Подожди до весны, Бандини - Фанте Джон - Страница 34

• Предыдущая
• 34/41
• Следующая

И еще: Вдова надеется, он не будет возражать: ведь сегодня Рождество, и днем она ожидает гостей. Рождественские подарки и прочее.

– Поэтому, наверное, лучше всего будет…

– Конечно, – перебил он. – Я знаю.

– Сильно спешить не нужно. Через час или около того.

С этими словами она вышла. Размотав полотенце, он сел на кровать и в недоумении потер затылок. Снова поймал свое мерзкое отражение. Dio Christo! Судя по всему, он выглядит еще хуже. Что же ему теперь делать?

Неожиданно он увидел себя в новом свете. Глупость его положения отвратительна. Что же он за осел, раз позволил водить себя за нос из-за того якобы, что кто-то придет в этот дом? Он не преступник; он – человек, и притом – хороший человек. У него есть профессия. Он член профсоюза. Гражданин Америки. Отец семейства, у него есть сыновья. Дом его – недалеко отсюда; может, дом ему и не принадлежит, но это все же его дом, его собственная крыша над головой. Что это нашло на него, если он таится и прячется, как убийца? Он поступил неправильно – сеrtamente, – но найдите на земле мне человека, кто бы так никогда не поступал.

Ну у него и рожа – ба!

Он стоял перед зеркалом и презрительно щерился. Одну за другой отслоил повязки. Есть вещи и поважнее лица. Мало того – через несколько дней оно будет как новенькое. Он не трус; он – Свево Бандини; превыше всего прочего – мужчина, и храбрый притом. И как мужчина он встанет перед Марией и попросит ее простить его. Не выклянчит прощения. Не вымолит. Прости меня, скажет он. Прости меня. Я поступил неправильно. Такого больше не случится.

От решимости этой сквозь него пробежала дрожь удовлетворения. Он схватил пальто, натянул на самые брови шляпу и тихонько выскочил из дома, не сказав Вдове ни слова.

Рождественский день! Он кинулся на него грудью, вдыхая его полными затяжками. Что это будет за Рождество! Как чудесно терпеть мужество собственных убеждений. Великолепие собственной храбрости и мужской чести! Дойдя до первой улицы города, он увидел шедшую навстречу женщину в красной шляпке. Вот испытание для его лица. Он расправил плечи, выпятил подбородок. К его восхищению, женщина даже не взглянула на него, едва бросив первый мимолетный взгляд. Остаток пути домой он насвистывал «Adeste Fidеles».

Мария, я иду к тебе!

Дорожка к дому не расчищена. Хо, значит, дети отлынивали от работы, пока его не было. Что ж, он немедленно положит этому конец. Отныне все пойдет по-другому. Не только он сам, но и вся семья перевернет новую страницу – прямо с сегодняшнего дня.

Странно, передняя дверь заперта, шторы опущены. Вообще-то не странно: он вспомнил, что в Рождество в церкви служат пять Месс, последняя – в полдень. Мальчишки наверняка там. Мария, однако, всегда на Рождество ходила к полунощной. Она, значит, должна быть дома. Он безуспешно побарабанил в дверь. Обошел дом к черному ходу – тоже заперто. Заглянул в кухонное окно. От чайника на печке подымалась струйка пара – значит, кто-то определенно дома. Он постучал еще, на сей раз – обоими кулаками. Ответа нет.

– Какого дьявола, – проворчал он, огибая дом еще раз, к окну собственной спальни. И здесь шторы задернуты – окно, однако, приотворено. Он поцарапал по нему ногтями, зовя ее.

– Мария. О Мария.

– Кто это? – Голос изнутри был сонным, усталым.

– Это я, Мария. Открой.

– Чего тебе нужно?

Он услышал, как она встает с постели, как передвигается кресло, будто на него наткнулись в темноте. Штора с одной стороны приподнялась, и он увидел ее лицо, заспанное, глаза неуверенные, прячутся от слепящего снега. Он поперхнулся, хохотнул от радости и страха.

– Мария.

– Уходи, – сказала она. – Я тебя не хочу. Штора снова опустилась.

– Но Мария. Послушай!

Голос ее натянулся от возбуждения:

– Я не хочу тебя и близко. Уходи. Видеть тебя не могу!

Он налег на дверь обеими ладонями и оперся о них головой, умоляя:

– Мария, прошу тебя. Я должен тебе кое-что сказать. Открой дверь, Мария, дай мне сказать.

– О Боже мой! – закричала она. – Убирайся, убирайся! Я тебя ненавижу, ненавижу! – Затем через зеленую штору прорвалось что-то, мелькнуло, едва он отшатнулся, и дверная сетка проскрежетала, разрываясь, так близко к его уху, будто в него самого чем-то попали. Изнутри он слышал всхлипы. Он отстранился и пригляделся к разорванной шторе и сломанной двери. В железной сетке по самую рукоятку застряли длинные швейные ножницы. По всем порам его прошиб пот, пока он шел от дома к улице, сердце колотилось паровым молотом. Нашаривая в кармане платок, он наткнулся пальцами на что-то холодное и металлическое. Ключ, что дала ему Вдова.

Ну ладно. Так тому и быть.

Рождественские каникулы закончились, и 6 января школа открылась опять. Кошмарные каникулы, несчастливые и полные напрягов. За два часа до первого звонка Август и Федерико сидели на парадных ступеньках Св. Катерины, поджидая, пока дворник отопрет им дверь. Нехорошо ходить и трепаться об этом, но в школе было намного лучше, чем дома.

У Артуро – напротив.

Все, что угодно, лучше, чем снова встретиться лицом к лицу с Розой. Он выскочил из дому за несколько минут до начала первого урока, шел до школы медленно, предпочитая опоздать и избегая любой возможности увидеть ее в коридоре. Пришел через пятнадцать минут после звонка, протащился наверх по лестнице так, будто все ноги переломаны. Но в тот момент, когда рука его коснулась дверной ручки, манера вдруг резко изменилась. Собранный и начеку, задыхаясь, будто бежал изо всех сил, он повернул ручку, скользнул внутрь и на цыпочках поспешил к своему месту.

Сестра Мария-Селия стояла у доски на другом конце комнаты, далеко от парты Розы. Он обрадовался, поскольку это избавляло его от любых случайных встреч с мягким Розиным взглядом. Сестра Селия объясняла прямой угол прямоугольного треугольника – причем с некоторой яростью, крошки мела разлетались по сторонам, когда она иссекала доску большими дерзкими цифрами, стеклянный глаз горел ярче обычного, особенно когда она метнула взгляд в его направлении и снова на доску. Он вспомнил слухи, ходившие среди пацанов: когда она спала ночью, глаз светился на ее комоде, пристально смотрел, вспыхивая еще ярче, если в дом проникали грабители. Она закончила объяснять и смахнула с ладоней мел.

– Бандини, – сказала она. – Ты верен себе и в начале нового года. Объяснения, пожалуйста.

Он поднялся с места.

– Сейчас будет клево, – прошептал кто-то.

– Я зашел в церковь почитать молитвы, – ответил Артуро. – Я хотел посвятить новый год Пресвятой Деве.

Это всегда было неоспоримо.

– Чепуха, – прошептал кто-то.

– Мне хочется тебе верить, – сказала сестра Селия. – Несмотря даже на то, что я не могу. Садись.

Он скрючился за партой, прикрывая ладонью левую половину лица. Урок геометрии тянулся дальше. Он открыл учебник на нужном развороте, прикрыв лицо уже обеими руками. Но хоть одним глазком на нее посмотреть необходимо. Раздвинув пальцы, он выглянул. И тут же выпрямился.

За Розиной партой никого не было. Он завертел головой по сторонам. Ее нет. Розы нет в школе. Десять минут он пытался радоваться и облегченно вздыхать. Потом заметил блондиночку Герти Уильямс, сидевшую через проход. Они с Розой были подружками.

– Пссссссст, Герти. Та глянула.

– Эй, Герти, а где Роза?

– Ее нет.

– Да я вижу, глупая. Где она?

– Не знаю. Дома, наверное.

Герти он ненавидел. Терпеть не мог – и ее саму, и этот ее бледный остренький подбородок, что постоянно двигался, жуя резинку. Она всегда училась на твердые четверки – еще бы, ей помогала Роза. Герти была такой прозрачной, что сквозь белесые глаза едва затылок не проглядывал, а в голове – пусто, совершенно ничего нет, не считая жадности до мальчиков, но не таких, как он, потому что у таких, как он, грязные ногти, потому что в Герти играло столько высокомерия, что он невольно чувствовал ее антипатию.

• Предыдущая
• 34/41
• Следующая