Наставники Лавкрафта (сборник) - Коллектив авторов - Страница 98

Как странно, подумал я, что эта сфера вот так обречена на одиночество. Я надеялся по крайней мере обнаружить новую форму животной жизни – возможно, классом ниже, чем все те, которые были известны на данный момент, но все же живые организмы. Мой новый мир, если можно так выразиться, оказался прекрасной разноцветной пустыней.

Размышляя над удивительным устройством природы, которое так часто разбивает на атомы наши самые стройные теории, мне показалось, что я заметил нечто, движущееся по прогалине одного из призматических лесов. Я пригляделся и обнаружил, что не ошибся. Ни одно слово не способно описать то волнение, с которым я ожидал приближения этого таинственного объекта. Было ли это просто какое-то неодушевленное образование, находящееся в напряжении в разреженной атмосфере глобулы, или животное, наделенное жизненной силой и способностью двигаться? Оно приблизилось, мелькая за тонкими разноцветными завесами облачной листвы, то появляясь на миг, то исчезая. Наконец фиолетовые флаги, свисающие ближе всего ко мне, задрожали; их мягко отодвинули, и создание явилось на свет.

Оно имело форму человеческой женщины. Когда я говорю «человеческой», я имею в виду, что оно обладало очертаниями человека, но на этом сходство заканчивалось. Восхитительная красота превозносила это создание на безграничную высоту по сравнению с самой прекрасной из дочерей Адама.

Я не могу, я не смею даже пытаться описать обворожительность этого божественного откровения совершенной красоты. Эти глаза таинственного фиолетового цвета, ясные, с влажным блеском, не поддаются описанию. Ее длинные блестящие волосы, ниспадающие с прекрасной головы золотой волной, словно след, оставленный в небесах падающей звездой, превосходят своим великолепием любые приходящие мне в голову эпитеты. Если бы все пчелы Хиблы[59] сели на мои губы, они все равно продолжили бы, хоть и хрипло, воспевать невероятную гармонию ее очертаний.

Сквозь радужные занавеси облачной листвы она вышла на ясное море света, лежавшее выше. Она двигалась как грациозная наяда, рассекающая простым усилием воли чистые гладкие воды, заполняющие морские покои. Она проплыла дальше с безмятежной грацией тончайшего мыльного пузыря, поднимающегося ввысь в напоенной спокойствием атмосфере июньского дня. Идеальные округлости ее тела образовывали плавные и пленительные изгибы. Смотреть на нее было словно слушать самую возвышенную симфонию божественного Бетховена, словно наблюдать гармоничное течение линий. Это действительно было бесценное удовольствие. Что с того, что я заплатил за проход к вратам этого чуда кровью другого? Я бы отдал свою, чтобы испытать один лишь момент этого опьянения и восторга.

Затаив дыхание от созерцания этого прекрасного чуда, забыв на мгновение обо всем, кроме ее существования, я нетерпеливо оторвал глаз от микроскопа. Увы! Когда мой взгляд упал на тонкое стекло, лежавшее под моим инструментом, я увидел лишь сверкающую в лучах света от зеркала и призмы бесцветную каплю воды! Там, в этой крошечной бусинке росы, было навечно заточено это прекрасное создание. Планета Нептун была не дальше от меня, чем она. Я поспешил снова приникнуть к микроскопу.

Анимула (позвольте мне называть ее этим драгоценным именем, которое я позже даровал ей) изменила свою позицию. Она вернулась в чудесный лес и пристально смотрела вверх. Вскоре одно из деревьев, как мне стоит их называть, развернуло длинный ресничный отросток, схватило им один из сверкающих фруктов, блестевших на его макушке, и, медленно опустившись, поднесло Анимуле. Сильфида взяла его своей изящной ручкой и начала есть. Мое внимание было полностью поглощено ею, и я не мог заставить себя выяснить, было ли это единственное растение, наделенное собственной волей, или нет.

Пока Анимула ела, я наблюдал за ней с самым пристальным вниманием. Плавность ее движений заставляла все мое тело дрожать от восторга; мое сердце колотилось, как сумасшедшее, когда она обратила свои прекрасные глаза в том направлении, где находился я. Я бы все отдал за возможность низвергнуться в этот сияющий океан и плыть с ней сквозь пурпурные и золотые облака! Пока я затаив дыхание следовал взглядом за каждым ее движением, она внезапно вздрогнула, казалось, прислушалась на мгновение, и затем словно вспышка рассекла сверкающий эфир, в котором она плавала, пронзила насквозь опаловый лес и исчезла.

Неожиданно меня охватило множество самых странных ощущений. Словно бы я внезапно ослеп. Сияющая сфера все еще была передо мной, но дневной свет для меня померк. Что вызвало столь неожиданное исчезновение? Был ли у нее муж или любовник? Да, это был ответ! Какой-то сигнал от удачливого собрата прозвучал сквозь лесные аллеи, и она повиновалась призыву.

Агония, которую я испытал, придя к этому заключению, поразила меня. Я пытался отрицать заключение, которое навязывал мне мой разум. Я сопротивлялся этому фатальному убеждению, но тщетно. Все было так. Мне не сбежать от этого. Я любил микроорганизм.

Правда в том, что благодаря потрясающей силе моего микроскопа она предстала передо мной в человеческих пропорциях. Вместо того чтобы выглядеть так же отвратительно, как те грубые существа, которые живут, борются и умирают в более легко различимых частицах водных капель, она была чиста, нежна и исключительно красива. Но какая была от этого польза? Каждый раз, отводя взгляд от микроскопа, я видел жалкую каплю воды, внутри которой, как мне посчастливилось узнать, обитало все то, что могло сделать прекрасной мою жизнь.

Если бы она могла хоть раз меня увидеть! Если бы я мог хоть на мгновение прорваться сквозь мистические стены, столь непреодолимо нас разделявшие, и нашептать все то, чем полнилась моя душа, я бы до конца своей жизни был бы счастлив знать, что она испытывает ко мне отдаленную симпатию.

Это могло бы хоть немного связать нас: знание, что время от времени, скитаясь по этим зачарованным полянам, она может подумать об удивительном незнакомце, нарушившем монотонность ее жизни своим присутствием и оставившем нежное воспоминание в ее сердце!

Но это было невозможно. Ни одно изобретение, на которое был способен человеческий разум, не могло пробить барьеры, воздвигнутые природой. Я мог тешить свою душу ее чудесной красотой, но сама она должна была навечно остаться в неведении об обожающих глазах, днем и ночью смотрящих на нее, и даже когда они были закрыты, продолжавших видеть ее во сне. С горьким мучительным криком я выбежал из комнаты, бросился на кровать и, нарыдавшись, уснул как младенец.

На следующее утро я встал почти на рассвете и бросился к моему микроскопу. Дрожа, я искал сверкающий мир, в котором была заключена вся моя жизнь. Анимула была здесь. Я оставил зажженной газовую лампу, окруженную рассеивателями, когда пошел спать предыдущей ночью. Я нашел сильфиду словно купающейся в сиянии света, окружавшем ее, с выражением удовольствия, которое оживляло ее черты. Она отбросила блестящие золотые волосы на плечи с невинным кокетством. Она лежала, вытянувшись, в просвечивающем веществе, в котором легко удерживала себя, и плескалась с очаровательной грацией – подобную грацию могла бы продемонстрировать нимфа Салмация, пытаясь соблазнить скромного Гермафродита. Я попытался провести эксперимент, чтобы выяснить, насколько развита ее способность к рефлексии. Я значительно уменьшил свет лампы. В оставшемся тусклом свете я мог видеть выражение боли, появившееся на ее лице. Она внезапно посмотрела вверх и свела брови. Я вновь залил предметное стекло микроскопа мощным потоком света, и весь ее облик изменился. Она прыгала так, словно вовсе была лишена веса. Ее глаза сияли, а губы двигались. Ах, если бы у науки был способ выводить и усиливать звук так же, как и свет, какие счастливые песни могли бы достигнуть моих ушей! Какие ликующие гимны Адонису сотрясли бы подсвеченный воздух!

Теперь я понимал, почему граф де Габалис населил свой мистический мир сильфами – прекрасными созданиями, чье дыхание жизни было сверкающими огнями и которые вечно резвились в сферах чистейшего эфира и чистейшего света. Розенкрейцеры предвидели чудо, которое я доказал на практике. Я едва ли способен оценить, как долго продолжалось мое поклонение этому удивительному божеству. Я потерял всякое чувство времени. Весь день, с первых лучей солнца и до глубокой ночи, меня можно было найти смотрящим через эту невероятную линзу. Я никого не видел, никуда не ходил и с трудом позволял себе потратить немного времени на еду. Вся моя жизнь была поглощена созерцанием столь же восторженным, как у любого из римских святых. Каждый час, проведенный за разглядыванием божественного создания, усиливал мою страсть – страсть, навсегда омраченную сводящим с ума знанием, что, хотя я могу смотреть на нее сколько угодно, она никогда, никогда не увидит меня!