Наставники Лавкрафта (сборник) - Коллектив авторов - Страница 122

Но вдруг распространилась изумительная весть: неприступное сердце Кимико сдалось! Она распростилась с Кимикой и ушла к возлюбленному, богатому и щедрому. Говорили также, что он хотел изменить ее социальное положение, восстановить ее репутацию, зажать рот сплетникам, всех заставить забыть о ее прошлом. Он готов был тысячу раз умереть за нее, хотя уже и так был еле жив от любви.

По рассказам Кимики, Кимико сжалилась над безумцем, покушавшимся из любви к ней на самоубийство, и ухаживала за больным, пока вместе со здоровьем не вернулось и прежнее безумие его…

Тайко Хидейоши сказал, что боится только безумцев и темных ночей. Кимика тоже боялась безумцев, – и к такому безумцу ушла ее Кимико. Со слезами, не лишенными эгоизма, Кимика уверяла, что Кимико ушла навсегда: ведь взаимная любовь столь велика, что переживет несколько человеческих жизней.

Но, несмотря на всю свою проницательность, Кимика ошибалась: если бы ей дано было проникнуть в самый тайник души своей воспитанницы, она громко вскрикнула бы от удивления.

Кимико отличалась от других танцовщиц еще и своим знатным происхождением. Кимико было профессиональным именем, а раньше ее звали Аи. Смотря по начертанию, имя это означает то «любовь», то «страдание». Судьба Аи действительно сплелась из любви и страдания. Она получила хорошее воспитание, училась в частной школе, которой заведовал старый самурай. На корточках сидели девочки на своих подушках за низенькими двенадцатидюймовыми пюпитрами и прилежно учились; обучение было бесплатное. (Нынче, когда учителя получают больше жалованья, нежели другие чиновники, обучение не так интересно и не так основательно, как было раньше.) Служанка провожала девочку в школу и домой, неся за нею подушку, тетради и столик.

После этого Аи поступила в общественную начальную школу. Первые «модные учебники» только что появились. Это были переводы на японский язык английских, французских и немецких рассказов о чести, долге и геройстве – чудесные сборники с наивными маленькими картинками, изображающими людей Запада в таких костюмах, которых никто на свете никогда не носил и не видел. Эти трогательные книжечки теперь стали редкостью; их давно вытеснили другие, составленные с большей претензией и меньшей любовью.

Аи училась с большой легкостью. Раз в год во время экзаменов в школу приезжал знатный сановник; он отечески разговаривал с девочками и, раздавая награды, ласково гладил их по шелковистым головкам. Потом он достиг высших чинов, удалился от общественной жизни и, конечно, забыл об Аи. В наши дни не так нежно обращаются с маленькими ученицами и не радуют наградами их сердечек.

Но произошли общественные перевороты; именитые семьи лишались положения и имущества. Аи должна была оставить школу. Непрерывной цепью сливалось одно горе с другим. Девочка осталась без поддержки, без помощи, одна с матерью и маленькой сестрой. Мать и Аи умели ткать, но это приносило так мало, что скоро пришлось распродавать имущество, оставляя только самое необходимое; сначала продали дом и землю, затем одну за другою хозяйственные принадлежности, драгоценности, богатую одежду, гравированные и лакированные вещицы. За полцены все это переходило в руки тех, чье благосостояние построено на несчастии других, чье богатство в народе называется слезными деньгами. От живых нечего было ждать поддержки: большинство родственников самураев находились в таком же безотрадном положении. Когда же все источники истощились, когда все было распродано – даже учебники Аи, – тогда прибегли к помощи мертвых…

Вспомнили, что дедушка Аи был похоронен с драгоценным, в золотой оправе мечом, подарком даймио. Раскрыли могилу, заменили драгоценную рукоятку простой и сняли украшение с лакированных ножен. Лезвие же оставили, – оно могло понадобиться воину. Аи увидела высокую фигуру в красной глиняной урне, употребляемой по старинному обычаю вместо гроба при погребении знатных самураев. Долго пролежал он в могиле, но черты его лица еще можно было узнать; и когда ему возвратили меч, Аи показалось, что по лицу его пробежала свирепая, но одобрительная улыбка.

Но наступили черные дни: мать Аи все слабела и не могла больше работать за ткацким станком; золото мертвеца истощилось. Тогда Аи решительно сказала:

– Мама, исход один: я продам себя, пойду в танцовщицы.

Мать молча рыдала; Аи не плакала и одна вышла из дома.

Она вспомнила свободную гейшу по имени Кимика, часто бывавшую на пирах в доме ее отца и всегда ласкавшую ее. К ней-то она и направилась.

– Купи меня, – сказала Аи, входя, – мне очень много денег нужно.

Кимика улыбнулась, приласкала, накормила девочку и выслушала печальную повесть ее.

– Дитя мое, – сказала Кимика, – много я дать тебе не могу, y меня самой денег мало. Но обещаю тебе заботиться о твоей матери; это лучше, чем дать ей в руки большую сумму. Мать твоя, дитя мое, была знатной дамой; она не умеет обращаться с деньгами. Попроси ее подписать договор, по которому ты обязуешься остаться у меня до двадцатичетырехлетнего возраста или до тех пор, пока не уплатишь своего долга. А то, чем я сейчас могу поделиться, возьми с собой как подарок.

Таким образом Аи стала гейшей; Кимика назвала ее Кимико и сдержала обещание относительно матери и маленькой сестры.

Кимико еще не достигла славы, когда мать ее умерла; сестрицу отдали в школу, затем произошло то, о чем рассказано выше.

Молодой человек, покушавшийся на самоубийство из-за любви к гейше, был достоин лучшей участи. Он был единственным сыном богатых, уважаемых людей, готовых ради него на всякую жертву, готовых даже гейшу признать невесткой, так трогала их ее любовь.

Незадолго до ухода от Кимики, Кимико выдала замуж сестру, Умэ, только что окончившую школу. Пользуясь своим знанием людей, Кимико сама ей выбрала мужа – прямого, честного купца старого закала, решительно не способного ни на что дурное.

Умэ беспрекословно и радостно приняла выбор сестры, и брак в самом деле оказался очень счастливым.

В четвертом месяце года Кимико ввели в новый, приготовленный для нее дом. Великолепие его могло изгладить из памяти все тяжелые воспоминания: это был волшебный замок в зачарованном молчании больших тенистых садов. Ей показалось, что боги перенесли ее за добрые дела в царство хораи. Но прошла весна, наступило лето, а Кимико все еще не решалась на последний шаг. По необъяснимым причинам она уже трижды откладывала день свадьбы.

Прошло еще несколько месяцев. Настроение Кимико омрачалось все больше, и в один прекрасный день она кротко, но решительно изложила причину своего отказа:

«Пора высказать то, что я так долго таю в себе. Из любви к матери, давшей мне жизнь, из любви к сестрице я жила как в аду… Все это миновало, но позорное клеймо осталось на мне, и ничто в мире не смоет его. Не может такая, как я, войти в вашу семью, стать матерью вашего сына, устроить вам уютный родной уголок. Не перебивайте меня, – дайте высказать… В познании зла я много, много опытнее вас… Не могу я стать вашей женою, не хочу опозорить вас, – нет, никогда… Я лишь подруга ваша, товарищ ваших игр, мимолетная гостья – бескорыстная, свободная… Нам должно расстаться; когда я буду далеко, вы все поймете. Я всегда буду вам дорога, но чувства ваши изменятся: не будет больше слепого безумства, которым вы охвачены теперь. Слова эти вытекают из недр души моей, – вы со временем вспомните их… Для вас выберут прелестную невесту из знатной семьи, и она станет матерью ваших детей; быть может, я увижу их, но супругой вашей мне не быть и материнских радостей мне не знать никогда… Дорогой мой, ведь я – только безумие ваше, иллюзия, греза, легкая тень: промелькнула в вашей жизни и снова исчезла… Может быть когда-нибудь я буду бóльшим для вас, но супругой вашей – нет, никогда… Не уговаривайте меня, иначе я сейчас же покину вас…»

С наступлением шестого месяца Кимико вдруг скрылась неожиданно и бесследно.

Никто не знал, как и когда она ушла. Даже соседи не заметили ее ухода. Сначала надеялись на ее скорое возвращение, так как из всех своих вещей, роскошных и красивых, она ничего не взяла с собою – ни платья, ни драгоценностей, ни даже подарков, стоивших целое состояние. Но проходила неделя за неделей, а она все не возвращалась. Уж стали опасаться несчастного случая. Отводили реки, обыскивали колодцы, – все было напрасно. Наводили справки письменно и по телеграфу. Во все концы за нею рассылали верных слуг. Назначили награду за ее нахождение; Кимике же обещали золотые горы, хотя она так любила девушку, что была бы счастлива найти ее и без всякой надежды на награду… Тайна так и осталась тайной. Обращаться же к властям было бы напрасно: ведь беглянка не совершила преступления, не нарушила закона, а ради страсти и прихоти влюбленного юноши нельзя было приводить в движение сложный полицейский механизм.