Вендетта. Том 2 (СИ) - "shellina" - Страница 48

* * *

— Государь, Чарторыйский, Радзвилл и Бжотовский нижайше просят принять их, — я посмотрел на Бехтеева затуманенным взглядом и перевёл его на Турка.

— Радзвилл — это тот самый молокосос, который кричал на пиру у Бжотовского пьяный в дым, что, скорее сдохнет, чем под ваше величество ляжет, — тут же отозвался Ломов.

— Он меня за кого принимает? За мужеложца? Можешь передать этому Радзвиллу, что я изящные женские ножки люблю, меня его волосатые ляжки не интересуют, — и я снова уткнулся в бумаги.

Всё было уже сделано. Но я пересматривал их снова и снова, стараясь найти хоть малейший подвох, который заставит вой на болотах подняться. А в том, что он поднимется, я нисколько не сомневаюсь. Ну да и черт с ними, пусть воют, как хотят. Главное, чтобы всё у моих ребят получилось, иначе на мне и на Российской империи можно поставить крест. Я ведь ва-банк пошел. Как узнал, что Мордвинов с Вихревым решили стянуть в Алмазный весь золотой и не только золотой запас, чтобы у англичан крышу сорвало, и они рванули туда к мысу Доброй Надежды. Всё решится именно там, в одной единственной битве. Всё остальное будет просто добиванием выживших. Кажется, я учёл всё. Но вот теперь, когда по моим расчётам вот-вот должна начаться мясорубка, нервно перебирал бумаги и не давал спать ни себе, ни Ломову, ни Бехтееву. Ещё поляков на ночь глядя принесло. Что, совсем панам невмоготу что ли стало? И вот ведь знаменитый польский гонор: припёрлись уже под вечер и сразу с дороги к императору, прими, мол, а то мы же ехали к тебе, старались. Тьфу, на них.

— Так что с магнатами польскими делать? — снова встрял Бехтеев. Ну что тебе, окаянному надо от меня? Ты не видишь, что я как на иголках в последнее время сижу?

— Грамоты забрать и на хер, — коротко ответил я, не отрывая взгляда от подписанного с Францией договора. Грабительского, как считает тот же Ломов. Я же считаю его самым лучшим, что получилось в итоге почти года различных тайных переписок, встреч и обещаний, которые никто из нас не собирался выполнять.

У меня от постоянных улыбок и заигрываний уже лицо перекосило. Я даже на балы разорился. На целых три. И один маскарад. Весь свет, уже привыкший к некоторому аскетизму и начавший получать от него удовольствие, был в шоке.

— В каком смысле «на хер»? — что-то Бехтеев сегодня тупит. Понимаю, мы все устали. Ничего, в гробу отоспимся. В такое время живём, во время перемен и глобального распила мировой карты. Вот победим, тогда и отдохнём как следует. Я даже бал закачу, да такой, что французскую шлюшку, которая явно себя переоценивает, перекосит. С обязательным освещением каждого действия в журналах и газетах. Ну, а если мы проиграем… Вот про это думать не хотелось.

— В прямом! — рявкнул я. — Они зачем притащились? Чтобы под руку мою проситься? Так вот им мой ответ, — и я показал Бехтееву дулю. — Пора от мамкиной сиськи панам отрываться. Чай, не маленькие. У меня своих проблем хватает, чтобы ещё их болото на себя взваливать. Мне эта Речь Посполитая на хрен не упала. От неё всё одно никакой прибыли, одни убытки. Да ещё Ломову распыляться придётся, постоянно заговоры отслеживая на этом блядском пятачке. Напомни мне просто, в каком веку шляхта не предавала, не продавала, а то и вовсе не хотела на костях поплясать у постоянно кормившей и жалеющей её Руси? Что-то я такого не припомню. Вот пускай в собственном говне и варятся, пока демиглас не получится. Всё, убирайся, и панов не забудь с собой прихватить.

— Но, ваше величество…

— Бехтеев, напоминаю тебе, чтобы ты передал потом панам: я — русский немец. И почти до четырнадцати лет был лютеранином, что почти равно протестантом. Поэтому чисто православное милосердие, если оно в итоге прибыли или какой-то отдачи не принесёт — это не ко мне. Так что пускай идут туда, куда я их только что послал, и постараются получить удовольствие. Всё, вопрос закрыт!

— Эм, блядский пятачок? — Ломов закрыл маленькую книжицу, куда периодически самые мои изощренные выражения записывал.

— Не спрашивай, — я покачал головой.

— Хорошо, не буду, — Турок убрал книжицу. — Это было правильно отдавать Людовику почти всю Европу? Кроме Саксонии и Пруссии, которую мы и так захватили.

— И Мекленбурга на условиях, если они сами согласятся стать независимым герцогством под патронажем Российской империи. А они согласятся, когда с севера попрут шведы, с запада французы, а с юго-востока Австриячка из сна выйдет, — я протёр лицо. — В договоре ясно же сказано, я хочу спрямить границы, мне многого не надо. У меня Гольштейн-Готторпское герцогство слишком отделено от всех остальных земель. А за Священную Римскую империю пускай Луи с Австриячкой сцепятся. Я даже помогу кому-нибудь почти из самого настоящего милосердия. Некоторым герцогствам, к примеру. В память о том, каких прелестных роз они когда-то на смотрины присылали, и которые в больше половины случаев наших графов с князьями расхватали. Бесстыдницы.

Ломов протёр глаза.

— Что-то устал я, государь, — признался он. Впервые признался. А я посмотрел на его почерневшее лицо, впалые глаза и покачал головой. Сдаётся мне, что я сам выгляжу не лучше.

— Иди, Андрей. Тебе действительно надо отдохнуть. На три дня тебя отпускаю. Порадуй жену. А то она на меня и так волчицей поглядывает. А тут, поди, подобреет, — он слабо улыбнулся, поклонился и вышел из кабинета. Я же тупо смотрел на бумаги, потом сгреб их все в одну стопку и сунул в папку под названием «Алмазный». Среди них затерялась справка Ломова о том, что на самом деле задумали провернуть эти твари-лягушатники возле мыса Доброй Надежды. Похоже, новость о несметных богатствах Алмазного всех акул в одно место собрала. Своим «гениальным» решением Мордвинов такую погань со всех глубин поднял, что, поди, сам теперь капли пьёт. Ничего, в эти игры, господа, можно играть и вдвоём. А историю потом напишут победители. — Надеюсь, мои послания дошли до Саймонова и Мордвинова, иначе всё пойдет почти туда, куда я шляхту недавно послал.

Подхватив со стола свечу, я вышел из кабинета, но пошёл не в свои комнаты, а в часовню, в которую, положа руку на сердце, практически никогда не входил. Там, поставил свечу на столик перед входом и под грозными взглядами православных святых подошел к иконостасу. Медленно опустился на колени и перекрестился.

— Господи, услышь раба своего грешного. Не за себя прошу. За сынов твоих, кои лучше меня во сто крат…

В этот самый момент флагман отдал сигнал и линкор Елисеева содрогнулся, когда все его пушки разом ударили по врагу. А, когда выпрямился, рванул на всех парусах прямо на рифы. Елисеев отлично знал эти воды, в отличие от капитанов тех трех судов, что бросились за ним в погоню, даже не подозревая, что, казалось бы, огромный линкор просто в силу своих размеров не сможет завести их в смертельную рифовую ловушку. Но он смог, и молодой капитан, который всё это время сам стоял за штурвалом, вырвался из этой ловушки, оставив за собой три поверженных корабля.

— Защити их, покрой покровами Богородицы, как это всегда делал, чтобы не отдать эту землю на поругание…

Форт Алмазного в который раз рявкнул пушками, а затем оттуда вырвались защитники, чтобы встретить первую волну десанта, высадившегося с английских кораблей.

— В окопы! Под пули не лезть зря! — кричал уже раненный в плечо Вихров, который командовал обороной Алмазного на суше. Потому что опытнейшего адмирала Мордвинова забрал Саймонов, но не на флагман, а на линкор «Витязь», который ещё не вступил в бой. У этого линкора и пяти кораблей, что стояли с ним, не вступая пока в бой, была совершенно другая миссия.

— Впервые молю тебя, Господи, спаси и сохрани, как на всех православных крестах начертано…

Крымчаки откатились от укреплений Перекопа и теперь кружили невдалеке.

— Выйти бы, ваше благородие, да вдарить по ним, — Румянцев покосился на Терентьева.

— Нет, рано ещё. Ждём, — ответил Петька, вытирая лоб и размазывая по нему сажу. — Ждём, Тереньев. Столько времени ждали, чтобы в один миг всё испохабить?