Избранное: Христианская философия - Жильсон Этьен - Страница 12

Впрочем, так выражаться неправильно; не Бог походит на человека, а, скорее, человек походит на Бога. В самом деле, о вещи говорят, что она походит на другую, когда она обладает ее формой или качеством. Поскольку же то, что совершенно в Боге, во всех вещах находится в несовершенном виде и по причастности, следует говорить, что то, что дает материи сходство, принадлежит в собственном смысле Богу, а не творению. Ведь творение получает что-то от Бога; поэтому можно с полным правом говорить, что оно похоже на Бога. Но обратное неверно: Бог ничего не получает от творения, и потому не следует говорить, что Бог ему подобен: так, не говорят о человеке, что он похож на свой портрет, но, напротив, говорят о портрете, что он похож на человека. Отсюда видно, какие слова можно прилагать к Богу. Поскольку все совершенство творения находится в Боге, но в высшей степени, все имена, обозначающие абсолютное совершенство без малейшего изъяна, могут быть приложимы к Богу, — такие как «благость», «мудрость», «бытие» и другие того же рода. Но они могут прилагаться одновременно к Богу и к творению. Чтобы они подходили одному Богу, надо выразить обозначаемое ими совершенство в превосходнейшей степени, например, «совершенное благо», «первое бытие» и пр. Следует также говорить, что подобные имена не содержат никакого несовершенства в том, что они обозначают, но лишь в том способе, каким они обозначают. Нужно признать, что всякое имя влечет за собой некоторое несовершенство. Мы называем вещи согласно тому, как мы их понимаем, а наше знание начинается с чувственных вещей и не поднимается над этим уровнем, на котором материя и форма различны, и все, обладающее формой, поддерживает свое существование, но является сложным, тогда как форма проста, но не поддерживает свое существование, она есть не quod est, но quo est[54*]. В этом смысле и в той мере, в какой они содержат некоторое несовершенство, эти имена как таковые неприложимы к Богу. Поэтому важно проводить различение. Имена, приписывающие Богу совершенство, могут одновременно утверждаться и отрицаться: утверждаться вследствие того, что они обозначают, отрицаться вследствие того, каким образом они это обозначают. Можно сказать: «Бог благ», потому что Бог есть благость; но нельзя сказать: «Бог благ», потому что Он не имеет в себе блага как отдельного совершенства, которое, вместе с другими совершенствами того же рода, составляло бы его сущность. А что касается того, каким образом выразить словами всесовершенную степень присущности этих благ Богу, то этого мы не можем даже помыслить. Наши слова не могут превосходить наши понятия, а наши конечные понятия не могут охватить бесконечного Бога: Поэтому бесконечное превосходство Бога мы можем выразить только апофатически, когда мы говорим о Боге как вечном и бесконечном, или относительно других существ, когда мы, например, называем его первой причиной или высшим благом. Одним словом, мы постигаем в Боге не то, что Он есть, но то, чем Он не является, а также Его отношения с другими вещами[119].

Если наши знания о Боге или отрицательны, или относительны, отсюда следует, что совершенства не могут приписываться Богу и творениям ни полностью в одном смысле (univoque), ни полностью в разных смыслах (equivoque). Приписывание не может быть вполне в одном смысле, ибо, как мы видели, совершенства присутствуют в Боге, который их дает, не таким же образом, как в творениях, которые их получают. Это приписывание не может быть и полностью в разных смыслах, ибо, несмотря ни на что, есть определенное сходство между вещами и Богом[120]. Поэтому такое приписывание осуществляется по аналогии, т. е. оно выражает отношение пропорции; именно это отношение объединяет совершенство, сотворенное и рассеянное в творениях, и Бога, являющего его автором[121]. Поэтому мы с полным правом можем заявлять о некотором знании Бога, когда приписываем ему имена, обозначающие следствия, коим Он является причиной. Однако эти имена, хотя и обозначают одну и ту же вещь, не являются вполне тождественными. В самом деле, мы видели, что различные вещи благодаря своим различным формам имеют некоторое сходство с Богом. Наш разум, ведомый в познании Бога различными природами или совершенствами сотворенных вещей _s в известной мере постигает подобное Ему. Вот почему, хотя наш разум и создает себе относительно единого существа множество различных понятий, эти понятия не пусты и не ложны, потому что, как бы ни был Бог прост, но природа Его такова, что некоторые вещи могут быть Ему подобны различными формами. Имена, которые мы используем, обозначают в Боге сходное тому, что мы обнаруживаем в совершенствах вещей, а не единство Бога самого по себе; следовательно, они не являются синонимами[122]. Поэтому если только наш разум не приписывает объекту, который он постигает, тот способ, каким он его постигает, и если в каждом из суждений, касающихся природы Бога, мы будем относить различие, подразумеваемое ими, к нашему разуму, а единство, обозначаемое ими, — к объекту, то данные суждения нельзя считать пустыми и лишенными значения[123].

Данный вывод имеет существенное значение. Благодаря ему становится возможной теология, ибо он означает, что наше познание Бога относительно, однако верно; благодаря ему св. Фома открывает возможность говорить о Боге не пустые речи и определять, восходя от сотворенных вещей к Богу, то, что наш конечный разум может познать относительно Его совершенства. Именно таким образом, обнаруживая в человеческой природе два совершенства: разум и волю, — мы истиннно приписываем их Богу как присущие ему в превосходнейшей степени. В самом деле, среди всех совершенств, которые мы видим в вещах, самым высоким является то, что принадлежит лишь некоторым существам, а именно обладание умом. Превосходство этого совершенства происходит из того, что обладающий им становится в каком-то смысле всем и содержит в себе все прочие совершенства мира. Поэтому Бог, которому присущи все совершенства, обладает и этим[124]. Так же обстоит дело и с волей. Однако интересно, что св. Фома приписывает ее Богу в результате совсем иного рассуждения, нежели то, которое он использовал, говоря о разуме. Вместо того, чтобы прямо восходить от воли, являющейся совершенством в творениях, к Богу, ее творцу, он приписывает Богу волю, исходя из рассмотрения разума. Бог обладает умом, потому что это является совершенством, и, поскольку Он обладает умом, Он обладает и волей. В самом деле, хотя в Боге ум и воля являются двумя в равной степени бесконечными совершенствами, совпадающими в конечном счете с его сущностью, они не кажутся нам обладающими равным основанием совершенства. Нельзя предполагать ум, не предполагая волю: voluntas enim intellectum consequitur[58*][125]. Подобно тому, как природная вещь актуальна благодаря своей форме, разум актуально мыслит благодаря своей интеллигибельной форме. Ибо каждая вещь стоит в таком отношении к своей естественной форме, что если она не обладает ею, то стремится к ней, а если обладает, то покоится. Отсюда следует, что мыслительная природа стоит в том же отношении к благу, которое она постигает благодаря своей интеллигибельной форме, т. е. она либо тяготеет к нему, либо покоится на нем, но в любом случае она совершает акт воли. Следовательно, поскольку все, наделенное разумом, наделено также и волей, Бог, обладающий одним, должен обладать и другим[126]. Но это отношение, показывая тесную связь разума и воли, выявляет также и существующее между ними, несмотря ни на что, различие. Воля есть одна из разновидностей стремления, а стремление есть inclinatio consequens formam[60*][127]. Естественная форма естественной вещи обусловливает естественное стремление; восприимчивой (sensible) форме соответствует чувственное (sensitif) стремление; интеллигибельной — воля. Следовательно, природа обретаемой формы определяет природу стремления. Таким образом, св. Фома не только различает отдельные божественные совершенства различением рассудка, но и приписывает некоторым совершенствам особую роль и особую природу, которая, в известной мере, им свойственна. Он проводит различение рассудка, основанное на природе вещи. Это можно ясно увидеть, впрочем, проследив заключения, к которым приходит Суарес, углубляя положения, принятые св. Фомой. Если природа стремления определяется тем способом, каким наделенное им существо обретает свою форму, отсюда следует, что то, что составляет степень совершенства или специфическую природу существа, является не волей, но способностью познания. Одно только стремление еще не позволяет определить конкретную степень и существенное совершенство, ибо оно получает наименование от познавательной способности, с которой сочетается. Если мы не знаем свойственного некоему существу способа познания, мы не можем отчетливо усмотреть степень совершенства его природы; ибо, поскольку природу воли определяет природа разума, воля существа, рассмотренная сама по себе, предполагает, что ее природа уже конституирована разумом, от которого она зависит. Вот почему св. Фома говорит, что стремление недостаточно для определения ступени данного существа в порядке бытия. Следовательно, полностью признавая, что воля так же принадлежит сущности Бога, как и разум, и что между ними нет никакого реального различия, их следует тем не менее различать различением рассудка. Само по себе и в своем высшем совершенстве, знание, которым обладает божественный разум, включает в свое формальное основание то, что составляет сущность Бога во всей ее, так сказать, специфике. Напротив, о воле можно сказать только то, что она просто принадлежит сущности или общему основанию совершенства; хотя, конечно, божественный разум столь совершенен, что воля не вытекает из него как следствие, но он формально влечет ее [128].