Подожди до весны, Бандини - Фанте Джон - Страница 5

• Предыдущая
• 5/41
• Следующая

Завтрак готов. Он слышал, как отец просит кофе. Почему обязательно нужно все время орать? Он что, тихо разговаривать не может? Все по соседству знают, что происходит у них в доме, поскольку отец постоянно орет. Рядышком семья Мори – никогда и не пикнут, никогда; тихие американские люди. Отцу же его недостаточно того, что он итальянец, обязательно нужно быть шумным итальянцем.

– Артуро, – позвала его мать. – Завтракать.

Как будто он не знал, что завтрак готов! Как будто все в Колорадо уже не знали к этому моменту, что семейство Бандини завтракает!

Он терпеть не мог ни мыла, ни воды и никогда не мог понять, зачем нужно умывать лицо каждое утро. Ванную он ненавидел потому, что в ней не было ванны. Он ненавидел зубные щетки. Он ненавидел ту пасту, которую покупала мать. Он ненавидел семейную расческу, вечно забитую раствором из отцовских волос, а собственные волосы презирал, потому что никогда не приглаживались. Превыше всего он ненавидел собственную физиономию, заляпанную веснушками, будто десять тысяч пенни рассыпали по ковру. Единственное, что ему в ванной нравилось, – это половица, отходившая в самом углу. Здесь он прятал «Багровое Преступление» и «Сказки Ужаса».

– Артуро! Яйца остынут.

Яйца. Ох, господи, как он ненавидел яйца.

Остыть-то они остыли, это ничего; но не стали же они холоднее взгляда его отца, зыркнувшего на него, когда он садился. Тут он вспомнил, и взгляд этот подтвердил, что мать наябедничала. Ох, Иисусе! Подумать только – родная мать на него стучит! Бандини кивнул в сторону окна с восемью стеклами на дальней стороне кухни; одного не хватало, отверстие заткнуто кухонным полотенцем.

– Так ты, значит, сунул брата головой в окно?

Для Федерико это было чересчур. Он все увидел заново: Артуро сердится, Артуро толкает его в окно, хруст стекла. Неожиданно Федерико заплакал. Вчера вечером он не плакал, а теперь вспомнил: из-под волос течет кровь, мама промывает ему рану и говорит, чтобы был храбрым. Ужасно. Почему он вчера вечером не заплакал? Этого он не помнил, а сейчас вот расплакался, и костяшки его пальцев выкручивали слезы прямо из глаз.

– Заткнись! – велел Бандини.

– А если бы тебя кто-нибудь головой в окно, – всхлипнул Федерико, – сам бы что, не заплакал?

Артуро его презирал. Почему обязательно нужен младший брат? Зачем понадобилось стоять возле окна? Что это за люди такие – вопсы? Ну, вот посмотреть на его отца, к примеру. Как он давит яйца вилкой – показать, как он зол. На желток, размазанный по подбородку! И на его усы. Еще бы – и вопс он, и даго, а потому усы надо носить, но неужели эти яйца через уши вливать обязательно? Он что, рта найти не может? Ох уж эти итальянцы, господи!

Зато Федерико уже успокоился. Вчерашнее мученичество его больше не интересовало; у себя в молоке он нашел крошку хлеба, и та напомнила ему лодку в океане; дррррррр, говорил лодочный мотор, дррррррр. А если б океан был сделан из настоящего молока – можно было бы на Северном полюсе есть мороженое? Дррррррр, дррррррр. Неожиданно он снова вспомнил вчерашний вечер. Слезы прихлынули к глазам, и он всхлипнул. Но хлебная крошка уже тонула. Дрррррр, дррррр. Не тони, моторка! не тони! Бандини наблюдал за ним.

– Бога ради! – сказал он. – Ты будешь допивать свое молоко или дурака валять?

Поминать имя Господа всуе – как бить Марию по лицу. Когда она выходила за Бандини замуж, ей и представиться не могло, что он богохульник. Она так к этому никогда и не привыкла. Бандини же ругался по любому поводу. Первые английские слова, которые он выучил, были «черт побери». Он очень гордился своими ругательствами. В ярости он всегда облегчался на двух языках.

– Ну, – сказал он. – Так зачем ты разбил окно головой брата?

– Откуда я знаю? – ответил Артуро. – Просто разбил, и все.

Бандини закатил в ужасе глаза.

– А откуда мне знать, что я твою проклятую башку с плеч не снесу?

– Свево, – произнесла Мария. – Свево. Прошу тебя.

– А ты чего лезешь? – ответил он.

– Он же не нарочно, Свево, – улыбнулась она. – Это случайность. Мальчишки всегда будут мальчишками.

Он со стуком обрушил салфетку на стол. Стиснул зубы и схватил себя за волосы обеими руками. И закачался на стуле – взад-вперед, взад-вперед.

– Мальчишки всегда будут мальчишками! – передразнил ее он. – Этот маленький мерзавец сует своего младшего брата головой в окно, а мальчишки всегда будут мальчишками! А за окно кто платить будет? Кто врачам платить будет, когда он столкнет своего младшего брата с обрыва? Кто будет платить адвокату, когда его отправят в тюрьму за то, что он убил своего младшего брата? В семье – убийца! Ох, Deo uta mе! Помоги мне, Господи!

Мария покачала головой и улыбнулась. Артуро скривил губы в убийственно-презрительной гримасе: так, значит, его собственный отец тоже против него, уже обвинил его в убийстве. Голова Августа печально дернулась, но он был очень счастлив оттого, что не станет убийцей, как его брат Артуро; Август – нет, Август станет священником; может, он даже окажется рядом и совершит последние таинства перед тем, как Артуро отправят на электрический стул. Что же касается Федерико, то он рассматривал себя как жертву страсти своего брата, он видел себя распластанным на собственных похоронах; там были все его друзья из Св. Катерины, на коленях и в слезах; о, это было ужасно. Глаза его переполнились слезами еще раз, и он горько всхлипнул, не зная, дадут ли ему еще молока.

– А можно мне моторную лодку на Рождество? – спросил он.

Бандини зыркнул на него в изумлении.

– Как раз то, чего нам в семье недоставало, – сказал он. Его язык саркастически замелькал: – Ты настоящую моторную лодку хочешь, Федерико? Такую, что тарахтит: дрык-тык-тык-дыг?

– Такую я и хочу! – засмеялся Федерико. – Такую, которая тарахтит: дрыдык-дрыдык-тыг-дыг! – Он уже сидел в ней, уже рулил ею через кухонный стол и по Синему Озеру в горах. Косая ухмылка Бандини заставила его приглушить мотор и бросить якорь. Теперь он сидел очень тихо. Ухмылка с лица Бандини не сходила, прорезала его насквозь. Федерико снова захотелось расплакаться, но он не смел. Он опустил глаза на пустой молочный стакан, увидел на донышке пару-другую капель и бережно вобрал их в себя, украдкой поглядывая на отца поверх края стакана. Вот сидит Свево Бандини – и ухмыляется. Федерико почувствовал, как по коже поползли мурашки.

– Ну чё, – прохныкал он. – Чё я сделал?

Это разрушило молчание. Все расслабились, даже Бандини, продержавший сцену достаточно долго. Заговорил он тихо:

– Никаких моторных лодок, понятно? Абсолютно никаких моторных лодок.

И это все? Федерико облегченно вздохнул. А все это время он верил, что отец дознался: это он украл пенни из его рабочих штанов, разбил уличный фонарь на углу, нарисовал на доске сестру Марию-Констанцию, попал снежком в глаз Стелле Коломбо и плюнул в фонтан со святой водой в школе Св. Катерины.

Приторно он ответил:

– Я не хочу моторной лодки, Папа. Если ты не хочешь, чтобы она у меня была, я ее не хочу, Папа.

Бандини кивнул жене с сознанием собственной правоты; вот как надо растить детей, сказал его кивок. Когда хочешь, чтобы ребенок что-то сделал, просто посмотри на него пристально; вот как надо воспитывать мальчишек. Артуро подобрал остатки яйца с тарелки и презрительно фыркнул про себя: Господи, ну и олух его старик! Знает он этого Федерико, Артуро не проведешь: он знает, какой Федерико маленький грязный жулик; эта фигня со сладеньким личиком его даже издали не обманет, и тут он неожиданно пожалел, что заехал в окно только головой Федерико, а не пихнул его целиком, и голову, и ноги, и все остальное в это окно.

– Когда я был мальчишкой, – начал Бандини. – Когда я был мальчишкой дома, в Старой Стране…

Федерико и Артуро немедленно вышли из-за стола. Они это старье уже слыхали. Они знали, что в десятитысячный раз он заведет им про то, как зарабатывал четыре цента в день, таская на горбу камни, когда был мальчишкой дома, в Старой Стране, таскал на горбу камни, когда был мальчишкой. Эта история завораживала Свево Бандини. То был просто сон, душивший и размывавший Хелмера-банкира, дыры в башмаках, дом, за который не уплачено, и детей, которых нужно кормить. Когда я был мальчишкой: сон. Течение лет, переход через океан, накопление ртов, которые надо питать, нагромождение одних хлопот на другие, одного года на другой – этим тоже можно было хвастаться, как прибавлением великого богатства. На него нельзя купить башмаки, но ведь оно все с ним оставалось. Когда я был мальчишкой… Мария, слушая историю в очередной раз, недоумевала, отчего он всегда ее так преподносит, постоянно считаясь с годами, старя самого себя.

• Предыдущая
• 5/41
• Следующая