Заморозки (СИ) - Щепетнев Василий Павлович - Страница 25

Газета призывала нетерпимо относиться к подобного рода отщепенцам, давать им решительный отпор, разоблачать нищету красивой жизни золотой молодёжи. Недаром рабочая молодежь называет их грубо, но метко «зажравшимися». Еще ничего не сделав для страны, они раскатывают на автомобилях, ходят в рестораны, одеваются с иголочки и отворачиваются от тяжелого, но так нужного стране труда.

«Литературку» я отложил на вечер. Что-то расхотелось читать свежую прессу. Да и пора собираться на выпускной.

Ну да, я — типичный «зажравшийся», оперируя терминами «Комсомолки». Раскатываю на автомобиле? В слове «раскатывать» чувствуется зависть, я не раскатываю, я передвигаюсь. В чистоте и комфорте, а не в переполненном трамвае-троллейбусе-автобусе. И в ресторан хожу всегда, когда не дома. А где ж мне обедать? И к хорошей одежде питаю слабость. И к тяжелому труду не стремлюсь, напротив, избегаю. Не хотел бы я работать землекопом, грузчиком или бурлаком на Волге. Не хотел, не хочу и не захочу.

И что?

И я опять ощутил отвратительное дурнотное состояние. Отклоняется звездолёт. Признаки очевидны.

Я позвонил в «Поиск». Да, приезжай, Чижик, мы заканчиваем.

Лиса и Пантера собирают следующие номера, а пуще проверяют, насколько наш коллектив готов к новым свершениям. Очевидно, нам придётся оставить «Поиск»: руководить им ни из Москвы, ни из Вены, ни, тем более, из Триполи несерьёзно. Пора передавать дело в новые руки, оставив, впрочем, за собой номинальную власть: вдруг у смены не получится?

— Вернемся после полуночи, — сказал я бабушкам, заглянул в палатку, где Ми и Фа строили домик из кубиков, а потом пошел «раскатывать на ЗИМе», захватив с собой атташе-кейс, купленный в Вене: они вошли в моду в определенных кругах венских работников пера и чернил. Рукописи не мнутся.

Но я рукописи с собой не взял. Не отлежалась. Мне подумать нужно.

Еду, как обычно, не спеша. Двадцать пять лошадиных сил? Нет, не думаю. У «ЗИМа» девяносто, хватает, но тут, скорее, дело в дорогах. Сто двадцать километров в час? Сто пятьдесят? Нет, спасибо.

Я включил радио. Новости самые обыкновенные: досрочно, с перевыполнением, новые обязательства. Но диктор дважды сбился. Такое редко бывает. Очень редко. Давление у него, что ли, поднялось? Предвестник инсульта? Ведь работа, что ни говори, непростая: день за днем на всю страну читать все эти новости. С ума сойти можно. Некоторые, говорят, и сходят. А другие ничего, привыкают, читают не вникая, механически — о надоях, намолотах, уловах и поголовьях.

Может, и у меня — давление? Может, с миром-то всё в порядке, это я меняю курс, а не звездолёт?

«Трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких строчек в газете». Странно. Обычно эту песню передают пятого мая, в День Печати. Впрочем, песня хорошая, но я в который раз подумал: куда же это корреспондент шагает без отдыха три дня, почему он не едет на автомобиле, поезде, не позвонит по телефону, в конце концов? И что это за строчки — опять надои и привесы?

Дежа вю. Кажется, что я об этом уже думал.

Конечно, думал, как не думать. Как услышу по радио, так и думаю. Потому что наши песни это не трали-вали, наши песни с глубоким смыслом. Требуют раздумья.

Я сбросил скорость до шестидесяти, а по городу ехал вовсе на сорока.

Доехал в целости и сохранности.

Поднялся в редакцию. Девочки отдавали последние распоряжения. Я посмотрел на лавр Чехова. Растёт, растёт дерево, растёт и благосостояние советских людей, работающих в редакции «Поиска».

Я сидел в кресле и думал о Новой Стратегии, той, что я применю в Багио.

Думал, пока девочки не сказали, что всё, что пора, поехали.

И мы поехали в кафе «Полёт». Большое-пребольшое.

30 июня 1978 года, четверг

Выпускной вечер — 2

И не сказать, чтобы очень уж жарко снаружи, да и окна раскрыты, и вентиляторы на потолке вращаются бодро, а — душно. Я уже и платок поменял (предчувствуя, взял два в запас), а всё кажется, что пот по лицу ручьём катит. Нет, только кажется. На самом деле платок чистый, две-три капли пота — это нормально. Просто предстартовый мандраж, ничего более.

Мы веселимся перед скорой разлукой. Даны приказы, кому на восток, кому на Дальний Восток. Юг, запад и север в выпускниках тоже нуждаются, хоть и в меньшей степени. Распределение у нас всесоюзное, мало не покажется. Кто-то идёт сразу в ординатуру, кто-то даже в аспирантуру, но большинство — на передовую. В окопы. Со связкою гранат против танковой дивизии всяческих болезней. А гранат в связке две. Небогато, но уж что имеем, то и связываем.

— Дорогие коллеги, — это приглашенная гостья, тоже бурденковка, но закончившая институт в год полёта Гагарина. Теперь она профессор, одна из авторов нашего учебника по глазным болезням, работает в институте Гельмгольца, в Москве. Светило! — Сегодня вы стали врачами. Всамделишными, с дипломами. Думаете, дело сделано? Нет, отнюдь, это только начало. Для сравнения: сейчас из военных училищ выходят лейтенанты, но они стремятся к большему — стать капитанами, полковниками, а лучше — генерал-полковниками. Так и вы — можете пребывать в довольстве своим теперешним положением, но можете — и я думаю, должны — расти над собой. Перед вами раскрыты все двери. Но ковровой дорожки не ждите. Каждый — кузнец своего счастья, и надеяться, что для вас откует счастье кто-то другой, не стоит. Фасон не устроит, размер не подойдёт, будет натирать, сковывать движение, и вообще получится типичное не то, и даже хуже. Сами, сами, сами! Но под руководством опытного старшего товарища! — и она махнула стопку водки. Той самой, польской.

Речь мне понравилась, она стоила не рюмки — целого ящика «Soplica».

И мы поддержали, пусть и «Русской». Так себе водка, не пью, но чувствую запах. Впрочем, наша группа в особом положении: я пришел не с пустыми руками, уложил в атташе-кейс пять бутылок из «Березки». Две — «Столичной» в экспортном варианте, с завинчивающейся крышкой, и три — коньяка «Реми Мартэн». Зажравшийся, так зажравшийся!

Стол был приемлемый — на студенческом уровне, конечно. Перечислять не стану. Сам я вкушать обильно не решался, ограничился жареной картошкой с луком, и бутербродами с килькой. Не хватало только пищевой токсикоинфекции — хотя нет, продукты были свежими. Просто — не хотелось. Вечер, а вечером в еде я воздержан.

— Ну, а ты что скажешь, Чижик? — спросил простой человек Конопатьев. Он хоть и в другой группе был, но сейчас наша Первая воссоединилась. Может, и благодаря «Реми Мартэну», не каждый день выпадает случай выпить рюмку-другую настоящего французского коньяка. Можно жизнь прожить, а случай так и не выпадет. Мне вот пока не выпал. Ничего, после Багио устрою загул, с опрокидыванием столов, битьём зеркал и прочими выходками провинциального купчика средней руки, сорвавшего долгожданный куш. Раскардаш, в общем.

— Полагаю, она права. Мы не можем ждать милости ни от кого. Совершенно.

— Но вот к примеру, — сказала Лена Лаваньская, новая в нашей группе, — к примеру одних берут сразу в аспирантуру, а других посылают в деревню Гадюкино в участковую больничку. И что тут делать?

— Да, гадюкинцам сложнее, — согласился я. — Но вот такой пример: в Москву можно отправиться поездом, доехать за ночь. Можно самолетом, час в воздухе, два на земле, аэропорт, багаж, третье, четвертое.

— Можно доехать на машине, — добавила Лена.

— Можно, хотя я бы не советовал. Семь-восемь, а то и десять часов за рулём, дорога поганенькая — зачем, если есть замечательный поезд? Но я не об этом. Если не достало билета, можно идти пешком. Три недели — и ты в Москве. Да, устал, да, не быстро, но ведь в Москве! И тут вопрос: зачем я в Москве? По какому случаю? Как будто Москва сама собою, одним своим именем, своими улицами, Кремлём, Мавзолеем и ГУМом должна что-то разрешить, на что-то пролить свет. Что разрешить? На что пролить свет? Вот в чём вопрос.