Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Фаринья Ричард - Страница 18

• Предыдущая
• 18/69
• Следующая

— Спасибо, Калвин.

— Не за что. Приезжай еще, неважно зачем.

— Подожду немного, наверное. Мне пока не выбраться.

— По виду не скажешь.

— Эйфория. Адреналин. Метаболизм тащит наверх, только и всего.

Включая сцепление:

— Эта картина без головы; завтра в студии заберешь ее.

— Что ты, не нужно…

— Все равно принесу. Я так решил, договорились? И будь осторожен, Гноссос.

— Ладно. — Рука тем не менее тянется к боковому бардачку «сааба» и достает оттуда небольшой молоток, который, едва Гноссос к нему прикасается, получает свою роль в уже готовом плане отмщения. — Пока.

Ба-бах, он уже за вращающейся дверью, вдыхает знакомые пары гриля Гвидо. Ароматы отлично заводят, обнажают ячеистые клетки носовой памяти. Кольца жареного лука, пиццабургеры, шкворчащее масло, дезинфектант «Дыханье сосны».

Студенты, между тем, распакованы по пластиковым отсекам, большей частью независимые, но попадаются и снизошедшие до плебса обитатели землячеств, все вместе они заканчивают день над тарелками вечернего корма, явно перепутав академического червя с голодом. Мохеровые студентки поклевывают пищу и поглядывают на часы в ожидании комендантского часа. Сквозь какофонию непредусмотренной учебной программой болтовни, интриг по свержению администрации, разговоров о карибской оружейной контрабанде и забав с коленками принцесс-старшекурсниц Гноссос все же расслышал, как «сааб» выбрался на дорогу, развернулся и медленно отъехал. Ну и ладно.

— Эй, Папс!

Хефф в тельняшке французского моряка окликает его из битком набитого отсека. Голоса на секунду взмыли над шумом разговоров, головы вскинулись над элем и клубничными коктейлями. То там, то здесь — ошеломленное узнавание, затем взгляды смущенно уходят в сторону. Только у одного хватило духу назвать меня по имени. Подойди, чего ты? Блин, семеро. Сломай же лед, найди слово.

— Мир.

— Садись, Папс. — Рука Хеффа вяло повисла на плече Джек, костяшки пальцев трутся о ее щеку. — А мы тут празднуем. Ты знаешь этих людей — преддипломники, старые университетские кошаки.

Боже. Четыре пустых стакана из-под мартини, пятый еще полуживой.

— Ты успел набраться, Ужопотам?

— Празднуем, Папс, как в старые добрые времена, — меня выперли.

— Что? Старик, не может быть.

— Выперли, выперли, выперли под жопу, бум бум вниз по лестнице, сечешь?

Господи, Фицгор, сразу не заметил. И еще четверо, нет, трое, этот в роговой оправе, где? Прыщавый. О боже, ужин в «Д-Э», бежать.

— Старина Агн-нуу скупил все «Красные Шапочки», монополист, представляешь? Пей давай, телячий эскалоп, ты есть х-хочешь? Всех тут з-знаешь? Ламперсучку з-знаешь, Агнуу з-знаешь, а Розенблюма пп-помнишь, а д-друга с рулетки?

— Эгню, — последовала нервная поправка: неловкий взгляд сквозь очки на Гноссоса и щипок за узел галстука. Не круто. Фицгор смотрит волком, но слишком тих. Готовность номер один, старик. Господи, ну и буфера у этой Ламперс.

— Меня зовут Хуан Карлос Розенблюм, — представился парень в тореадорской рубашке с блестками. — Из Маракайбо. — Официально приподнявшись над красным пластиковым столом, он протянул мускулистую волосатую руку. Не выше пяти футов, под самым горлом — медальон святого Христофора, масляная шевелюра. То, что надо. — А это мой товар, Дрю Янгблад, редакторий «Светила».

— В тот вечер нам не довелось познакомиться, — сказал редактор.

— В какой вечер, старик?

— Рулетка, — объяснил Розенблюм и крутанул тонким пальцем над столом, имитируя колесо. Ну еще бы. Хотят забрать свои бабки? Еще не хватало бить морды.

— Не прошла апелляция, слыш? — Это Джек, рука гуляет взад-вперед по обтянутой джинсой ляжке Хеффа, но треть внимания сосредоточилась на бюсте Ламперс. Фицгор слишком тих.

— Я возьму тебе что-нибудь выпивать, — сказал Розенблюм, подзывая официантку.

— Ты что будешь? — спросил Янгблад.

Гноссос пожимает плечами: сейчас не время надираться, кивок в сторону Хеффа, который заметил и понял значение жеста, но все равно пошлепал губами. Ламперс, поерзав, пододвинулась ближе. Надо бежать, на самом деле, будь потактичнее. Извилины еще не распрямились, официантка смотрит на меня. Гхм.

— У вас есть «метакса»?

— Йвас не пнима. — Во рту у нее катыш жевательной резинки.

— Греческое.

— Шта?

Спокойно.

— Тогда виски. Любой. Сойдет «Четыре розы» — и немного имбирного эля.

— Есси у них ток ессь. Докмент ессь?

— Послушай, детка…

— Просс скажи. Никда не знашшь, кда проверьт. Хошшь, штоб Гвид закрыли?

Будь как Ганди.

— Да, в порядке. Хочешь посмотреть?

— Не, раз в порядке. Нет бы просс пив попить. — Уходит. Ноги толстые. Я сейчас ее изувечу, держите меня…

— Моя очередь, — сказал Янгблад, по-прежнему на полном серьезе.

— Нет, пожаласта. — Южноамериканец выставляет напоказ двадцатку. — Я настаивываю.

— Эй, Папс, — позвал Хеффаламп, отодвигая пятый пустой стакан из-под мартини. — Как звали коня Тонто? Старуха Джек говорит Скаут, а Фитц — Тони.

— Мой Бог , — воскликнула облаченная в ангору Ламперс. — Я ведь слушала по радио . Каждое воскресенье.

— «Шевелись, Скаут», — грустно сказала Джек. Свободная рука торчит из расстегнутого рукава мужской оксфордской рубашки, пальцы отбивают на столе дробь копыт.

— Я тогда подумал, что мы еще обязательно пересечемся, — интимно проговорил Янгблад, отмахиваясь от розенблюмовской двадцатки и высвобождаясь из спрессованных в отсеке тел, чтобы достать из кармана бумажник. — Мне хотелось бы поговорить о Сьюзан Б. Панкхерст, хотя ты, наверное, не знаешь, кто это.

— Я настаивываю, — тянул Розенблюм.

— Правда, это передавали каждое воскресенье, Одинокий Ковбой и Тонто.

— Внимание Ламперс теперь целиком на Хеффе, который пытается удержать оливки из всех своих мартини под одним перевернутым стаканом. — Хотя иногда мы его называли Одноногий Ковбой, хе-хе-ха.

— Сьюзан как? — Глаза Гноссоса направлены точно на буфера Ламперс.

— Не могло быть по воскресеньям, — сказала Джек, прекратив барабанить пальцами и лизнув «Красную Шапочку». — По вторникам, с рекламой «Чирио». А Тони звали коня Тома Микса.

— Б. Панкхерст. Новый вице-президент по студенческим делам. Протаскивает закон о студентках и квартирах.

— По воскресеньям были Ник и Нора Чарльз, — сказал Хефф, не отрывая глаз от своей постройки, — с этой психованной собакой. Как, черт побери, ее звали?

— Ты знаешь, что за тот ужин меня оштрафовали на ДЕСЯТЬ ДОЛЛАРОВ, ты, идиот?! — прокричал Фицгор, дергаясь вперед и откидывая с глаз морковно-рыжие патлы. — Десять долбаных бумажек?!

Притворись, что не слышишь. Он не в себе. Что делать? Отдать клизму.

Поглядывая на приближавшуюся официантку, Гноссос дотянулся до рюкзака и нащупал резиновый баллончик с трубкой. «Хайбол», почти идеальное пойло, ла-ла. Определяет социальный статус.

— Хефф — извини, Янгблад, одну минутку — Хефф, этого не может быть, тебя действительно выперли?

— «Дом Тайн» тоже был по воскресеньям.

— И «Король Неба », — радостно встряла девица Ламперс, пододвигаясь и случайно задевая Гноссоса левой грудью.

— «Король Неба» был по субботам. — Это Хефф. — Вместе с «Бобби Бенсоном» и «Наездниками Би-Бар-Би». Ставь на кон свою розовую задницу, старик, — меня выперли.

— Послушай, Гноссос, — не отставал редактор «Светила». — Мы должны поговорить о Панкхерст, это важно. Подумай сам — что, если ей удастся приставить к студенткам надзирательниц?

— А в Маракайбо есть спецальновые назиральницы, ха-ха. — Розенблюм сдается, прячет двадцатку в карман рубахи с блестками и задумчиво теребит Святого Христофора.

— Послушай, — шепчет Эгню распаленному Фицгору. — Не заводись. Ну чего заводиться, в самом деле?

— Плевать мне на десятку, но из-за вшивого куска мяса, или что там было, он поставил на уши весь этот чертов дом. Был там кто-нибудь не на ушах? Скажи, ты сам не стоял на ушах?

• Предыдущая
• 18/69
• Следующая