Дело о посрамителе воронов - Евдокимов Игорь - Страница 9

Но больше всего внимание приковывала мать хозяина усадьбы. Казалось, Мария Васильевна сидит с отсутствующим видом, погруженная в собственные мысли, однако Корсаков видел, как старуха бросает быстрые, змеиные, взгляды на всех участников чаепития. Ее бледность, еще более подчеркнутая строгим черным траурным платьем, лишь усугубляла жутковатую картину.

– Прошу, не позволяйте нашему обществу отрывать вас от чаепития, – нарушил неловкое молчание Теплов. Старшие Маевские не двинулись с места, однако на помощь гостям пришла Татьяна. С детской непосредственностью она звонко плюхнула в чай ложку варенья, а затем протянула руку и переложила себе на блюдце кусочек пирога. Тишина была нарушена, и присутствующие волей-неволей вынуждены были это признать. Ольга Сергеевна вежливо осведомилась, как прошла поездка. Андрей Константинович извинился за холодный прием, объяснив его внезапностью визита. Дмитрий, со свойственным ему обаянием, включился в разговор, понемногу растапливая атмосферу. Владимир старался ему не мешать, изредка поддакивая, а сам продолжал наблюдать за хозяевами. Ему показалось, что от завязавшегося разговора все почувствовали себя легче.

Все, кроме Марии Васильевны. Старуха с неприятным хлюпом мусолила беззубым ртом моченое яблоко, продолжая мрачно посматривать на соседей по столу. В какой-то момент их с Корсаковым взгляды пересеклись – и Владимир поневоле поежился. Глаза старухи словно говорили: «Я знаю, ты что-то задумал, и слежу за тобой».

– Прости, Дмитрий, я тебя прерву, – чтобы избавиться от пристального взгляда Марии Васильевны, Корсаков обратился к хозяину дома. – Я не мог не заметить, что ваша усадьба стоит уж очень уединенно. Давно вы сюда перебрались?

– Этот дом построил мой прадед, – пояснил Андрей Константинович. – И с тех пор все Маевские живут здесь.

– Без исключения? – показным образом удивился Владимир. – И на страшно вам обитать посреди лесов и болот?

– Нет, – с достоинством ответил Маевский. – Мы люди неприхотливые. Как предок завещал – так и живем. В этом есть своя прелесть, знаете ли. Тут нас не беспокоят все бури и треволнения жизни в городах. Государь сказал отпустить крестьян – мы отпустили. Но для них барин словно отец родной. Куда им идти? Вся жизнь их здесь прошла. Я рос с их детками. Знаю каждого, по имени. Так они все и остались…

Владимир задумчиво кивнул. Последний пассаж явно предназначался гостям – Маевский очевидно сделал выводы из удивления Теплова установившимся в усадьбе порядкам. Андрей Константинович не слыхал ни о наделах, ни о выкупных, ни о других обременительных и неприятных для помещиков особенностях реформ царя-освободителя. Для него все было просто – сказали отпустить – он и отпустил.

– Но неужели вашим детям не хотелось бы побывать в городе? Или в гостях у соседей? Съездить на бал, в конце концов? – продолжил интересоваться Владимир.

– Мы выезжаем, – Андрей Константинович ответил твердо, но Корсаков видел, что его вопросы начинают доставлять хозяину усадьбы неудобство. – Когда приходит время свататься – мы отправляемся в город на поиск подходящей партии.

– А тут внезапно подходящая партия явилась сама, – понимающе улыбнулся Владимир. – А что же, к вам даже офени-коробейники не захаживают?

– Нет, – покачал головой Маевский. – А что им у нас делать? Нас-то найти сложно…

– Да, кстати, поразительные у вас тут вехи перед усадьбой, – сменил тему Корсаков. – Без них можно было бы совсем заплутать. Я про распятие, конечно же.

Чета Маевских переглянулась между собой, не зная, что ответить, но слово впервые за разговор взяла Мария Васильевна, надменно пояснив:

– То наш святой покровитель, святой Кааф, посрамитель воронов.

– Как-как? Кааф? – переспросил Корсаков. – Каюсь, Закон Божий не входил в число моих любимых предметов в гимназии, но, право слово, про святого Каафа я слышу впервые.

– Его распяли идолопоклонники во II веке от Рождества Христова, – нравоучительно продолжила старуха. Голос у нее был под стать внешности – скрипучий, неприятный. – Однако же святой Кааф вверил тело и душу свою спасителю, а посему даже спустя месяцы оставался на кресте нетленным. А вороны и иные падальщики, возжелавшие пировать его плотью, падали замертво пред его ногами.

– О, какая живописная картина…

Продолжить Владимиру не дали. Дверь в трапезную распахнулась столь стремительно, что все сидевшие за столом невольно повернулись в сторону вошедшего. Им оказался давешний молчаливый лакей, только теперь имевший крайне испуганный вид.

– Беда, Андрей Константинович, – дрожащим голосом заявил он. – Там староста…

Отодвинув его могучим плечом, в комнату вошел дюжий детина. Его рубаха была забрызгана чем-то красным. За детиной просеменил примечательный старичок – с белой шевелюрой, придававшей его голове сходство с отцветшим одуванчиком, и густой бородой. Из-под кустистых бровей глядели хитрющие глаза, которыми он быстро зацепился за двух незнакомцев за столом.

– Алешка, как это понимать?! – грозно встал из-за стола Маевский.

– А так, барин, что уговор у нас с вами был, – мрачно ответил не испугавшийся хозяйского гнева детина, судя по всему – деревенский староста. – Да только Кольку, кузнецова сына, все одно волки подкараулили!

Вокруг стола прокатился вздох. Таня всхлипнула и прикрыла рот рукой. Ольга Сергеевна подняла взгляд на мужа, ожидая его реакции. Страннее всего вела себя Мария Васильевна – она буравила старосту взглядом столь гневным, что Корсаков почти ожидал, что детина начнет дымиться. Владимир не сомневался – больше всего старухе хочется кликнуть слуг и приказать высечь наглеца, осмелившегося поднять голос на хозяев.

Немую сцену, продлившуюся буквально несколько мгновений, оборвал гулкий звон. Это Маевский так стукнул кулаком по столешнице, что посуда на столе подпрыгнула.

– Жив? – только и спросил Андрей Константинович.

– Жив еще, но не знаю, сколько протянет, – ответил староста.

– Веди! – скомандовал Маевский. Корсаков и Теплов вскочили следом, но помещик только рявкнул: – Не сметь! – поняв свою грубость он уже более спокойным тоном продолжил: – Прошу, господа, останьтесь, не омрачайте себе вечер нашими заботами.

Даже выраженная столь вежливо, это все равно была команда, а не просьба. Уже выходя, Андрей Константинович обернулся к старухе:

– Матушка…

– Ступай, – махнула рукой Мария Васильевна. – Все будет сделано.

Маевский и староста вышли первыми. Старичок, весь разговор выглядывавший из-за спины детины, шустро и низко, несмотря на годы, поклонился присутствующим, и засеменил следом. Корсаков и Дмитрий недоуменно переглянулись.

8 мая 1881 года, воскресенье, ночь, усадьба Маевских

– Будь я на твоем месте, то от таких родственничков уже бы скакал до самого Владимира и не вспоминал до конца дней своих, – проворчал Корсаков, вглядываясь в ночную темноту за окном.

– Будь ты на моем месте, то ради Тани пошел бы на все, – парировал Теплов. – Что это был за уговор такой, о котором их староста говорил?

– А, тебе тоже стало интересно? – усмехнулся Владимир. – Ну, наиболее логичным объяснением было бы не посылать детей в лес без присмотра, или вовремя истреблять волков. Только что-то подсказывает мне – не все так просто…

До конца ужина Маевский так и не вернулся. Ольга Сергеевна объявила, что пришла пора спать, и поручила слуге проводить друзей обратно в их комнату. Дмитрий и Татьяна успели лишь обменяться взглядами, прежде чем их увлекли в разные концы дома. Оказавшись в комнате, Корсаков задул все свечи, но укладываться (или хотя бы переодеваться) не спешил. Вместо этого он аккуратно, чтобы не маячить, занял наблюдательную позицию у окна.

– И это еще не считая чудесного Каафа, – продолжил Корсаков. – Богослова из меня не выйдет, конечно, но я готов биться об заклад, что нет святого Каафа ни у нас, ни у римлян. Особенно – не в виде такой образины!