Избранное: Христианская философия - Жильсон Этьен - Страница 22

Не будем заблуждаться, например, насчет размеров Земли, Солнца и Луны. Если мы заметим, в самом деле, что неподвижные звезды более удалены от Земли или Солнца, чем Сатурн, что вообще ничто не мешает нам предполагать, что они удалены на беспредельное расстояние, то мы без труда поймем, что Земля, рассматриваемая с этих звезд, выглядит ничуть не больше, чем эти звезды — с Земли[243]. И более того. Некоторые явления заставляют нас признать, что беспредельная удаленность неподвижных звезд — вещь вполне реальная. Объяснение движения небес заставляет нас признать их столь удаленными, что даже Сатурн в сравнении с этим окажется близким. Поэтому недостаточно просто признать неподвижные звезды расположенными дальше Сатурна, каково общепринятое мнение[244]; мы возьмем на себя смелость поместить их еще дальше, и даже сколь угодно далеко. В самом деле, если мы сравним привычные нам земные расстояния с удалением, которое все им приписывают, то оно покажется ничуть не более правдоподобным, чем любое другое, сколь бы оно ни было велико. С другой стороны, вследствие всемогущества Бога-творца, любые расстояния в равной мере правдоподобны. Поэтому ничто не мешает нам считать неподвижные звезды беспредельно удаленными. И таким образом становится возможным подлинное объяснение движения планет и комет.

Например, мы не будем больше верить, что кометы суть метеориты, зарождающиеся в воздухе вблизи Земли, т. е. в подлунном мире, как полагала схоластика[245]. Мы знаем теперь, что их параллаксы не только находятся за пределами орбиты Луны, но даже за пределами Сатурна и еще намного дальше. Точно так же, не имеет никакой силы возражение, что если Земля меняет свое положение по отношению к Солнцу, а это последнее сохраняет свое положение по отношению к неподвижным звездам, отсюда должно следовать, что Земля то приближается, то удаляется от неподвижных звезд на расстояние, равное длине ее орбиты, что не подтверждается никакими наблюдениями, поскольку вид этих звезд не меняется. Дело в том, что расстояние, отделяющее нас от неподвижных звезд, таково, что круг, описываемый Землей вокруг Солнца, в сравнении с этим расстоянием не более чем точка. Астрономы уже знают, что Земля есть всего лишь точка по сравнению с огромными размерами неба[246], но то же самое можно сказать и о ее орбите. Это кажется невероятным лишь тем, кто не может оценить величие Божьего творения. Они считают, что Земля — главная часть Вселенной, ибо она — обиталище человека, ради которого весь мир и создан[247]; как же они смогут постичь возможность беспредельных пространств, по отношению к которым человек, Земля, на которой он живет, и даже орбита Земли суть не более чем точка? Показывая, что здесь мы должны склониться перед тем, чего наш конечный разум понять не может, Декарт готовит почву для признания возможности вращения Земли вокруг Солнца.

Во всех этих рассуждениях мы видим тесное согласие между Декартовой метафизикой и его физикой в вопросе о свободе Бога. Он отказывается подчинить волю Бога вечным истинам и самым необходимым принципам науки, потому что, по его мнению, такое подчинение не позволяет составить достаточно возвышенное представление о бесконечном могуществе Бога. Декарт ни в чем не хочет уступать тенденции, заставляющей нас трактовать Бога чуть ли не на равной ноге с нами, потому что в этом случае мы теряем из виду то, насколько нас превосходит бесконечная полнота божественной реальности. Пытаясь проникнуть в тайну божественной сущности, пытаясь выделить в ней ум и волю, мы подчиняем Бога нашему конечному разуму и полагаем Ему пределы. Но нет общей меры для бесконечного и конечного, и цель Декарта в вопросе о вечных истинных состоит в том, чтобы приучить наш разум склоняться перед бесконечным. При этом он преследует двойную цель и надееся получить двойную выгоду: с одной стороны, ограничить область наших исследований, с другой — ее расширить. Ограничить ее, запретив бесполезные объяснения на основе целевых причин, ибо цели все равно остаются для нас непостижимыми, и праздные споры о бесконечности, превосходящей нас во всех отношениях; а потом расширить область наших исследований, призвав человеческий разум не отрицать бесконечное, сталкиваясь с ним, на том основании, что он не может его понять, и не преуменьшить величие творения до человеческих мерок. Осознав наше бесконечное ничтожество перед лицом бесконечного могущества Творца, мы перестанем считать, что весь мир вращается вокруг человека, и благодаря этому снимутся преграды, которые воздвигла на пути науки концепция Вселенной, приспособленной для наших размеров и для нашей пользы.

Источники картезианской концепции божественной свободы никогда, насколько нам известно, не оказывались объектом специального исследования. Тем не менее, кажется, стало в некотором роде традицией считать Дунса Скота непосредственным предшественником Декарта на том пути, на который он вступил в своем решении этой проблемы. Происхождение данной традиции надо искать, вероятно, у Секретана (Secretan)[248], который, хотя и не утверждал о прямой преемственности идей от Дунса Скота до Декарта, тем не менее настаивал на сходстве позиций обоих философов, для которых абсолютная воля может своим свободным актом соединить любые противоположности и даже противоречие. С тех пор почти везде упоминается об этом сходстве Декарта и данного средневекового философа. Одним из наиболее свежих примеров является работа г-на Амлена, который в своих замечательных лекциях о системе Декарта написал в духе этой традиции: «Его предшественниками были только Плотин и Дунс Скот, хотя, возможно, он их и не знал»[249]. Что касается Плотина, то этот вопрос мы лучше отложим, хотя, конечно, стоило бы исследовать, оказал ли Плотин прямое или опосредствованное влияние на Декарта и может ли он числиться среди предшественников последнего. Но что касается Дунса Скота, то мы собираемся как раз приступить к исследованию того, обосновано ли в какой-то мере сближение двух мыслителей.

Такое сближение наиболее систематически проведено в диссертации В. Каля о примате воли у св. Августина, Дунса Скота и Декарта[250]. Согласно мнению этого историка, мысль Декарта чрезвычайно близка позиции Дунса Скота относительно божественной воли; оба представляют ее себе почти одинаковым образом[251], хотя и нельзя, впрочем, доказать, что Дунс Скот действительно повлиял на Декарта[252]. Но с нашей точки зрения, проблема не в этом. Мы не сомневаемся, что если бы учение Дунса Скота о божественной свободе было действительно так близко декартовскому, как это пытаются представить, то изложение содержания этого учения достигло бы Декарта. Столь оригинальная и противоречащая томистскому учению о свободе Бога концепция не могла бы не вызвать отклика; она должна была бы пересказываться, комментироваться, обсуждаться и опровергаться; но в любом случае, о ней бы говорили, и Декарт наверняка об этом бы знал. Доказательство сходства уже было бы, по нашему мнению, очень сильной предпосылкой в пользу тезиса о влиянии. Но сначала надо бы доказать, что такое сходство действительно есть; ибо если посмотреть на тексты немного внимательнее, то видимость сходства исчезает.

В.Каль, чтобы показать такое сходство, опирается на некоторые из текстов Дунса Скота, которые, на первый взгляд, свидетельствуют в пользу его утверждения. Это прежде всего тексты, в которых Дунс Скот выдвигает против св. Фомы [положение о] первичности воли по отношению к разуму. Воля может рассматриваться как высшая по отношению к разуму в плане своего объекта. Объектом разума является Истина, а объектом воли — Благо. Согласно св. Фоме, Истина, объект разума, обладает большим достоинством, чем Благо, потому что Истина ближе к высочайшему совершенству; в самом деле, высочайшее совершенство есть бытие, содержащее в себе все совершенства, и поскольку истинное есть то, что наиболее тесно связано с бытием, Истина более совершенна, чем Благо. Однако, по мнению Дунса Скота, данное рассуждение должно быть исправлено. Если согласитсья, что более близкое абсолютному совершенству обладает также большим достоинством, то отсюда следует, что Благо обладает большим достоинством, чем Истина. В самом деле, то, что само по себе и по своей сущности является благом, лучше, чем то, что является благом по участию. Но благо, объект воли, является благом по сущности и абсолютно, истинное же, напротив, является благим только по участию в благе. Следовательно, воля выше разума в плане их объектов[253]. Другое доказательство первичности разума св. Фома выводил таким же образом из учения о блаженстве. Согласно Аристотелю, целью усилий всех способностей человека является истина; в ней — счастье человека. Поэтому способность души, играющая более важную, чем другие, роль в достижении этой цели, будет иметь бесспорное превосходство над всеми другими; но такой способностью в нас является не воля, а разум. Поэтому надо сделать вывод о первичности разума по отношению к воле. Разумеется, авторитет Аристотеля тут имеет некоторый вес; но надо заметить, что Философ никогда не различал в своих книгах специфические принципы, по которым действуют разум и воля; он рассматривал их как один и тот же принцип действия, и если он чаще становился на точку зрения разума, то только потому, что его действие в нас схватить легче, чем действие воли. Впрочем, авторитету Аристотеля можно противопоставить весомый для христианина авторитет св. Павла, говорившего, что нет ничего выше милосердия. И если нет ничего выше милосердия в этой земной жизни, то же верно и относительно жизни небесной, где мы будем жить вечно. Поэтому, если сравнить действие этих двух способностей, воли и разума, мы видим, что как в этом мире, так и в вечной жизни, воля есть высшая способность, потому что она творит милосердие, дающее душе расположение самое совершенное, какое она только может получить. Поэтому разум менее совершенен, чем воля[254].