Соколиные перья и зеркало Кощеевны (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 19

— Насчет Зорянки выяснить что-то удалось? — спросила она Филиппа, когда Ксюша ушла к своим экологам.

Ева тоже уже опаздывала, но могла сослаться на уважительную причину.

— Стояла на месте лагеря, — сдвинул брови на переносице Филипп.

— Вот бы узнать еще, где находились дом твоего прадеда и погост, — задумалась Ева.

— Может быть, поспрашивать местных? — предложил Филипп. — Я же бывал в деревне. Даже помог одной бабушке донести до дома продукты и навесил покосившуюся дверь.

— Давай сегодня наведаемся, пока тихий час у меня свободен, — предложила Ева.

— Надеюсь, Карина Ищеева больше ничего не придумает, — покачал головой Филипп.

Ему и в самом деле каким-то образом удалось до обеда отделаться от дотошной дочери олигарха, которой приспичило узнать пожелания специалиста по поводу ремонта зала и закупки оборудования.

— Я просто спихнул все на Николая Федоровича. Он и так все время рядом крутился и намекал, чтобы просил побольше, — обрисовал ситуацию Филипп. — Я, конечно, старался, но Карина, судя по всему, не из тех, кто позволит себя облапошить.

— Да еще такому деревенскому лоху, как наш завхоз, — хохотнула Ксюша, поднимаясь в комнату вслед за Евой, которой требовалось переодеться.

— Ты там смотри, — проговорила подруга, помогая выбрать такой прикид, чтобы, не вызывая дискомфорта во время поездки на мотоцикле, помог произвести благоприятное впечатление на деревенских бабушек. — Байкерские обычаи знаешь? Села — дала.

— Упала — женись, — кивнула Ева, остановив выбор на джинсах, майке и свободной рубашке.

Ксюша одолжила ей в качестве защиты косуху. Хотя деревенские гоняли едва ли не с голым пузом и босиком.

Надевая шлем и устраиваясь на сиденье железного коня, Ева испытывала понятную робость. Она и на велике-то ездила только у бабушки на даче. А байкеров среди ее знакомых доселе не водилось. Однако, едва она оказалась рядом с Филипом, обнимая того руками за корпус и прижимаясь к спине, чувствуя, как под косухой бьется, разгоняя горячую кровь, сердце, все волнение куда-то улетучилось.

Хотя пыльный разбитый проселок не позволял по-настоящему разогнаться, Ева сумела оценить мастерство вождения, когда Филипп аккуратно огибал выбоины, убавляя газ на рытвинах и прибавляя скорость на относительно ровных участках, хотя таковых оказалось немного. Неудивительно, что во время увеселительных прогулок богатенькие, вроде Карины, предпочитали яхты.

— Ну как поездка? — поинтересовался Филипп, притормаживая посреди деревенской улицы, чтобы не задавить сонно копошащихся в пыли кур. — Не совсем я тебя растряс?

— Как на машине представительского класса, — улыбнулась ему Ева, спешиваясь и с наслаждением снимая шлем.

Деревня, которую они по дороге в лагерь оставляли слегка в стороне, при ближайшем рассмотрении производила не такое уж удручающее впечатление. Кроме нескольких заброшенных покосившихся изб с провалившимися крышами, большинство домов выглядели ухоженными и радовали глаз новым шифером и недавно покрашенным кружевом наличников. Да и техника на дворе бывшей колхозной усадьбы хотя и не блистала новизной, но не производила впечатление заброшенности. На некоторых участках, куда на лето приезжали дачники, стояли недорогие иномарки.

Хотя оставшиеся в Наукограде представители старшего поколения семьи Коржиных и родные по материнской линии поголовно имели высшее образование, а кое-кто даже научные степени, продолжая преподавать в университете или работать в кое-как выживающих НИИ, опыт общения с деревенскими бабушками Ева все же имела. Пару лет назад вместе с учившейся на этномузыковеда Василисой Мудрицкой она ездила в экспедицию, помогая подруге детства собирать фольклор русского населения Сибири. Обнаружить в окрестностях Наукограда деревню староверов, бежавших от гонений в Польшу, а при Екатерине переселенных за Урал, оказалось не менее интересно, чем слушать фадо в португальском рыбачьем поселке.

Знакомая Филиппа, восьмидесятивосьмилетняя Екатерина Прохоровна, сразу их признала и пригласила на чай. Ева с Филиппом не стали обижать старушку отказом. Все-таки они еще имели определенный запас времени, а в случае опоздания на вечерние занятия Ксюша обещала их прикрыть.

Любопытное солнце, пробираясь в чистенькую аккуратную горенку сквозь выцветшие, когда-то веселые ситцевые занавески, разглядывало разноцветные полоски устилавших пол домотканых половичков, подбиралось к застеленному вышитой салфеточкой старинному комоду, на котором стояли пожелтевшие черно-белые фотографии в деревянных рамках. Екатерина Прохоровна уже десять лет как овдовела, дети из города приезжали нечасто.

— Конечно, я помню Зорянку, — наливая заварку из чайника с пестрыми цветочками и накладывая в вазочку ароматное малиновое варенье, кивала она. — Стояла на месте вашего лагеря аж до шестидесятого года. И кузнеца Филиппа помню. Он слыл сильным знахарем, как-то раз еще до войны кровь мне маленькой заговаривал. Отца его, Семена, я не застала. Но знаю, что на месте кузни и деревенского кладбища, где его похоронили, теперь у вас клуб стоит.

Еву аж передернуло. Вот тебе и пляски на костях. То-то ее что-то удерживало от походов на дискотеку. Филипп тоже поскучнел и помрачнел.

— Ты же не знал, — шепнула ему Ева.

— Мог бы и догадаться. Теперь бы еще понять, для чего Карине Ищеевой понадобилось старые кости ворошить!

Не допив чай, он спросил у Екатерины Прохоровны, не надо ли ей наколоть дров, и, получив согласие, не менее часа вымещал досаду на ни в чем не повинных сосновых и березовых чурбаках. Дело у него спорилось. Ева едва успевала подбирать и складывать в поленницу разлетавшиеся из-под топора ровные чурочки.

Обратный путь напоминал полет на крыльях демона. Вцепившись в Филиппа, который врубил форсаж, или как это называлось, и гнал всю дорогу, не обращая внимания ни на какие неровности, Ева прилагала титанические усилия, чтобы не свалиться и не прокусить насквозь язык или губы. О том, что они могут врезаться в дерево или вообще сверзиться в Оку, она старалась даже не думать.

Прибыли они почти без опоздания, пропустив только полдник. За всю дорогу Филипп не проронил ни слова. Вечером во время генеральной репетиции к фестивалю сидел за пультом с каменным лицом, а когда Ника Короткова и ее подруги вышли на сцену с идеально отрепетированной босса-новой, просто болезненно скривился, видимо, вспомнив их зажигательный танец. Ева его понимала. Она бы тоже вряд ли обрадовалась, узнав, что едва не занялась любовью на могиле прапрадедушки и, возможно, других предков. После отбоя Филипп, не попрощавшись, сел на мотоцикл и куда-то умотал.

— Вы что, поссорились? — подступилась к Еве Ксюша.

Пришлось все рассказать.

— Ну и с чего его так бомбануло? — не поняла подруга. — Подумаешь. Весь центр Москвы стоит на чьих-то костях. В районе Марьиной рощи вообще то ли холерное, то ли чумное кладбище было.

— Куда он мог поехать? — забеспокоилась Ева, пытаясь в приглушенных звуках засыпающего лагеря различить шелест крыльев или шум мотора.

— Да никуда, — нахмурилась Ксюша. — Небось просто гоняет по пустой трассе. Ближе к утру вернется.

Подруга оказалась права. Хотя мотоцикла Ева так и не услышала, на рассвете ее снова разбудил приветственный клекот и шум крыльев. На этот раз сокол в комнату не стал залетать, но положил на подоконник маленький букетик полевых цветов, составленный из мяты, зверобоя, иван-да-марьи, крапивы и клевера, ценимых в народной медицине в том числе и за способность отпугивать нечистую силу.

За завтраком и еще до этого в сети Филипп извинился за вчерашнюю вспышку и предлагал Еве отвезти ее на занятие в особняк Ищеевой. Но Карина предусмотрительно написала, что пришлет машину.

Знакомый уже «гелик» и в самом деле появился вскоре после обеда. Водитель, у которого в салоне лежал бейдж с подписью «Никита Добрынин», хоть и не тягался габаритами с могучим телохранителем, но оказался крепким чернобровым молодцем с короткой стрижкой и в строгим черном костюме службы режима.