они давно тут лежат или специально для нас положили? Вот только спросить не у кого.

Но это я так думаю, а Лукашины внезапно, без всякой команды, срываются с места и скрываются за небольшими зарослями.

Зная их, можно понять — это не просто так. Они что-то увидели или почувствовали.

Через несколько секунд они появляются, таща упирающегося старикашку с жёлтой сморщенной кожей, узкими колючими глазками, лысым черепом и редкой седой бородой.

Подтаскивают ко мне и бросают на землю. Лукашин-страший придавливает его тело ногой — чтобы не рыпался.

И тут амулет начинает греться.

— Кто это? — спрашиваю у казачков.

— Нечисть японская. Не знаю как её зовут, но мне станичники про таких рассказывали. Это он нам на дороге свои «лепёхи» раскидал, — сообщает старший.

Поворачиваюсь к барону.

— Карл Густавович, слышали не про него?

— Как и вы — впервые вижу это чудо-юдо, — пожимает плечами Маннергейм.

По моему приказу Лукашины начинают экспресс-допрос старикашки. Тот сначала строит из себя Жанну д’Арк и молчит, но в арсенале у казачком полным полно работающих методов. Приставленный к глазу заговоренный клинок быстро развязывает язык демону. Окриветь ему ой как не хочется.

После первых слов твари становится ясно, что перед нами очень редкое магическое существо, которое считается практически вымершим. У него очень длинное название, чтобы не забыть — царапаю карандашом в планшетке. Получается какая-то лютая непроизносимая хрень.

— Кто тебя послал?

Тварь называет имя, и я не верю своим ушам.

— Неужели до нас снизошёл сам командующий 2-й японской армией генерал Оку Ясуката?

Демон кивает, а я чувствую себя польщённым. А хорошо видать прижали мы хвост японцам, что обо мне решил позаботиться целый генерал…