Ливонское наследие (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 8

— Четырнадцать летом исполнится, если доживу, а брату Паулю десять, — девочка с такой покорностью судьбе сказала эти слова, что Магнус вздрогнул. Это сколько лет они голодовали? И велика в них жажда жизни, раз оба выжили, не сгинули!

— Нас дядька привел, но два месяца назад помер — рана загноилась. Сами ему могилу выкопали и камнями заложили. А хозяин добрый, мы все делаем, а он рыбой нас кормит, хлеба вчера дал.

— А сегодня хотел тебя насиловать?

— Так выпил пива больше меры, вот и решился меня девичества лишить. Обещал монет полную ладонь насыпать… Я согласилась, хотя и страшно стало. Но деваться некуда — по одной его милости на свете живем. Так бы с голода зимой еще померли.

Девчушка говорила спокойно, но с такой обреченностью в голосе, что сердце щемило болью. А бесхитростное повествование продолжилось, и он ее внимательно слушал.

— Стал мне грудь мять, а у меня ничего ведь нет — больно было, вот и вскрикнула. А Пауль услышал и хозяина укусил, не понял братик, что я сама решилась на такое. Ведь страшное то с мамой видел…

— А он меня палкой стал бить, — мальчишка оскалился. — Кричал, что убьет, но мы убежали! Теперь не знаем куда идти — возвращаться нельзя, голову мне проломит, до смерти изобьет — кричал вослед!

— Ты храбрый малый, — Магнус улыбнулся. Имя друга на него подействовало дополнительным раздражителем, и он решил свести за него с этим неведомым пока бюргером счеты.

— И хорошо сделал, что за сестру вступился. И ничего больше не бойтесь в жизни — будет вам защита! А сейчас мы поедем и поговорим с вашим хозяином, что так поступать нельзя! Нехорошо он сделал!

— У него палка, мой господин, — малец округлил глаза. — Он грозился, что побьет ей любого, кто решит за нас заступиться! Карл большой, много больше тебя, и сильный. А ты худой…

— Не в размерах дело, — Магнус засмеялся, потрепав мальчишку, но стараясь не затронуть ссадину на голове. — Запомни — чем больше шкаф, тем он громче упасть может! На коне ездил? Нет? Эй, парни, прихватите мальчишку, он нам дом покажет, где меня палкой избить обещались!

Последнюю фразу он произнес на немецком языке, и она вызвала громогласный хохот рейтар. Магнус видел краем глаза, что двое вояк прислушивались к его разговору с девчушкой, и знали эстонскую речь, потому что тут же переводили слова своим товарищам. А те, оглядывая девчонку, только морщились — видимо, плотоядные вкусы некого Карла не одобряли — кожа и кости, какая тут любовь.

Магнус представил, чтобы началось бы в его времени — педофила поймали, и потом долго бы доказывали на суде вину. И засадили на прорву лет — но тут совсем иные нравы, такие выходки вроде детских шалостей или проказ — ведь не дочь почтенного бюргера невинности лишить хотел, а девку эстонку, прислугу бесправную. К тому же за плату — все сделано честь по чести, по законам бизнеса, как сказали бы заокеанские «друзья всего мира» в начале третьего тысячелетия.

— Не бойся, поедешь со мною, — Магнус демонстративно завязал шнурки на шее, расправил плащ — теперь все рейтары знали, что он взял девчушку под свою защиту, а это многого стоила. Затем усадил ее в седло и запрыгнул сам, один из воинов поддержал стремя, другой уже расправил поводья, держа коня под уздцы. Мальчишку подхватил сам комтур, посадив его сзади, и кавалькада пошла вперед, ведомая малолетним проводником. И вскоре остановились у большого дома — толстый хозяин вытаращенными глазами уставился на прибывшего со свитой молодого епископа.

Решив, что ковать железо нужно пока оно горячо, Магнус легко соскочил с седла, снял девчонку, которая при виде бывшего хозяина задрожала, и видя ее за руку подошел к бюргеру.

— Ты сказал, что изобьешь любого палкой, кто решится взять ее с братом под защиту. Вот он я — они мои люди, мне и защищать. У тебя есть на них купчая?! Я так и думал, что нет! Ах, вот и палки имеются!

Магнус говорил с напором, не давая оторопевшему хозяину, который от растерянности даже не преклонил колени, сказать ни одного слова. Зато у стены стояли две палки, причем одна со следами крови, ее и взял молодой герцог, а вторую бросил бюргеру. Повернулся к собравшейся толпе горожан, немцев и эстонцев, сам удивляюсь тому, насколько быстро стянулся народ к месту событий — видимо персона молодого герцога и нового епископа Эзельского вызвала нешуточные к нему симпатии.

— Вчера я сказал, что сиротки находятся под моим покровительством, но этот человек не прислушался к моим словам. Вот палка, которой он в кровь избил вот этого мальчика. Вся вина его в том, что он посмел вступиться за честь сестры, которую хотели лишить невинности! А где же мужчины, что честь и нравственность защищает ребенок! И это в Светлый Праздник — как вы могли на такое спокойно смотреть?!

Его слова будто хлестанули толпу, в которой собралось немало дворян с мечами. Улочка забурлила, послышались гневные крики, и в эту секунду завопил бюргер, сообразивший рухнуть на колени.

— Это оговор, ваша светлость! Оговор!

— Какой оговор, — Магнус стремительно обернулся, схватил бюргера за отвисший подбородок, — у тебя след зубов на руке, палка в крови, у мальчишки голова разбита. У девочки, иди сюда, Линда, след твоей пятерни на груди!

Толпа ухнула и заворчала, несколько немцев, по всей видимости, ратманов, приблизились вплотную и посмотрели. И один из них, самый почтенный, изрек хладнокровно:

— Так и есть! Карл, ты виновен! Такое недопустимо в Пасху, и наш епископ тебя правильно накажет! Это его право! Тебе нужно было подождать, а раз не смог, то надо сжечь на костре за святотатство и разврат!

Собравшиеся горожане одобрили решение громогласными криками, особенно женщины — представление началось. Вот только в планы Магнуса аутодафе не входило, хотя он был поражен столь суровым, но справедливым решением. Ратманы правильно рассудили в соответствии с нынешними нравами — насиловать нельзя в праздники, в другое время претензий у судей нет, и потому все по закону. К тому же только полный святотатец и безумец будет посягать на живое имущество прелата.

— Я обещал заплатить пригоршню монет, — Карл судорожно говорил, толстые щеки обвисли, он дрожал как тростинка на ветру.

— Тут не выкуп, а наказание нужно, чтобы другим сластолюбцам было неповадно. Нельзя сироток обижать!

Магнуса устраивало только театрализованное представление. Говоря языком политиков из его времени, проведение пиар-кампании, благо повод оказался крайне удачный.

И он поднял голос:

— Наша земля принадлежит самой Деве Марии, а сироты находятся под ее покровительством. Кровь в этот день проливать нельзя, но наказание вынести нужно! У тебя есть палка, Карл! И у меня она есть — но пусть против тебя выйдет кто-то из собравшихся горожан, дабы показать тебе, что ты совершил плохой поступок в этот день! Впрочем, передаю твое дело почтенным судьям, я им доверяю!

Желающих помять бока Карлу набралось достаточно. Но тут старший из ратманов выступил, и поединок после его слов не мог уже состояться. Зато был достигнут такой эффект, о котором Магнус и не мечтал.

— Ты обещал пригоршню монет, Карл? Так, девочка? Солнце еще не заходит, и срок уплаты можно произвести — принеси кошель полновесного серебра, и пусть девочка возьмет оттуда столько, сколько вместится в ее ладонь. Я понимаю, Карл, ты хотел рассчитаться медью, но девочку взял под свой плащ наш мудрый и благочестивый епископ. Хвала Деве Марии, которая прислала нам такого повелителя!

Переждав несколько минут, пока стихли ликующие крики, ратман низко поклонился Магнусу, встал на колени и поцеловал ему руку. За ним данную церемонию совершили другие бюргеры — и стало понятно, что город полностью признал своего нового повелителя. Затем ратман откашлялся и вынес окончательный вердикт по этому делу.

— А потому расчет может быть произведен исключительно полновесным серебром. Хорошими иоахимсталерами богемской чеканки. И благодари нашего доброго прелата, сластолюбец — будь она горожанка, ты бы заплатил золотыми гульденами!