Если очень долго падать, можно выбраться наверх - Фаринья Ричард - Страница 16

• Предыдущая
• 16/69
• Следующая

— Послушай, Гноссос, сегодня не нужно стараться… — Пауза. — Ты меня понимаешь?

— Еще бы.

— То есть, будет время и получше, да?

— Да ладно, старик.

— Может лучше просто поговорить… — Неуверенно. — Расскажешь еще что-нибудь…

— Эй, ну правда, ты же знаешь, какой я маньяк по части шаны. Начнут мерещиться пауки, усыпишь меня каплей ниацина. — Последнее слово, означавшее близкое знакомство с добропорядочностью и здоровым образом жизни, он произнес, высвобождаясь из «сааба», когда все его внимание уже поглотили люди на крыльце. Старые друзья, с виду немного изменились.

Бет вышла вперед, в восточном изяществе ее манер почти полностью растворилось наследие среднеатлантических штатов. Сдвинув с бедра складку сари, она произнесла:

— Гноссос. — Из желтого шелка высвобождается украшенная браслетами рука, глаза сияют. — Как здорово, что ты вернулся.

— Ну, привет, Бет… Ким.

Девочка покраснела — цвет ее кожи менялся, вторя отцовской смуглости, словно мягкое эхо, неспокойные руки сцеплены за спиной. Одиннадцать лет, может — двенадцать. Смотри, как обрадовалась.

— На ужин сегодня карри, — прошептала она быстро, — и мамины рисовые пирожки.

— Шутишь. — Касаясь пальцем кончика ее носа.

— Заходи, Гноссос. — Калвин у него за спиной стряхивает с обуви снег.

— В гостиной, если тебе не терпится.

Кому, мне? Поговори с дамами:

— Идите в дом, девушки, а то простудитесь в этих своих пеньюарах.

Дом — такой, каким он его помнил: полно зверья, привитые вьюны и лозы, дикие тюльпаны, зонтичные магнолии, ирландский мох. Около сложенных в лежанку апельсиновых и шафранных подушек несколько росянок оплетают живот перевернутой медной сороконожки, маленькие когтистые стручки тянутся в воздух, готовые спружинить под любым присевшим на них созданием. Стены от пола до потолка покрыты картинами. Бесчисленные образы, текучие метафоры окунаются в нейтральные глубины и плоскости и снова угрожающе выпячиваются над поверхностями холстов. Вот эта, похожая на гобелен, — отсечение головы. Надо как-нибудь забрать себе.

— Хочешь сакэ? — В руках Бет керамический поднос с дымящимся напитком, седина в длинных волосах не подходит телу молодой танцовщицы. Кисея и шелк взлетают при каждом ее шаге.

— Что за спешка, старушка, может поговорим немного?

— Ты же не уходишь, Гноссос, еще успеем. Такое занудство — эти любезности. Как слайды после отпуска. — Она достала вырезанного из кипариса лягушонка, и, нажав потайную кнопку, открыла крышечку у него в голове. — Вот. — Капсула лежала в крохотном отделении. Привет, дружок.

— Ну, раз ты настаиваешь. Хотел побыть вежливым.

— Историю хорошо узнавать по частям. Как головоломку, знаешь?

— Складывать самой?

— Именно. — Пауза. — Особенно в твоем случае. Бери, лучше всего глотать сразу.

— Я, пожалуй, перемешаю.

— У тебя пустой желудок?

— Гммм. — Гноссос осторожно разделил капсулу и высыпал белый порошок в сакэ, где тот сначала сбился в комки и упал на дно, однако скоро растворился. Гноссос поболтал в чашке мизинцем и опрокинул в рот, как бурбон. — И все же, как вы тут?

Бет поискала глазами Ким и Калвина, потом взяла в руки лягушонка и керамический поднос.

— Слегка запутались, раз уж ты спрашиваешь. Но разговоры подождут. Ты полежи, а я посмотрю, как там карри. Ким будет рядом, если тебе вдруг станет плохо. — Улыбается, другой рукой гладит кота, пару секунд смотрит прямо в глаза, словно на фотографию, потом уходит на кухню. Куда лечь? На эти подушки. В дверях Ким, поговори с ней.

— Досталось тебе за последние дни, а, малявка?

— Не знаю. Что досталось?

— Ну, хоть что-нибудь. Снеговик, запоздавшие подарки к Рождеству?

— Ты все такой же глупый.

— Глупый-тупый, ты же меня понимаешь.

— И имя у тебя смешное.

— У тебя тоже.

— Ким — красивое имя.

— Почему ж ты тогда такая тощая?

— Я не тощая.

— Костлявые коленки и косички торчком.

— Мама!

Хе-хе. Бет кричит из кухни:

— Что, Ким?

— Мама, Гноссос обзывается.

— Пусть, не обращай внимания.

— Подумаешь, обзывалки. — Он дотронулся сквозь сари до ее коленки. — Чего ты так волнуешься?

— Опять дразнишься?

— Ты посмотри на свои коленки.

— Я тебя больше не люблю. Даже если ты опять уедешь.

— Нет, ты посмотри.

— Зачем?

— Увидешь, что они костлявые.

— Маам…

— Шшш, — остановил ее Гноссос. — Не надо. Они у всех костлявые, только это секрет.

— У тебя тоже?

— Смотри. — Задирая вельветовые штанины.

— У тебя волосатые.

— Когда вырастешь, у тебя, может, тоже будут волосатые коленки.

— Нет, не будут, волосатые бывают только у мужчин, так что вот.

— Может у тебя и усы вырастут, как тебе это? Ага! — Неожиданно первые признаки оцепенения сковали конечности. Кончики пальцев. Обязательно нужно их потереть друг о друга. Нос, виски. Виски.

— У девочек вообще не бывает усов, им не положено, это все знают.

Смутная тошнота, может, опустить голову?

— Я знаю одну такую в Чикаго.

— Врешь.

— А может, в Сент-Луисе.

— Как дела? — окликнула Бет. — Все в порядке?

— Кумар, сестрица.

— Чего? — Ким смотрит прямо на него.

— Кумар — это такой снеговик. Ты за эту зиму хоть одного снеговика слепила?

— Я не люблю зиму.

Уставилась на меня, как лампа. Дети всегда включены, всегда на взводе. Дети и котята.

— Почему?

— Холодно. И нельзя разговаривать с грибами.

Вууууууу. Ей нельзя разговаривать с грибами.

— А еще?

— Еще из-за черепахи у ручья Гарпий, я тебе когда-то рассказывала. Кажется. Большая и хватается.

— Что ты ей говоришь?

— Я не разговариваю с черепахой, глупый.

Еще бы.

— Мне хочется ее убить.

Вууу-хууу.

— Зачем?

— Не знаю.

Дзиииньг. Цвет у этих подушек. Даже боковым зрением. Почему так холодно? Мерзкая тошнота. Держись, только не сблевни. О чем мы говорили? Черепахи.

— Не знаешь почему?

— Не-а. Проткну ее копьем. Когда снег растает.

Клещи и кислота. Рыболовные крюки. Сколько в этом пульмане? В большом пятьсот, тут — примерно треть, если половина, то двести пятьдесят, отнимаем немного, ну, скажем, сто восемьдесят миллиграмм. Часа два, может, три.

— Три часа.

— А?

— Ничего, ничего, это я твоему отцу.

— Глупый, папа сейчас думает. В рисовальной комнате.

Медитация. Сама по себе — бесполезна, он говорит. Если соединить с дисциплиной, тогда. Соединить. Единить. Единственный. Единый. Единица.

Что это мокрое? Мой лоб, да, Бет.

— Бет?

— Все в порядке. — За ее спиной Калвин — смотрит сверху вниз. Боже, какой он длинный. Я опять на полу. Охх-хо-хоооо, осторожно, сынок, ты летииииишь…

Голос Калвина:

— Ким сказала, что ты бледный и весь дрожишь. Как сейчас?

Бет вытирает лоб салфеткой. Тиииише.

— А, давно — ты знаешь, о чем я, ее тут нет, да? Хе-хе. Давно, э-э, Ким ушла?

— О чем ты, Гноссос?

— О Ким, старик, ну ты же понимаешь. Она только что была здесь, сечешь, говорили про черепах.

— Час назад, может, больше.

— Неужели? Ты серьезно?

— Попробуй сесть. — Это Бет.

Хорошо. Это запросто, это нетрудно. Только осторожнее с позвоночником. А то хрустнет. Медленно, вверх. Вот. Что это? Да вот же, идиот. ЧТО ЭТО?

— ААААА! — Тьма.

— Это просто картина. Ты ее уже видел, можешь открыть глаза.

— Нет. Я знаю. Он отрубил себе голову. Сам себе.

— Это просто картина.

— Не ври.

— Ты ее уже видел, когда пришел. На стене.

Гобелен. Но тогда он не двигался. У него лезвия. Осторожнее с лезвиями. Бритвы. Следи за ними, следи за каждым, иначе они убьют себя, пока ты здесь. Лезвия бритв.

— В туалет.

— Ты хочешь в туалет? — Калвин меня поднимает. Только бы не узнал. Кивай. Правильно, детка, правильно, надо пи-пи, ля-ля. Бет ушла. Я не заметил. С ней надо осторожно. Надо очень осторожно. Сцапают когда-нибудь, если не следить. Шаг из комнаты и звонок по телефону. Тук-тук-тук в дверь. Здоровенная тетка в халате, безглазое, безносое, безротое лицо, парализует одним касанием. Не теряй бдительности. Запирай все двери. А. Б. В.

• Предыдущая
• 16/69
• Следующая