Ливонское наследие (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 15
- Предыдущая
- 15/55
- Следующая
Князю стало плохо — он нутром понимал, что Магнус пишет правду, но вот откуда он сие знать может. Может, правы слухи, что до Дерпта докатились, что ступив на землю Эзеля-острова, то научился он речь чухонскую разуметь, как и русскую.
— Бес что ли в него вселился, али провидцем стал?!
Князь самому себе задал вопрос, на который вот уже пять дней, как прочел это послание, не мог найти ответа, и лишь судорожно дышал, не в силах спать ночами, и есть днем.
Царицу хоть и спасли третьего дня, как ты письмо это читаешь — пожар в Москве приключился, от дыма и пламени ее вывезли, но задохнулась маленько, оттого смерть к ней чуть раньше придет. И король шведский Густав Ваза недолго ее переживет, на два месяца всего. А потому сын его Эрик с вас московитов много крови на землицу сырую выльет, и всю землю эстов через пять лет на меч возьмет, если я ему это позволю.
Князь Андрей налил в кубок петерсемены, жахнул вино, словно воду выпил, утер рукавом усы и бороду. Он перечитывал послание Магнуса в который, бог только знает, раз, находил новое и новое, пересыпанное загадками и намеками, и все в горьком яде насмешек.
Потеряв супругу свою, царь станет всех подозревать и винить. А так как не знает, кто сие сотворил, то казнить начнет всех, кто поближе к трону стоит, наперсников своих в первую очередь. Сильвестр отправится на Соловки, где и сгинет в темнице. Адашевых начнут перебирать вместе с ним, и на дыбу волочь, а потом и на плаху. В следующем году на развод от рода этого никого не останется, даже мальца неразумного. А там и пойдет расправа лютая налево и направо — как ты думаешь, князь, когда твоя очередь вслед за ними настанет?!
Курский оглядел затравленным взглядом комнату — если этим летом все написанное произойдет, то очень скоро и его царь притянет к розыску. А характером Иоанн и медок, что хрен, то соль. Не знаешь, когда похвалит и наградит, а когда без всякой вины накажет.
Но ты сам сбежать успеешь через три года, но вот жену и сына своего оставишь — и что с ними станет?!
Может быть, горячими плюшками и квасом сладостным добренький царь-батюшка кормить их будет, али «березовой кашей» да углями пламенными, чтобы визг, да запах горелого мясца до небес дошел?!
Лучше не думай — ночами спать не будешь. Хоть и не любишь ты их, потому и оставишь, но все же души христианские и ты завет Божий предашь, решив спастись, а их погубив. Так кем ты стать можешь — бегун и хороняка, смрад один!
Оскорбление было открытым, со смешком презрения явственным — но князь стерпел его, только зубами заскрипел от обиды лютой. Магнус не мог этого знать, но жену свою Курбский не любил, как и сына, ей рожденной. Тяготился ими, и сейчас понимал, что если побежит, спасаясь от гнева царского, то действительно их оставит. Да и сделать ничего не сможет — царь держал семьи боярские в пригляде, ведь аманаты, сиречь заложники. И так все правители поступали, нельзя с доверием править.
А как иначе — каков поп, таков и приход. Вокруг аглицкой королевы, что девицей себя именует, собачьим хороводом кобели кружат — и мой братец Фредерик, и Эрих Шведский, и многие другие. И к хороводу тому твой царь присоединится, письма писать начнет.
Срам один, державу только ославить!
Ладно, я многое мог тебе поведать, да не стану. Да и зачем по большому счету? Недаром сказано — умножая знания, умножаешь и скорбь. Во многих знаниях многие печали. Так что князь, подумай тихо на досуге, чем свою жизнь окончить можешь?!
Курбский испытал жгучее желание сойтись с этим молодым щенком в бою, и распластать его саблей на куски. Выругавшись, он с трудом усмирил гнев, взяв себя в руки. И тут его словно ударило — он внимательно посмотрел на буквицы. Так ландскнехты в строю стоят, ровно и с интервалами. Но если такое построение годами нарабатывается, то и в письме также. И языков уйму быстро не изучишь — года кропотливого обучения нужны, да наставники добрые и прилежание изрядное.
— Ему и двадцати лет нет, а столь разумен?! Быть такого не может! Али советники мудрые у него, или…
Второй вывод был ужасный — мальчишка, принявший лютеранство и ставший при этом католическим епископом, получил обширные познания — а так можно только продав душу, понятно какому скупщику.
Я тебе ведь недаром два послания отправил — первое пустое, словеса одни. Его все люди в твоем окружении видели и о нем знают. Когда царь розыск начнет, его и отдай. А это не вздумай показывать, дурнем будешь. Шкуру с тебя срежут и на стенку повесят, а перед тем долго мучить станут, тайны выпытывая.
А тебе оно надо?
Если встретиться со мной похочешь, и на многие вопросы ответы получить, то пошли в мой замок Лоде человечка верного, и пусть печать с этого послания он передаст. Вот в окрестностях сего замка и встретимся через седьмицу. Ты придешь с отрядом в два десятка людей, и я также. Тебе путь на восход чист, и мне на закат тоже. А наши люди с тобою проверят округу на наличие засад, чтобы во взаимной честности убедиться. А как иначе — времена ныне тяжкие, а человек слаб и искушению подвержен, нож в спину воткнуть может.
Не вздумай обмануть — понимаю, что убить меня хочешь. Остынешь — тогда моя правота ясной для тебя станет. Так что до скорой встречи, князь, моей правде ты не раз получишь доказательства.
Подписи не было, да и печать странная, не епископа, как на первом свитке. На той бумаге сразу два текста написаны. На немецком, и на русском языках изложены. Купец писал, знающий, красиво и с завитками. И полный титул принца вписан, и подпись его собственноручная чернилами. Смысл обычный — взошел на пастырский престол, желаю жить с русским царем и его воеводой князем Курбским в мире и согласии. И просьба пропустить посланника в Москву с датским послом вместе, снабдив подорожными и обид людям принца не чинить.
Мог бы и не писать — Андрей Михайлович и так имел на этот счет указания от самодержца. Лошадей дал и корм обильный, посольский, поперед людей заранее отправил, чтобы на почтовых ямах подмены наготове держали, и охрану надежную выделил. Датчан царь считал союзниками и ссориться с ними не хотел, а потому посольским людям обид было приказано не чинить и поступать с ними уважительно и с лаской…
— Княже, из Москвы жилец прискакал, Данила Оболешев, говорит дело спешное у него, коней в пути за седьмицу многих загнал!
— Зови, — Курбский отложил перо, которым писал наряд на поход — его стрельцы и дворянская конница общим числом в четыре тысячи служивых, готовились выйти к Вейсенштейну, где собиралось ливонское войско. Роспись следовало отправить в Москву.
— Княже, погорел твой двор в Москве, но добро мы вынести успели, и казну, и всякое нужное. Княгиня твоя с сыном за город уехала за седьмицу до этого, тем и спаслась от ущерба. Пожар случился знатный — улицы многие в пепел обратились, от дыма дышать трудно стало, от того людишки многие угорели. Царицу Анастасию еле вывезли из Кремля — надышалась гарью, бедная, совсем немощная стала, даже подняться не смогла — стрельцы на руках вынесли из дворца…
От такого известия Андрей Михайлович ошалел, но припомнив указанные в послании Магнуса дни, и то, что за этим пожаром последует, разинул рот, не в силах вздохнуть…
Глава 14
— Викские владения, принадлежащие вашему высочеству, теперь не нужны нашему ордену, — фохт Генрих Вульф, пятидесятилетний воин в плаще крестоносца, чуть звякнув доспехом, низко поклонился, но тут же уверенно и твердо произнес:
— Но ландмейстер даст согласие вашей светлости на «покровительство» над орденскими землями на островах и на Вике, а также на замок Виндавы и небольшой участок побережья, что примыкает к Пильтене, столице вашей Курляндской епархии.
- Предыдущая
- 15/55
- Следующая
